Щелкалов Андрей Яковлевич

— знаменитый думный дьяк и дипломат в царствование Иоанна Васильевича и Федора Иоанновича; происходил из малоизвестного и маловлиятельного рода; отец его, дьяк Яков Семенович Щелкалов, не играл никакой выдающейся роли. Несмотря, однако, на свое низкое происхождение, Щ. вместе со своим братом Василием (см.) достиг изумительного влияния на государственные дела в последней четверти XVI века, когда принцип родословности хотя несколько и пошатнулся, но все же был еще на первом плане. В течение своей почти полувековой службы Щ. исполнял разнообразнейшие поручения, занимал различные должности и места и управлял иногда несколькими приказами одновременно.

Он был старше своего брата лет на десять; год его рождения неизвестен.

Впервые его имя в исторических актах появляется около 1550 г., когда он был записан в "тысячную" книгу и состоял в разрядах в числе поддатней у рынд. В этой должности, в которой в те времена особенно часто фигурируют дети и родичи дьяков, он упоминается также в 1556 г. в походных списках.

Раньше 1550 г. он проходил, по-видимому, обычную службу, начав ее, как и всякий сын незаметного дьяка, с должности подьячего в каком-нибудь приказе.

В 1560 г. он был приставом при литовских послах, а в 1563 г. записан уже дьяком в росписи Полоцкого похода; под этим же годом один из старинных документов называет его вторым посольским дьяком.

По-видимому, именно в этом звании Щ. 26 сентября 1564 г. находился в числе других сановников, принимавших послов немецкого магистра Вольфганга, и принимал участие в переговорах "о деле", т. е. об условиях, на которых могло бы состояться освобождение из русского плена магистра ливонского Фирстенберга.

В том же 1564 г. мы встречаем его в числе немногих лиц, окружавших Иоанна при приеме в Новгороде литовского посла Михаила Гарабурды, прибывшего в Россию с целью проведать, согласится ли, и на каких условиях, Иоанн принять корону польскую и литовскую.

В течение этих двухдневных переговоров Щ. записывал их ход, и в особенности слова и ответы посла. По возвращении в Москву ему вместе с братом и другими лицами было поручено рассмотреть дело о русском после Скобелицыне, ездившем в Вену к императору Максимилиану и выполнившем переговоры по поводу соглашения о заместителе на польском троне чрезвычайно грубо и неумело.

Хотя Скобелицын и отнекивался во всем, но по постановлению чинивших сыск он был подвергнут опале, о чем и было доведено до сведения Максимилиана в особом царском письме, в котором между прочим говорилось: "...и нашим гонцам на обе стороны пригоже таких дел вперед не делати и до нас кручины не доносити, чтобы их бездельными враками меж нас братцкой любви порухи не было". В 1566 г. Щ. участвовал на земском соборе, подписал его определение и скрепил поручную грамоту по князе Михаиле Ивановиче Воротынском.

В течение следующих ближайших двух лет имя Щ. в исторических актах почти не встречается, но, начиная приблизительно уже с половины 1569 г., он несомненно стоял во главе Разрядной избы, палаты или приказа тож, т. е. ведал, главным образом, чинопроизводством служилых людей, начиная от бояр и кончая подьячими, ведал также постройкой городов и крепостей и тем, "кого куды лучися послати на службу, о жалованье, и о чести, и о прибавке денежного жалованья". Так как Разрядный приказ к этому времени "сверх военно-административного значения приобрел еще значение канцелярии, стоявшей посредницей между высшим правительством и прочими приказами", сообщавшей последним соответственные распоряжения государя и служившей непременной инстанцией, через которую проходили все справки для думы, так как этот приказ был "общим средоточием царских распоряжений", то понятно, что глава его, в данном случае Щ., должен был пользоваться и действительно пользовался значительным влиянием в делах внутреннего управления.

В это время у него часто судятся по местническим тяжбам.

Управлял Щ. Разрядом, по-видимому, недолго, всего лишь до начала 1871 г., когда его сменил Андрей Федорович Клобуков "с товарыщи", но и не будучи более во главе палаты, он все же продолжает часто вмешиваться в ее дела; когда же несколько позже он сделался думным разрядным дьяком, влияние его на дела Разряда становится вне сомнения; иллюстрацией к этому может служить ряд написанных им невместных и иных грамот, которые должны были исходить от приказа.

В 1571 г. Щ. входил в состав сопровождавшей царя походной или воинской думы, среди членов которой насчитывались многие из наиболее выдающихся современников.

К этому же времени он становится "дьяком введенным". В следующем 1572 г. он показан в числе дьяков из "земщины", причем сохранились некоторые сведения о том, что в эту пору он ведал "порозжие" земли и раздавал их беспоместным.

Косвенным доказательством его значения уже в этот период является указание в писцовых книгах Переяславль-Залесского уезда, в которых по Шюромскому стану под 1571 г. записана "Троицы-Сергиева монастыря вотчина, по даче диаков Ондрея да Василея Щелкаловых, что их пожаловал государь царь и великий князь всея Русии за безчестие Ивановою вотчиною Висковатого..." Остается неясным, когда Щ. стал заведовать Посольским приказом.

Некоторые историки относят это обстоятельство к началу 1573 г., но в рукописных документах архива министерства Иностранных Дел в Москве, наиболее подробно исследованных Н. П. Лихачевым, содержатся указания, говорящие за то, что во главе этого приказа Щ. стал значительно раньше, приблизительно в 1570 г. Параллельное упоминание его имени в других приказах свидетельствует скорее о том, что он одновременно начальствовал в нескольких ведомствах; сопутствие же царю в составе воинской или походной думы в 1571 г. еще более подтверждает высказанное предположение, ибо походная дума и составлялась из Посольского приказа, который входил в нее целиком, когда являлся еще учреждением небольшим, или частью, когда делопроизводство в нем разрослось.

Приказ этот или четверть ведал иностранные дела, через него происходили все сношениями с иноземными державами, из него выдавали грамоты для выезда из России как русским, так и иностранцам, он же управлял почтовыми делами, заведовал придворными церемониями и торжествами, вел сношения с донскими казаками, чинил суд над переводчиками и подьячими, ему, наконец, подчинялись приказы Малороссийский, Литовский, Смоленский, Новгородский и др. Столь разнообразная деятельность Щ. как главы Посольского приказа в связи с его участием в делах других приказов сделали влияние его, конечно, еще более значительным.

Вот краткий перечень его деятельности в течение следующих ближайших лет лишь по Посольскому приказу, в котором он сменил Андрея Васильева, наследовавшего, в свою очередь, Ивану Висковатому.

В ноябре 1570 г. Ш. принимал крымских послов и брал у них грамоты; в конце января 1571 г. он посылал в Новгород приставов для встречи шведских послов; в том же году, в феврале, в Посольской палате "вспрашивал" турецкого посла Бустана Чилибея; в марте говорил со "свейским" (шведским) послом Грише Янсом и расспрашивал его, по государеву приказу, "какой он человек есть"; переговоры с ним он вел до середины апреля; в 1572 г. за его подписью дана грамота английским купцам на право приезда и торговли в Московском государстве; в следующем году, вместе с братом, принимал австрийского посла Магнуса и вел с ним перед приемом его царем предварительные переговоры; в феврале 1574 г. царь писал Щ. из Александровской слободы "роспросити цесарева немчина Греина Филина", который вскоре был у Щ. в Посольской избе и "речи за собою сказывал"; в начале 1575 г. он вновь принимал того же австрийского посла Павла Магнуса и Григория Вестфалуса; в 1576 г., в марте месяце, принимал "свейского" гонца в "диячей" (посольской) избе; царь велел Щ. "у него грамоту взяти и что за ним речей, и он бы (Щ.) сказал, а как грамоту отдаст и речи скажет, и государь, переведчи грамоту и речи его (гонца), велел сказати себе, государю". В конце того же 1576 г. Щ. присутствовал при приеме литовских послов от Стефана Батория и при пышных торжествах, устроенных по этому поводу. 28 июля 1577 г. он пишет государю, который был в ливонском походе, о приезде нагайских послов (Иштора, Тинехматов и др.), которых он несколько позже и принимал в Посольской избе; в том же году принимал по государеву указу крымских гонцов Халил-Чилибея "с товарыщи", брал у них грамоту, а 15 января 1578 г. дал им "ответной список" и т. д. В 1576 г. Щ. упоминается уже как "великого государя дьяк ближний" или "дьяк думный". Когда именно получил он это звание, остается в точности не выясненным; судя по некоторым документам и грамотам, выданным им, можно думать, что в этом звании он находился уже несколько раньше, но прямых указаний на это нет. С другой стороны, несомненно, что этой высшей степенью дьячества он вместе со своим братом был удостоен впервые в русской истории.

С участием Щ. в государевой Думе, в которой он является постоянным докладчиком, влияние его на дела государства приобретает еще большую силу. Здесь же следует отметить, что за это время сохранились следы о его деятельности, выходившей за пределы ведения Посольского приказа; кроме ряда невместных и иных грамот, сохранилась, например, также грамота, датированная 12 февралем 1575 г., которой Астраханскому Троицкому монастырю жалуются рыбные ловли; скреплена она Андреем Арцыбашевым и Щ., причем подпись последнего стоит выше. В самом Посольском приказе, когда последний сильно разросся, он, по-видимому, около этого же времени учинил "опись" накопившимся делам. В сохранившейся переписной книге 1626 г. об этой описи говорится: "Книга перепись новая по ящиком посолским старым и новым делам, при дияке при Ондрее Щелкалове, по старой переписной тетрати... и которые ящики с посолскими ж и приказными делы при Ондрее Щелкалове.

Книги в коже красной, а которого году, того не написано". В 1578 г. с Щ. приключилась не совсем приятная история: знаменитый дипломат оказался весьма малодушным на поле ратном.

В конце лета этого года московские воеводы, действовавшие против Стефана Батория, после взятия крепости Оберпалена должны были немедленно идти к Вендену, но из-за споров о начальствовании медлили с исполнением этого передвижения или, как говорится в старинном акте, "воеводы опять замшились, а x Кеси не пошли..." Тогда Иоанн, "кручинясь" (по Карамзину — "с гневом") послал в Дерпт Щ. и своего любимца Данилу Салтыкова, велев им сменить воевод в случае их дальнейшего ослушания.

Под давлением прибывших воеводы поспешили к Вендену, но предшествовавшей бездеятельностью дали неприятелю возможность собраться с силами и соединить разрозненные отряды.

Вскоре Сапега с литовцами и немцами и генерал Бое со шведами подошли к тому же Вендену и напали с тылу на русских, у которых насчитывалось свыше 18000 воинов.

После жаркой и упорной битвы русские смешались и вынуждены были отступить к укреплениям, где в течение наступившей ночи они должны были оправиться и наутро встретить неприятеля с честью.

Но в эту именно ночь главные вожди, а среди них и "равно умный и малодушный" Щ. ускакали верхом к Дерпту, оставив войско без всякой команды, следствием чего было общее бегство.

В "Актах Западной России" (т. III, № 105) говорится, что Щ. был среди побитых и пойманных, но это, по-видимому, ошибка.

Принимал ли он активное участие в этих военных действиях, т. е. начальствовал какой-нибудь частью, или же оставался советником и "царевым оком", остается неясным.

В одних актах он за это время называется просто воеводой, без указания на ближайшие функций, в других же, как, например, в "Записках о Московской войне" Гейденштейна, рассказывается, что Щ. был одним из четверых воевод, пользовавшихся особым уважением, и начальствовал над конницей.

Любопытно, что за это малодушное бегство он не только не навлек на себя гнева Иоанна, но даже попал к нему, кажется, в еще большую милость.

По крайней мере, уже в 1579 г. Иоанн поручил ему весьма щекотливое дело; находясь сам в походе, он, после падения Полоцка, писал Щ., чтобы тот объявил об успехах неприятеля жителям столицы — спокойно и хладнокровно, что он и выполнил с полным умением.

В перефразировке Карамзина он будто бы сказал, обращаясь к собравшейся толпе, следующее: "Добрые люди! Знайте, что король взял Полоцк и сжег Сокол: весть печальная; но благоразумие требует от нас твердости.

Нет постоянства на свете; счастье изменяет и великим государям.

Полоцк в руках Стефана — вся Ливония в наших. Пали некоторые россияне — пало гораздо больше литовцев.

Утешимся в малой невзгоде воспоминанием о многих столь славных победах и завоеваниях царя православного..." Тот же Ордерборн, из которого Карамзин заимствовал предыдущую речь, удостоверяет, что слова Щ. оказали полное действие на мужчин, но ни малейшего на женщин, которые "с плачем и воплем бегали по улицам и требовали себе других мужей вместо убитых..." Щ. пытался просить мужчин унять плачущих, "доказывая из летописей, сколь опасны бунты бывают"; когда же и это не помогло, комический инцидент принял трагическую форму: Щ. велел принести розог и этим средством "усмирил мятежниц". Дальнейшая деятельность Щ. в Посольском приказе отмечается следующими этапами, о которых сохранились сведения. 10 сентября 1578 г. он принимал крымских послов, на следующий день взял у них вручительные грамоты, а 13 числа того же месяца послы, по приказанию государя, за ответом ходили к Василию Григорьевичу Зюзину "да к дьяку Ондрею ко Щелкалову"; в следующем году, в июне, в Москву приезжал "из Ногая Ивашка Кузминской... и как ся у него в Ногаех государево дело делалось и тому подал дьяку Ондрею Щелкалову список"; 17 марта 1580 г. "нагайские Урмагмед мирзины послы Деветей с товарыщи к Москве приехали, а государь в ту пору был в Олександровской слободе, и по государеву приказу были в Посолской избе у диака у Ондрея Щелкалова и грамоты подали". В 1581 г. он вел переговоры с папским послом, иезуитом Антонием Поссевином, который 18 августа прибыл к государю в Старицу и был принят необыкновенно пышно. Речь шла о воздействии папы на Батория в том смысле, чтобы последний, опьяненный победами, не выставил слишком больших требований; параллельно с этим Поссевин излагал Щ. и его брату намерения Григория XIII вступить в тесный союз с Московским государством и вести совместную с ним борьбу против турецкого султана.

В июне 1582 г. Щ. вместе с ржевским наместником Богданом Яковлевичем Бельским и думным дворянином Афанасием Федоровичем Нагим давал ответ литовским послам; наконец, 2 июня того же года он подписал договорные грамоты о мире, заключенные с послами Стефана Батория.

Апогеем могущества Щ. был конец царствования Иоанна Грозного и царствование Феодора Иоанновича.

Английский посол, сэр Чарльз (Еремей) Баус, в письме от 12 августа 1584 г. между прочим пишет: "Объявляю, что, когда я выехал из Москвы (на второй день после смерти Иоанна), Никита Романович (Юрьев) и Андрей Щелкалов считали себя царями, и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками.

Сын же покойного царя Федор и те советники, которые были бы достойны господствовать и управлять по всей верности своему государю и по любви к своей стране, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать..." Если этот ядовитый отзыв продиктован Баусу неприязнью к Щ., явившейся результатом личных счетов с ним (см. ниже), то другой, совершенно беспристрастный свидетель, голландец Масса, характеризует Щ. не менее яркими штрихами. "Кроме Бориса, от которого зависели все дела государственные, — говорит он, — в Москве имел важное значение дьяк Андрей Щелкалов, человек необыкновенно пронырливый, умный и злой. Борис, считая его необходимым для управления государством, был очень расположен к этому дьяку, стоявшему во главе всех прочих дьяков в целой стране.

Во всех областях и городах ничего не делалось без его ведома и желания.

Не имея покоя ни днем, ни ночью, работая как безгласный мул, он был еще недоволен тем, что у него мало работы, и желал ее еще больше.

Борис не мог достаточно надивиться его трудолюбию и часто говорил: Я никогда не слыхал о таком человеке и полагаю, что весь мир был бы для него мал. Ему было бы прилично служить Александру Македонскому". Флетчер называет Щ. канцлером и главным секретарем.

Есть характеристика его могущества и в русских старинных писаниях.

В составленном дьяком Иваном Тимофеевым "Временнике по седмой тысящи от сотворения света в осмой в первые лета", по-видимому именно об Андрее Щ. говорится: "...древний муж, иже в царских ступающих тайнах премудрых царей наших предварших приближен бывша и многолетна, глубочайшими сединами цветущи и состаревшимся.

Без него же никакая же державных тайна и о земле правлениох законоуставленная положения не совершавшеся, понеже в делных зело злохитр бе. От соименных ему и в преимущих чином всего синклита ин сицев до дне смерти его и по нем доныне не обреташася". Вместе с "братом соутробным, они же по своему чину первоначальницы суть в самописцах". Косвенным доказательством его могущества может служить хотя бы следующий пышный титул, встречающийся в челобитной Львовского братства от 15 июня 1592 г.: "Пресветло во многих предпочтенный и во благочестии православия, от прародителей добродетелми украшенный, изрядно прехвалный Андрее Яковлевичу Щелканов!" В грамотах перед его именем пишуются имена многих бояр и других дьяков; например, в одном из приговоров еще 1580 г. по местническому челобитью значится: "...и бояре князь Иван Федорович Мстиславской с товарыщи и дьяки Ондрей Щелкалов с товарыщи приговорили...". Отношения его с Борисом Годуновым долгое время были прекрасными.

Кроме вышеприведенных слов Массы, по этому поводу сохранились сведения и в одной из летописей, где говорится, что "Борис с родом своим умышляет и присовокупляет себе Андрея Щелкалова и нарицает его отцом"; на ту же тему повествует и упомянутый Иван Тимофеев, говоря, что Щ. более всего содействовал возвышению Годунова, имел на него большое влияние: "...его (Бориса) злу злоказнен всячески наставник и учитель бе" и научил его, как "одолевать благородных"; но он уже прибавляет, что позже Щ. от Бориса и пострадал.

Щ. имел действительно громадное влияние на ход государственных дел. Рассматривая представления отдельных приказов по всем отраслям законодательства, он, как докладчик государевой думы, уже этим одним мог оказывать значительное влияние на все дела. Но он, кроме того, имел отношение к Разрядному приказу, был казначеем, управлял Нижегородской Четвертью и, кажется, Казанским дворцом, наконец, в течение не менее четверти века стоял во главе Посольского приказа, следовательно, руководил всеми внешними сношениями, которые в царствование Иоанна были чрезвычайно оживленными.

Помимо этого, пользуясь личным доверием государя и ежедневно видясь и работая с ним, он распространял свое влияние далеко за пределы своей прямой деятельности.

Без его думы не происходило решительно ничего важного в государстве.

С внешней стороны, как человек передовой, он должен был оставаться несколько в тени и первенство положения уступал Шуйскому, Захарьину, Годунову, должен был формально иногда следовать их указаниям, но фактически он являлся почти всегда инициатором и вдохновителем.

Роли первого и главного дельца своего времени, первого и лучшего дипломата он достиг, главным образом, благодаря своим способностям, знаниям, трудолюбию, может быть даже, как говорит Карамзин, благодаря "уму гибкому и лукавому, совести неупрямой, смеси достохвальных и злых качеств". По своему образованию, своей дипломатической ловкости и своим знаниям, обладая к тому же замечательным красноречием и практической опытностью, он стоял несомненно выше своих современников.

Есть указания, что он знал немецкий язык и, по-видимому, был несколько знаком с английским — явление среди придворных кругов того времени исключительное.

Но было бы несправедливо отнести его возвышение исключительно на счет его личных качеств.

В этом смысле немаловажную роль сыграло и другое обстоятельство, а именно борьба Иоанна с боярами, в которой царь вынужден был искать опору и поддержку в третьем сословии — грамотных, деловитых, худородных и вполне зависимых от него служилых людях. Если Щ. и достиг наивысшей ступени того значения, до которой когда-либо поднимались дьяки, то отчасти именно благодаря своей "худородности", пришедшейся весьма кстати для данного исторического момента.

Отношения Щ. в его дипломатической деятельности к иностранным державам и купцам было неодинаково.

К немцам вообще он относился доброжелательно, о чем свидетельствует, например, письмо царя Феодора к Елизавете, в котором он прямо называет Щ. "явным доброхотом гостей немецких". Наоборот, на англичан он смотрел чрезвычайно враждебно, всячески стараясь сократить их торговые привилегии в России и решительным образом восставая против вновь испрашиваемых.

Особенно ярко проявилась эта враждебность во время пребывания в России английского посла Еремея Бауса, приехавшего в 1583 г. с поручением вести переговоры о союзе между Россией и Англией, о свободной торговле англичан в Московском государстве и о сватовстве Иоанна к Елизаветиной племяннице Марии Гастингс.

Представителями с русской стороны во время переговоров были Никита Романович Юрьев, Богдан Яковлевич Бельский и Щ. Последний резко восстал как против самого брака Иоанна, по счету восьмого, так и против предполагавшегося династического союза с Англией, который он официально называл грядущей опасной ошибкой.

Для воспрепятствования этому браку Щ. пустил в ход все свои дипломатические способности, всю необычайную ловкость, развил тончайшую и сложную интригу, всячески стараясь вооружить царя против Бауса, и своей тонкой политикой неоднократно заставлял последнего подвергаться гневу Иоанна, несмотря на то что царь желал этого брака и относился к послу по возможности снисходительно и ласково.

По-видимому, тонкая нить интриги рвалась иногда; по крайней мере, посол в одном из донесений Елизавете пишет, что "Царь за нанесенные Щелкаловым ему, Баусу, обиды приказал наказать дьяка плетьми очень сильно и послал сказать ему, что не оставит в живых никого из его рода". Это известие, однако, маловероятно.

Чем руководился Щ. в своей вражде к англичанам, и в особенности в данном случае, определенно сказать трудно.

Расчеты его были скорее лично- и сословно-эгоистического характера, по крайней мере посколько дело касается брака. С его осуществлением несомненно увеличилось бы влияние англичан на русские дела, на их ход и ведение, а следовательно, Щ., как враг англичан, мог с уверенностью предвидеть уменьшение собственного значения, если даже не падение и опалу. Из каких бы соображений ни исходил Иоанн, намереваясь жениться на родственнице Елизаветы, но было ясно, что этот брак поведет за собой значительные перемены при дворе, центр тяжести перейдет в другие руки — и весьма возможно, что сила бояр и воевод уменьшилась бы (что, вероятно, и преследовал Иоанн), но на этот раз могла потерпеть ущерб и сила самого дьячества, третьего элемента служилого люда, — а это и было нежелательно для Щ. Вместе с некоторыми боярами, которых Щ. привлек на свою сторону для большего успеха, он явился в этой борьбе, сознательно или бессознательно, представителем определенных тенденций целой партии, представителем консервативных стремлений кругов, которые в достижении целей царя опасались конца своему могуществу.

Как известно, ни брак, ни союз с Англией осуществлены не были за смертью Иоанна.

Щ. не мог не высказать своей радости по поводу такого завершения дела. Баус пишет, что "кончина Иоаннова изменила обстоятельства и предала меня в руки главным врагам Англии — боярину Юрьеву и дьяку Андрею Щелкалову, — которые в первые дни нового царствования овладели верховной думой... Меня не выпускали из дому, стращали... A Щелкалов велел мне сказать в насмешку: Царь английский умер" (разумея Иоанна).

В свою очередь, и англичане относились к Щ. чрезвычайно недоброжелательно, давая о нем весьма нелестные отзывы и рисуя его человеком бессовестным, не стесняющимся в выборе средств.

Особенно часто повествуют они о самовольстве могущественного дьяка, о том, что он изменял царские приказания и проч. Хотя их сведения и не всегда заслуживают полного доверия и к ним должно относиться критически, но факты "самовольства" Щ. устанавливаются и русскими источниками, в которых неоднократно встречаются указания на то, что Щ. вместе с братом искажал росписи родословных книг и влиял на местнический распорядок, составляя списки административных назначений.

Дружа с Шереметевыми, Голицыными и др., он нередко выдавал представителям этих родов правые грамоты на других князей и бояр, о чем часто встречаются жалобы, доходившие иногда до царя. Особенно громкую известность получило дело о местническом распорядке во время свадьбы короля Арцымагнуса; вполне установлено, что список этого распорядка Щ. или его братом был подделан. "По дружбе дружачи", Щ. выдавал грамоты "не по делу", вымогал в свою пользу у менее сильных вотчины, выводил в люди своих незнатных родственников и лиц, чем-либо услуживших ему. В последнем отношении любопытен спутанный, страдающий анахронизмами, но характерный полумифический рассказ о происхождении рода Сукиных, где между прочим рассказывается, что братья Сукины "Федка и Бориско свою сестру Улку подвели на постелю к дьяку к Ондрею Щелкалову и по той причине учили их выносить в люди Ондрей да Василей Щ. И изо Пскова переведены к Москве совсем... и учали они, Федко и Бориско, ездити по городом для денежных зборов и ко всякие корыстные посылки и побогатели зело", а затем "Бориско... по промыслу Щ. послан в Мещеры городелцы Шацкого города ставить... и ему для Щелкаловых не смели и слова молвить, грабил как хотел и богател паче меры..." "И учали Сукины племянниця (родниться) со многими чесными роды, а Борисова сына Василья женили Андрей да Василий Щ., взяли за него у Остафья Пушкина дочь неволею..." и проч. Но все проделки Щ. оставались безнаказанными, может быть потому, что заменить его кем-либо иным было нелегко, или же потому, что всякие местнические тяжбы и ссоры бояр были лишь на руку Иоанну, и в Щ. он видел лицо, наиболее подходящее для того, чтобы селить раздоры между боярскими родами.

Во главе Посольской палаты Щ. оставался приблизительно до мая 1594 г. До этого года он руководил всеми переговорами с иностранными державами, принимал послов, брал у них грамоты, выслушивал их речи, давал ответы и проч. В 1584 г., когда в Москве вспыхнул вооруженный бунт населения, требовавшего головы любимца Иоанна, Богдана Яковлевича Бельского, Щ. вместе с князем Иваном Мстиславским и боярином Никитой Романовичем Юрьевым успокаивал возмутившихся и ценой "почетной" высылки Бельского достиг этой цели. Последний раз он упоминается в делах дипломатических в марте 1594 г., когда принимал цесарского гонца Михаила Шеля, а в августе того же года во главе палаты стоял уже его брат Василий.

Несомненно, что он попал в опалу, хотя причины ее определенно не известны.

Весьма возможно, что его падение было связано с торговыми привилегиями английских купцов, которым он чинил настолько большие неприятности, что одно время на него жалуется в письме к Борису даже Елизавета, грозя тем, что купцы при таких условиях вынуждены будут навсегда оставить Россию.

Во всяком случае, уже вскоре после опалы Щ. Елизавета в новом письме благодарит царя Феодора и Бориса за доброжелательную любовь к ней и за новую милостивую грамоту, данную лондонскому купечеству на право вольной и неограниченной беспошлинной торговли во всем Московском государстве.

Но более вероятной причиной опалы Щ. является обстоятельство, указанное С. Ф. Платоновым.

Несмотря на то что Щ. был другом Бориса, содействовал его возвышению и между ними будто бы существовала "крестоклятвенная клятва", когда Борис обнаружил явные стремления занять престол по смерти Федора, Щ. решительно воспротивился этому. 17 декабря 1593 г. он посетил уезжавшего на следующий день в Вену австрийского посла Варкоча, наделил его щедрыми подарками и, по словам посла, под строжайшей тайной сообщил ему некоторые мысли по поводу возведения на престол австрийского эрцгерцога Максимилиана, которые Варкоч обязался передать императору.

Верно ли это сообщение, или нет, но замечательно, что Щ., "влиятельнейший великий дьяк", потерял свою должность в Посольской палате очень скоро после своей беседы с Варкочем, не позднее мая 1594 г. Причина его опалы едва ли могла состоять в обычных преступлениях по должности, так как его брат, солидарный с ним во всех самоуправствах и даже превосходивший его в этом, не только остался у власти, но даже заместил опального в Посольской палате.

Ушедши от дел, Щ. принял иночество под именем Феодосия и вскоре после этого умер, приблизительно в 1597 году. "Древняя Российская Вивлиофика", т. XIII, стр. 254, 255, 331, 422; т. XX, стр. 364. — "Синбирский Сборник" (М., 1844—1845), разрядная книга, под 1573 г., стр. 40, 67, 77, 78. — "Правая грамота по вотчинному делу 7067 (1559) г.", изд. Сандуновым, стр. 28. — "Писцовые книги XVI в.", изд. Имп. Географ.

Общ., под ред. Н. В. Калачева, т. І, отд. 1-й (СПб., 1872 г.), стр. 17, 128, 261, 830; отд. 2-й (СПб., 1877 г.), стр. 1525. — "Акты Исторические", т. І, стр. 206, 281, 344, 355, 359, 398, 401; т. II, стр. 416; т. III, стр. 125; т. IV, стр. 147. — "Доп. к Актам Историческим", т. I (СПб., 1875), стр. 175, 183—185, 193, 195—198, 205, 212, 215, 229, 265, 366; т. II, № 76. — "Акты Юридические", стр. 65, 70, 75—77, 362. — "Акты Археографической Экспедиции", т. І, стр. 370, 384, 411, 418; т. II, стр. 386. — "Акты Западной России", т. III, № 105; т. IV, № 34 и стр. 50, 368 и др. — "Дворцовые разряды" (изд. II отдел.), т. I, СПб., 1850 г.), стр. 111. — "Собрание Государственных Грамот и Договоров", т. I, стр. 439, 544, 553, 556, 579; т. II, стр. 66, 67. — "Памятники Дипломатических сношений", изд. II отдел., т. І (СПб., 1851 г.), стр. 482, 503, 505, 533, 1445, 1460; т. II, стр. 107, 111, 115, 478; т. X, стр. 73, 74, 112, 191, 248, 937, 971, 976, 984, 1124, 1142, 1234, 1264, 1268, 1355, 1413, 1427, 1445. — "Временник", изд. Моск. Общ. Истор. и Древн. Росс., кн. VI, стр. 58; кн. VIII (М., 1850 г.), стр. 74; кн. XIII, стр. 124; кн. XIV (М., 1852), стр 1—18. — "Русский Исторический Сборник", изд. Моск. Общ. Истор. и Древн. Рос., т. II (M., 1838), стр. 80, 95, 96, 108, 139, 152; т. V, стр. 9, 20, 22, 34. — "Сборник Имп. Исторического Общ.", т. XXXVIII, (СПб., 1833 г.), стр. 3, 4, 80, 82, 85, 94, 95, 97, 126, 132, 134, 175, 177, 205; т. LIX, стр. 620— 622; т. LXXXI, стр. 273. — "Русская Историческая Библиотека", изд. Археографической комиссии, т. II, стр. 47, 49, 106, 107, 121—123, 219; т. III, 278, 291; т. XIII, стр. 316, 317, 352—361, 478, 667, 715. — "Сборник кн. Хилкова", стр. 243. — "Памятники дипломатических сношений с Англией" (в 38 т. "Сборника Имп. Исторического Общ."). — "Акты Федотова-Чеховского", т. I, стр. 293. — "Труды Восточного Отделения", ч. XX, стр. 126, 127, 135, 141, 142, 155, 167, 168, 199, 200, 207, 209—212, 214, 221. — "Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России" (изд. под ред. Е. Е. Замысловского, СПб., 1874 г.), стр. 56. — Флетчер, "О государстве русском" (рус. перевод, изд. 1867 г.), стр. 28, 29, 34. — "Записки о Московской войне" Гейденштейна (рус. перевод, под ред. В. Р. Васильевского, СПб., 1888 г.), стр. 35, 36. — H. Hjarne, "Historisk Tidsskrift" (1883), Hafte 3, pp. 261, 262. — "Записки отделения Русской и Славянской археологии Имп. Археологического Общ.", т. I (СПб., 1861 г.), стр. 63. — Архим. Варлаам, "Описание древностей и редких вещей, находящихся в Кирилло-Белозерском монастыре" (М., 1859), стр. 85. — Архим. Досифей, "Описание Соловецкого монастыря", ч. III, стр. 58, 63 и др. — A. Ф. Бычков, "Описание Сборников Имп. Публичной библиотеки", т. I, стр. 140. — Н. Г. Устрялов, "Сказания иностранцев о Дмитрии Самозванце", т. І, прим. 228. — Ю. В. Толстой, "Первые сорок лет сношений между Россией и Англией" (СПб., 1876), стр. 229, 366. — Н. Н. Бантыш-Каменский, "Переписка между Россией и Польшей на 1700 г.", т. І (М., 1862 г.), стр. 126. — С. М. Середонин, "Извлечения из известий англичан о России во второй половине XVI в." ("Чтения Моск. Общ. Истор. и Древн. Росс.", 1884 г., кн. IV, стр. 101). — Архим. Амвросий Орнатский, "История Российской иерархии", ч. III, стр. 155, 156, 172; ч. VI, стр. 543. — Описание рукописей Румянцевского музеума", стр. 90. — А. П. Барсуков, "Род Шереметевых", т. І, стр. 269, 392, 420, 433. — C. Ф. Платонов, "Древнерусские сказания и повести о смутном времени XVII в." (СПб., 1888 г.), стр. 128—168, 218, 276. — Его же, статья в "Отчете о 34-м присуждении награды гр. Уварова", стр. 67, 68. — "Разрядная книга П. Ф. Лихачева", стр. 199, 241, 245. Рукописные материалы: "Разрядная книга Е. В. Барсова", лл. 311, 348, 349, 450, 451, 509, 510. — В архиве министерства Иностранных Дел в Москве: а) "Польский статейный список", кн. 7, лл. 233, 622; кн. 9, л. 26; кн. 10, лл. 4, 7, 8, 80, 85, 126, 153, 154, 240, 368, 502; кн. 13, лл. 23, 24, 261; кн, 14, лл. 140—143, 151, 175, 176, 246, 560, 561, 567, 568, 637; кн. 15, лл. 226, 323, 576; кн. 17, л. 247; кн. 20, лл. 172, 266, 507; кн. 22, лл. 32, 50; кн. 23, лл. 8, 61, 75; б) "Крымский стат. спис.", кн. 13, лл. 305, 308, 330; кн.15, лл. 65, 70, 72, 354, 358, 410; кн. 16, лл. 28, 33, 41, 47, 143, 159; в) "Турецк. стат. спис.", кн. 2, лл. 136, 138, 140, 228, 234, 236, 245, 468, 486, 501, 507; г) "Шведск. стат. спис.", кн. 2, лл. 165, 168, 180; кн. 3, лл. 260—262; кн. 4, л. 49; д) "Датск. стат. спис.", кн. 2, лл., 28, 40, 118, 119, 133, 168, 184; е) "Нагийск. стат. спис.", кн. 8, лл. 23, 32; кн. 9, лл. 3, 15, 23, 24, 89, 163; кн. 10, лл. 1—3, 80—85; ж) "Греческ. стат. спис.", кн. 2, лл. 160, 164, 165, 188; з) "Дела папские", кн. 1, лл. 330—333, 339; и) "Дела цесарского двора", кн. 3, лл. 1—141; й) Переписная книга", № 2, л. 336. Труды общего характера: Голиков, "Деяния Петра Великого", т XII, стр. 18, 71, 78, 81, 190. — Кн. M. M. Щербатов, "История Российская", т. V, ч. II, стр. 269, 443; ч. III, стр. 163, 196, 212; ч. IV, стр. 186; т. VI, ч. II, стр. 124. — Карамзин, "История Государства Российского" (изд. Эйнерлинга, СПб., 1842—1843 гг.), т. IX, стр. 112, 168, 179, 193, 252, 254; прим. 129, 430, 437—439, 449, 456, 490, 509, 533, 534, 611, 621, 632, 704, 748; т. X, стр. 8, 9, 17, 18, 20, 72, 118, 119; прим. 10, 24, 45, 53, 55, 58, 60, 111, 140, 197, 202—204, 215, 341, 344; т. XI, стр. 76, 179; прим. 292. — С. М. Соловьев", "История России" (изд. "Общественной Пользы"), по указателю. — Н. П. Загоскин, "История права Московского государства", т. II (Казань, 1879 г.). — Н. П. Лихачев, "Разрядные дьяки XVI в." (СПб., 1888 г.), стр. 7, 12, 16, 47, 61—64, 75, 98, 99, 124, 140, 156—160, 164, 166, 167, 191—218, 221, 222, 226, 238, 251, 268, 301, 320, 461, 462, 465—469, 473, 475—479, 554; прим., стр. 12. — Его же, "Библиотека и архив московских государей в XVI ст." (СПб., 1894), стр. 110—127. — B. О. Ключевский, "Боярская дума древней Руси" (М., 1883 г., изд. 3), стр. 171, 172, 325, 354. — А. Терещенко, "Опыт обозрения жизни сановников, управлявших иностранными делами в России" (СПб., 1837 г.), т. 1, стр. 5—10. — С. Ф. Платонов, "Очерки по истории смуты в Московском государстве ХVІ—XVII вв." (СПб., 1899 г.), стр. 154, 192, 193, 198—202, 205, 224, 225, 240, 241, 247, 248, 272, 595. — Ф. Аделунг, "Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г.", ч. 1 (М., 1864 г.), стр. 243. — А. Б. Лакиер, "Русская Геральдика" (СПб., 1855 г.), стр. 255—257. — Г. В. Форстен, "Балтийский вопрос в XVI и XVII ст.", т. II, стр. 56. Значение Щелкалова и его отношение к англичанам дало повод П. П. Сухонину (Шардину) написать историческую комедию в 4 действиях под заглавием: "Андрей Яковлевич Щелкалов, государственный дьяк и печатник" (СПб., 1868 г.). Н. Сербов. {Половцов}