Шаден Иоганн Маттиас

(Iohannes-Matthias Schaden) — доктор философии Московского университета и ректор гимназии при нем, педагог; родился 11-го мая 1731 г. в Венгрии в г. Пресбурге.

Первоначальное образование получил в тамошней гимназии, а в 1752 г. поступил в Тюбингенский университет, где слушал лекции известных профессоров: И. Ф. Котта, Фабера, Киза и других.

В тюбингенском университете он больше всего занимался филологией и философией и там же получил степень доктора философии.

При открытии Московского университета был приглашен занять должность ректора университетских гимназии.

В Москву прибыл 11-го июня 1756 г. и при вступлении в должность 26-го числа сказал речь (не напечатана) "De gymnasiis in Moscovia rite aperiundis". 9-го ноября того же года Ш., как ректор гимназии, по предложению университетской конференции, представить план учения для низших классов гимназии, и, таким образом, первоначальный вид им был дан Ш., в 1781 г. измененный проф. И. Г. Шварцом.

На годичном акте гимназии 16-го декабря 1756 г. Ш. произнес речь: "О средстве, каким образом наукам обучать и обучаться", а в июле следующего года на латинском языке: "О обыкновении древних в раздавании награждений" ("Московские Ведомости", 1758 г., № 56). Из каталога лекций мы знаем, что Ш. на зимнем семестре 1757 г. собирался кратко читать в гимназии "Риторику, также Пиитику, Мифологию, руководство к чтению писателей классических, состояние военное, политическое и житие академическое, весь курс философии" и для желающих "высших и лучших" наук греческий язык, римские и греческие древности, еврейский и халдейский языки. Шадену поручен был также высший латинский класс гимназии.

Латинский язык он преподавал по письмам, избранным речам и De officiis Цицерона, по Овидиевым "Превращениям", Gradus ad Parnassum Latinum и основаниям Гейнекциевым о стиле, философию преподавал по логике (перев. студ. А. Павловым), метафизике, новейшей философии и "Определениям философическим" Баумейстера и по "Разумной и нравоучительной философии" Гейнекция.

Риторику Ш. преподавал в гимназии по собственному учебнику, рукописный экземпляр которого называется так: "Introductio in rhetoricam et oratoriam cura primis ad linguam Latinam accomodata, tradita in illustri gymnasio Universitatis Caesareae Mosquensis а praenobilissimo ac doctissimo domino Iohanno Matthia Schaden"... Его учебник, мало оригинальный, имеет много общего особенно с трудом Фоссия — "Rhetorices contractae, sive partitionum oratoriarum libri quinque". Ш. отделяет риторику от оратории, как теорию от практики, и преподает только риторику, причем делит ее на теоретическую и практическую.

В теоретической риторике он говорит об изобилии слов, о соединении слов в периоды, о соединении периода посредством силлогизма, письма и в особенности хрии и о соединении хрии. Более важна практическая часть. Всякая риторика, говорит он, без чтения лучших писателей и частых упражнений в сочинении бесплодна, и всякий наставник должен более уделять времени на чтение и объяснение писателей и на упражнения в сочинениях, чем на теоретические правила.

Этой мысли он и следовал в своем преподавании.

Он часто любил давать своим ученикам примеры, на которых они могли бы применять все правила теоретической риторики.

Все свои предметы Ш. читал на латинском языке, на нем же задавал подобные упражнения, причем обращал большое внимание на чистоту речи. При скудости биографических сведений о Ш. невозможно подробно и сполна проследить его деятельность.

Мы знаем, что в зимний семестр 1757 г. он читал греческий язык, римские и греческие древности и введение в свободные науки, и охотникам нумизматику и геральдику "и другие к тому принадлежности", а в 1764—1765 учебном году логику и метафизику по Винклеру и краткое введение в эстетику.

В начале 1772 учебного года он отказался от звания ректора гимназии, передав его приглашенному из Лейпцигского университета известному проф. Хр. Фр. Маттеи, и занял в университете кафедру практической философии, произнеся при этом речь: "De haeresibus criticorum". За это время до 1796 г. Ш. читал практическую философию и этику по Винклеру, Эрнести, Федеру и Якобу, народное право по Ваттелю, политику по Бильфельду (переведенную кн. Ф. Я. Шаховским и проф. А. А. Барсовым) и "правила приватного благоразумия, или экономии", краткую общую историю нравственных наук, право естественное, всеобщее государственное право по Ахенвалю и объяснял "De officiis hominis et civis" Пуффендорфа.

С 1778—1779 года все эти лекции Ш. перенес с философского факультета на юридический.

В 1796—1797 г. он объявил, что продолжит "начатую им в прошлом году нравственную философию или науку образования нравственности и совести, яко основание всех узаконений и наблюдения оных, сообразуясь в том началам критической философии и применяясь инде Г. Якобу". Но 28-го августа 1797 года он умер. После Ш. остались следующие его речи, писанные им по-латыни, переводимые его учениками на русский язык и печатавшиеся на обоих языках: 1) "De anima legum. О душе законов" — речь 23-го апреля 1767 г.; 2) "Oratio solemnis de eo, quod justum est in jure Principis, circa educationem civium, scientiarum artiumque stndia. О праве обладателя в рассуждении воспитания и просвещения науками и художествами подданных" 30-го июня 1770 г. Русский перевод Ил. Грачевского напечатан в Москве, в 1771 г.; 3) "De eo, quod naturaliter justum est, in jure parentum, circa educationem liberorum. — О праве родителей в воспитании детей", 22-го апреля 1773 г.; 4) "Oratio de Monarchiis amori Patriae excitando et fovendo maxime aptis ac eodem praecipua in iis legum anima. О монархиях, способных возбуждать и питать любовь к отечеству, и о том, что любовь сия есть главная душа законов в монархиях". 30-го июня 1775 г.; 5) "Panegyricus de Catharina Magna Legislatorum prima omnium, Legislationem suam, sapienti ac divino prorsus consilio, conscientiae, foro ei peculiari consecrato, directe inaedificanti. Похвальное слово о Екатерине Великой, первой из законодателей, премудро основавшей законодавчество свое на Совестном Суде, ею учрежденному. 22-го апреля 1779 г.; 6) "Oratio solemnis de ingenuae juventutis educatione, gloriae nationum duraturae fundamento praecipuo et fulcro, in Monarchiis maxime. О воспитании благородного юношества яко основании продолжительной народной славы в монархическом наипаче правлении". 23-го сентября 1781 г.; 7) "Quaeritur: quid statuendum de luxu, est ne is hominibus, civitatibus, Monarchiis maxime proficiens, vel et si hoc, vel noxius quatenus sit, quomodo vis ejus noxia debilitanda ac frangenda. — Спрашивается: вредна ли, или полезна роскошь частным людям, городам, а паче монархиям, и ежели вредна, то до какой степени и как прекратить и ослабить вредное ее действие". 30-го июня 1793 г. Эти речи очень важны для характеристики Ш.: в них мы знакомимся с его взглядами на государство, науку и воспитание.

Во II и IV речах Ш. высказывает свои симпатии монархическому строй, отдавая ему преимущества перед другими, и совершенно не сочувствует республиканскому.

Высшее право самодержца — распространение наук и искусств, а сильнейшее средство в его руках — чувство чести, ведущее нас к познанию.

Душа законов не в силе, как учит Гоббес, а в общем благе, стремление к которому вытекает из любви к Богу. Всякий человек должен общую пользу ставить несравненно выше личных интересов и быть готовым на самопожертвование.

Общее благо — цель жизни отдельного человека.

Сообразно с этим, Ш. в монархии видное место отводит дворянству.

У каждого государства должна быть своя система воспитания, вполне отвечающая его потребностям.

Для успешности воспитания необходимо обращать должное внимание на религиозное чувство.

О великой роли родителей в первоначальном воспитании детей и о значении частных учителей и наставников Ш. говорит особенно в III речи. Умственный и нравственный уровень домашних воспитателей, которых, по словам Ш., нередко берут, напр., с рынков, из портных и сапожников, часто бывает очень низок, и отсюда вытекает значение хорошо устроенных школ. Университеты и гимназии должны быть "светилами государствам". Они ими и сделаются, когда в них будут учащие, "честностью и добронравием одаренные, любовью к истине и отечеству, любовью к государю пылающие, от немаловременного упражнения искусные, опытами просвещенные, существенность и свойство монархии сведущие и, наконец, истинную честь хранящие", когда таких учащих будут содержать по достоинству, и когда учащиеся "токмо достойные вводимы будут в святилище тех наук, которые мыслей требуют непорочных, душевных сил непосредственных и способных ко вмещению верховных добродетелей и мудрости превосходнейшей". Необходимо было бы устроить воспитательную центральную академию, которая была бы душой всех университетов, нравственно связывала бы их, хранила бы и поддерживала лучшие их заветы.

О значении вообще образования Ш. во II-й речи говорит так, сравнивая его с солнцем: "как оно все озаряет, все творит плодоносным, оживляет, по свойству каждого тела, природой дарованного, и ободряет: равномерно так просвещение и науки должны своими лучами всех проницать, всех возбуждать сердца в высоту, и прохлаждать всех увеселением, по мере звания каждого, в какое предназначил кого Зиждитель". Религию, веру Ш. кладет в основание воспитания, их авторитету он подчиняет и науку. Разрешение таких вопросов, на которые не может ответить наука, он находит в вере. При характеристике Ш., особенно как педагога, необходимо сказать несколько слов о его пансионе.

Пансион, рассчитанный на 8 человек, существовал в 70-х и 80-х годах. Кроме Ш., в нем были и посторонние преподаватели.

В этом пансионе, приблизительно в 1777—81 гг., воспитывался и Карамзин.

Одним из главных воспитательных средств Ш. считал систематическое чтение.

Сам идеалист, он и своих воспитанников хотел сделать такими же. Геллерт, считавший основной задачей педагогики "воспитание сердца", так как голос сердца выше голоса рассудка, был самым любимым писателем Ш., он весь был проникнут его идеями, что видно хотя бы из речей. Для своих этических бесед Ш. пользовался "Moralische Vorlesungen" Гердера, а басни этого идеалиста служили нашему профессору материал ом для чтения воспитанников.

Он, по словам Карамзина, "с жаром говаривал" своим ученикам: "Друзья мои! будьте таковы, какими учит вас быть Геллерт, и вы будете счастливы". Призыв Ш. к идеализму оставлял глубокий след в молодых, впечатлительных слушателях.

Так Карамзин, вспоминая "счастливое время" своего "ребячества", говорит, что Геллертовы басни составляли почти всю его библиотеку.

Постепенно ученическая библиотека пополнялась, но со строгим разбором и опять-таки, плавным образом, лучшими писателями-идеалистами.

Наряду с нравственным развитием питомцев, под влиянием такого рода чтения и бесед Ш., сторонника идеализированного им монархического строя и врага республиканского, постепенно складывались и политические убеждения их. Ш. старшим воспитанникам позволял читать политические статьи иностранных газет, но выбор материала всецело зависел от Ш. Карамзин говорит, что он в пансионе, во время американской войны, с восхищением читал "донесения торжествующих британских адмиралов". Ш. своих воспитанников старался научить точно и ясно излагать свои мысли, заставлял делать переводы и писать подражания прочитанному.

В этом пансионе Карамзин, как справедливо говорят, научился письменно излагать свои мысли и полюбил литературные занятия.

В пансионе недурно также было поставлено теоретическое и практическое изучение новых языков.

Вообще Ш., идеалист, человек просвещенный и любивший просвещение, был одним из лучших московских профессоров своего времени.

Таким же он является и по немногочисленным свидетельствам современников.

М. Н. Муравьев говорит, что Ш. 31-го августа "препровожден в гроб благоговением и плачем слушателей своих". Мы не будем говорить о речах и стихотворениях, вызванных смертью Ш., так как в таких случаях тон их обыкновенно бывает приподнят, а приведем несколько других отзывов.

Фонвизин, учившийся в гимназии при университете и бывший довольно низкого мнения о своих преподавателях, так говорит о Ш., оставившем в нем лучшую память: "Сей ученый муж имеет отменное дарование преподавать лекции и изъяснять так внятно, что успехи наши были очевидны". Мнение Карамзина, писавшего Лафатеру о Ш. — "он полюбил меня и я его", — мы знаем. Когда Карамзин вышел из-под опеки Ш., между ними внутренняя связь очень сильно ослабела, но тем не менее воспитание под руководством Ш. оставило на нем прочные следы. Вигель говорит, что москвичи с "коленопреклонением" "произносили имена" Ш. и некоторых других профессоров.

Сочувственные строки в своих воспоминаниях посвящает Ш. также И. Ф. Тимковский.

С. Шевырев, "История Императорского Московского Университета, написанная к столетнему его юбилею", стр. 24, 25, 26—7, 31—2, 34, 36, 42. 43, 45, 49, 59, 62, 76, 91, 131, 147, 157—61, 173—4, 179, 187, 208, 222, 228, 239, 242—5, 295—6: "Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского Университета, 1755—1855 г.", ч. I, XIV—XV, XVII; ч. II, 558—74; "Историческая записка, речи, стихи и отчет Имп. Московского Университета, 12-го января 1855 г.; (Статья Шевырева. "Обозрение столетнего существования Имп. Московского Университета", стр. 21). "Сочинения Н. С. Тихонравова", т. III, ч. I, стр. 44—59, примеч. стр. 5—7. Почти точная перепечатка из словаря; "Современник" 1853 г., № 1, 13—27; В. В. Каллаш, "Очерки по истории школы и просвещения", М. 1902; митроп.

Евгений, "Словарь русских светских писателей. соотечественников и чужестранцев, писавших в России", II, 245—7; Справочный энциклопедический словарь, изд. К. Крайя, XII, 203; П. Зпльск, (Запольский), "Памятник достопочтенному профессору Шадену", "Приятное и полезное препровождение времени", 1797 г., ч. XVI, 31—2; Л. Ц.(ветаев), "Чувствования при погребении проф. Шадена", ibid., 57—60 стр.; "Сборник Русского Исторического Общ., т. 33, стр. 425—434; Гр. Д. А. Толстой. "Городск. учил. в царств.

Имп. Екат. II"; "Эфемериды", ч. 1, на 1804 г., стр. 289—294; И. Ф. Тимковский, "Памятник Ив. Ив. Шувалову, основателю и первому куратору Имп. Московского Университета", "Москвитянин", 1851 г., ч. 3, № 9 и 10, стр. 24—6; В. В. Сиповский, "Н. М. Карамзин, автор “Писем русского путешественника”", 1899 г., 32—47, 110, 149, 549, прим. 48; А. Старчевский, "Н. М. Карамзин", 1849 г., стр. 12—6; М. Погодин, "Н. М. Карамзин, по его сочинениям, письмам и отзывам современников", ч. I, стр. 16—9. См. также литературу о Карамзине и отчасти о Фонвизине. — Bernouilli, "Reisen durch Rnssland", 1777—8 г., V, 222, 238; Ф. Ф. Вигель, "Москва и Петербург.

Письмо к приятелю в Симбирск" — "Русский Архив" 1893 г., кн. 2, 567; М. Н. Лонгинов, "Новиков и московские мартинисты", М. 1867 г., 17, 118, 188—9, 202; А. Н. Пыпин, "История рус. этнографии", 1890 г., т. I, 287; В. С. Иконников, "Опыт русской историографии", 1891 г., стр. 296; А. Н. Неустроев, "Историческое разыскание о русских повременных изданиях и сборниках за 1703—1802 гг." 1875 г., стр. 70 и "Указатель", стр. 765; Н. П. Загоскин, "Наука истории русского права", 1891 г., № 1480; В. Сопиков, "Опыт рос. библиографии", № 10731, 10746; В. И. Межов, "Рус. историческая библиография за 1865—76 г. вкл.", II, 20119; "Словарь Ефрона", т. 77, стр. 93—94. Анат. Купалов. {Половцов}