Сажин Михаил Петрович
Сажин М. П. [(1845—1934). Автобиография написана в декабре 1925 года в Москве.] — Родился я 17 октября 1845 г. в Ижевском заводе Вятской губ. Мать моя умерла, когда я был настолько мал, что в моей памяти о ней не осталось решительно никаких следов.
После ее смерти осталось нас, детей, трое: две сестры и я. С нами жила бабушка (мать отца) и две тетки, его сестры, причем старшая сестра в возрасте 20—21 г. была главой дома. Отец не всегда с нами жил и по роду своих занятий очень часто отлучался, и иногда на целые месяцы.
Все хозяйство и все заботы о нас лежали на старшей тетке, заменявшей нашу мать. Отец ради нас отказался от второго брака, а тетушка от первого.
Бабушка была совершенно неграмотна, а тетки умели читать и писать "с грехом пополам", отец кончил уездное училище, но благодаря своим частым разъездам и столкновениям с разными лицами из чиновников и помещичьего слоя, не уступал им в своем развитии.
Жили мы в это время бедновато, конечно без прислуги, обычно ютились в двух-трех комнатах какого-либо провинциального городишки вроде Буя, Солигалича Костромской губ. и др. — города, в которых мы жили по два-три года. Отец служил по "откупам" и в последние годы их существования занимал даже пост управляющего.
Питались тоже плоховато: мясо не всегда употребляли, строго исполняли посты, иногда даже по средам и пятницам ограничивались овощами.
Вся семья настроена была очень религиозно, и в особенности бабушка, ходившая постоянно в церковь, а также по монастырям верст за двести-триста и обыкновенно бравшая меня с собой, когда я был в возрасте 8—12 лет. Если же с нами жил отец, тогда мы жили гораздо лучше. Кто меня научил читать, не помню, осталось только в памяти, как я вместе со старшей сестрой учился писать и заучивал басню Крылова "Лисица и виноград" у чиновницы-учительницы вместе с ее детьми; молитвы бабушка заставляла заучивать.
Отношение к религии было больше формальное: ходили в церковь, исполняли посты и праздники, постились и говели, всегда принимали духовенство — и это все; и я не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь пытался объяснять нам сущность религии, учение Христа и т. д. Так было дома, так потом было и в институте.
Время Крымской войны, т. е. 1853—1856 гг., мы вместе с отцом прожили в Грязовце Вологодской губ., где отец был управляющим "откупом", и мы жили сравнительно хорошо.
Здесь я начал учиться у учителя уездного училища (арифметика, закон божий, грамматика).
Война производила на меня сильное впечатление, я грезил героями: Нахимов, Бебутов и проч. не сходили у меня с языка. В то время офени-коробейники разносили разную дешевую лубочную патриотическую литературу и лубочные картинки.
Отец все это покупал, а я упивался всем этим добром и еще до сих пор помню некоторые стихотворения; в компании со знакомыми он выписывал "Московские Ведомости". Почта приходила в город два раза в неделю, и в эти дни у отца собирались знакомые и обсуждали военные новости; я всегда присутствовал и узнавал все новости.
Отец скупал ветошь и новый крестьянский холст: из первого приготовляли корпию всей семьей, а из холста я стриг бинты. Всего заготовили больше двух пудов и послали на театр военных действий.
Спустя года два отец узнал, что все это где-то пропало, а втихомолку он говорил, что интенданты продали французам, а наши солдаты вместо корпии и бинтов употребляли сено и мочало.
В начале 1856 г. мы переехали в Буй Костромской губ., где с осени я поступил во второй класс уездного училища, а затем, года через полтора, переселились в Солигалич, откуда весною 1858 г. отец повез меня в Питер для поступления в Технологический институт, куда и был принят осенью после экзамена из арифметики (первые 4 правила простых чисел и обыкновенных дробей), грамматики (общ. понятия) и закона божьего (краткая история и молитвы).
Мне шел тринадцатый год, и за все это время я не читал никакой книжки, кроме учебников.
Летом и зимою проводил время на улице, во дворе, на огороде.
Игра в мяч, в городки, в карты, бабки, запускание змейков и проч. с соседями-ребятами.
Знакомства с детьми помещиков или чиновников у меня не было. Технологический институт был тогда закрытым учебным заведением с шестью классами: первые три приготовительные, общеобразовательные, а последние специальные, где изучали высшую математику, механику, химию и проч. — готовили механиков и химиков.
В низших классах господствовала "зубрежка", хорошо проходили низшую математику, а остальное очень поверхностно.
Состав учеников — вроде уездного училища: дети мещан, ремесленников, среднего купечества.
Учебной частью заведовал инспектор, а воспитательной полицмейстер с надзирателями.
Последних считалось около двадцати человек, и все они были из заслуженных унтер-офицеров.
Во главе стоял директор, генерал из горных инженеров.
Первые два года пребывания в институте мало чем отличались от уездного училища: та же грубость, некультурность, похабщина, воспитатели частенько прибегали к порке. Вообще между институтом и кадетскими корпусами или бурсой существовало большое сходство.
Но вот в 1860 году у нас появился учитель русского языка — А. Н. Моригеровский, который очень скоро начал антирелигиозную пропаганду среди учеников 3-го класса.
Это тотчас же стало известно всем, и потому его вечерние занятия стали посещать ученики других классов.
Со временем он начал задевать и политику.
Начальство узнало, всполошилось, и скоро его убрали, но тем не менее он разбудил нас. С этих пор начались столкновения с нашим начальством, в которых я всегда принимал самое горячее участие, а иногда бывал и зачинщиком их. Один из молодых учителей, математик М. А. Красновский, говорил мне: "Вам не миновать каторги", но говорил это любовно, мы симпатизировали друг другу. 1861 и 1862 г. были знаменательными годами: освобождение крестьян, их волнения и бунты, студенческие волнения Петербургского университета, арест Чернышевского и приостановка "Современника" и "Русского Слова", прокламация "Молодая Россия", петербургские пожары.
Все эти события волновали и меня с товарищами.
Мы впервые услыхали имя Николая Гавриловича Чернышевского, и с этого времени я начал учиться на нем, стал покупать старые книжки "Современника" со статьями его и постепенно в течение нескольких лет приобрел этот журнал за все годы его деятельности.
В 1863 году институт реформировали, сделали высшим учебным заведением, нас выпустили на квартиры, мы стали студентами.
Поступление в институт было свободное, без экзаменов, и потому комплект учащихся поднялся сразу с 270 человек до 700. Поступило очень много поляков, которые через год ушли в восстание отчизны.
Вскоре организовалась студенческая касса; я был выбран кассиром и депутатом курса. Тогда же я организовал литографирование лекций и продажу их по себестоимости.
В институте была небольшая типолитография для своих нужд, часть которой директор отдал в мое распоряжение для литографирования лекций.
Около меня сформировался небольшой кружок, и было решено печатать запрещенное соч. Бюхнера "Сила и материя". Однако это скоро провалилось, благодаря доносу в III Отдел. У одного товарища при обыске нашли склад листов книги, его арестовали.
У меня ничего не нашли, и я отделался легко. Судил нас старый сенат. Случайно я познакомился и вошел в кружок офицеров-артиллеристов и генерального штаба. Кружок занимался самообразованием и распространением запрещенных сочинений.
Некоторые из них, и я в том числе, днем занимались в школе с подростками, а по вечерам иногда приходили рабочие с какого-то завода, с которыми велись беседы — легальные, на житейские темы. Все они были горячие последователи Чернышевского, как и я. Тогда же я пытался устроить кооперативную лавочку, что было совершенной новостью.
Незадолго до выстрела Каракозова я познакомился с Худяковым и вместе со своим товарищем Левенталем вошел в его группу.
Вскоре после 4-го апреля (покушение Каракозова на Александра II) арестовали Худякова и Левенталя (умер в крепости), а я спасся тем, что за неделю уехал за город на урок, и полиция тщетно меня разыскивала.
Мне пришлось скрываться больше года, и только в 1867 г. осенью я снова поступил в институт.
После каракозовского выстрела свирепствовала самая черная реакция: вся общественная, литературная и политическая жизнь замерла, все культурные начинания были уничтожены, нигде никаких проявлений жизни не было, и вдруг в декабре 1867 года заволновались студенты Технологического института вследствие исключения своего товарища.
Начались огромные сходки, начальство института растерялось, пока не вмешалось знаменитое III Отделение.
Меня, как зачинщика и руководителя, немедленно исключили и выслали в Вологодскую губ. В ссылке познакомился с Н. В. Шелгуновым (сотрудник "Русского Слова" и "Дела"), В. В. Берви (Флеровский), а значительно позже с П. Л. Лавровым.
Все они были тоже ссыльные.
В ссылке я прожил года полтора, а затем бежал в Америку, где работал на заводах до весны 1870 г., а в мае этого года был вызван в Женеву известным революционером С. Г. Нечаевым.
В Женеве ознакомился с русскими революционными делами и главнейше с Интернационалом, о котором до этого времени имел очень смутное представление.
В нем тогда было два течения: анархическое, безгосударственное, с М. А. Бакуниным во главе, и социал-демократическое, государственное, с Карлом Марксом во главе. Первое стремилось к уничтожению государства как источника насилия и всякого зла, а второе — к удержанию, укреплению его и овладению им. Для достижения этих целей первые признавали только революционный путь, восстание, а вторые — парламентскую борьбу, захват власти путем выборов депутатов в парламент (рейхстаг).
Я присоединился к первым, а когда вскоре после этого познакомился лично с М. А. Бакуниным, то близко сошелся с ним, а потом интимно связался с ним. С осени 1870 г. я поселился в Цюрихе, где среди студенток и студентов университета и политехникума вел революционную пропаганду и основал кружок и библиотеку.
В сентябре Бакунин со своими друзьями, французскими рабочими Интернационала, организовал в Лионе восстание и провозгласил Коммуну; в этом движении я принял небольшое и косвенное участие.
Через семь месяцев, 18 марта 1871 г., Париж восстал и образовал знаменитую Коммуну.
Как только это стало известно, я в компании двух французов-рабочих и одного поляка уехал в Париж и пробыл там до конца, принимая активное участие в борьбе с врагами ее. Летом 1871 года вступил в Юрскую федерацию Интернационала.
В это же время я опасно заболел, устранился от всех дел и только через девять месяцев вполне оправился. 13 июля 1872 г. в Цюрихе был арестован С. Г. Нечаев, известный революционер, а затем и выдан русскому правительству.
Он передал мне свой архив, за которым пришлось ехать в Париж и разыскать его там. Участвовал: 1) в приготовлениях к Гаагскому Конгрессу Интернационала и 2) в анархическом конгрессе в St. Imier и в последующих конгрессах.
С ноября 1872 г. до весны 1873 г. мною с товарищами велась усиленная борьба с П. Л. Лавровым, окончившаяся полным разрывом.
Устраивал типографию и печатал вместе с товарищами отдельные книжки ("Госуд. и анархия", "Истор. развитие Интернационала"). Окончив их печатание, отправился на русскую границу, где вполне удачно организовал переправу большей части издания в Петербург.
После этого уехал в Лондон вместе с типографией, отпечатал там 3-ю книжку: "Анархия по Прудону", и половину издания тоже благополучно переправил в Россию.
С границы проехал к Бакунину в Локарно, где подготовлялось восстание в Болонье и устройство дела с виллой "Бароната". И в том, и в другом я принимал большое участие.
К этому времени в Париже начали появляться из России эмигранты-революционеры; я поехал туда, встретился с Кравчинским, Клеменцом, Иванчиным-Писаревым и др. Особенно сошелся с первым, с которым летом 1875 г. участвовал в Герцеговинском восстании на Балканском полуострове.
По возвращении из Герцеговины в Женеву собралось несколько русских революционеров (Клеменц, Натансон, Кравчинский, я, Мокриевич Иван, Габель, Енкуватов, Лопатин), было несколько собраний, на которых решили возвратиться всем в Россию и попытаться, сообразно имевшимся сведениям, почерпнутым из "хождения в народ", организовать восстание трудовых масс. Все уехали на родину, кроме Лопатина.
По моем приезде я скоро увидел, что вчерашние защитники идеи восстания сегодня стали ее противниками.
В апреле при моем переходе границы меня арестовали, привезли в III Отделение.
Дальше Петропавловская крепость, Дом предварительного заключения, привлечение к процессу 193-х, суд, приговор, не утвержденный царем, каторга в Новоборисоглебской центральной каторжной тюрьме Харьковской губ. В 1882 году вышел на поселение в Култук Киренского округа, затем перевод в гор. Киренск, где женился на Евгении Николаевне Фигнер, ссыльнопоселенке.
Условия жизни были очень суровые; я немного зарабатывал столярным ремеслом, а жена от своей матери получала небольшое пособие.
Скоро родился у нас сын. В 1886 г. перевели в Балаганск, такое же гиблое место, как Киренск.
Здесь я переменил профессию, стал переплетчиком, переплел несколько сот книг-учебников для двух школ. Одно время имел даже урок, хотя уроки и частная служба строго воспрещались нам. В 1888 г. приписали к крестьянству и разрешили частную службу в коммерческих предприятиях.
Переехал в село Лиственичное на озере Байкал и поступил механиком в пароходство.
Через год предложили ехать на золотые прииски Витимской системы, а отсюда опять через год перевели на Ниманские прииски Амурской области, где я прожил с семьей пять лет управляющим приисками.
В силу какого-то манифеста перевелся в Западную Сибирь, а именно в Тюмень.
Здесь поступил в пароходство Богословского горного округа механиком, а потом управляющим.
В 1900 г. разрешили жить в некоторых городах Европейской России; выбрал Ригу. Революцию 1905 г. встретил в Нижнем Новгороде, принимал в ней небольшое участие.
С 1906 г. по 1916 г. жил в Петербурге и заведовал хозяйственной частью издания журн. "Русское Богатство", выходившего под ред. В. Г. Короленко.
В декабре 1916 г. по болезни отказался и уехал на Северный Кавказ к сыну и прожил там до 1920 г. В этом году вместе с женой перебрался в Москву и первые полтора года занимался в Центральном Архиве.
В мае 1917 г. я на время приезжал в Питер, откуда, по поручению "Общ-ва помощи политич. ссыльным", ездил в Иркутск с целью организации вывоза их из Якутской обл. в Россию. [См. "Воспоминания М. П. Сажина (Арман Росс)", М., 1925.] {Гранат} Сажин, Михаил Петрович (революционный псевд. Арман Росс). Род. 1845, ум. 1934. Революционер-народник, бакунинец.
Участник Парижской Коммуны.
Участник первой русской революции (1905—07). Опубликовал книгу воспоминаний.
