Рылеев Кондратий Феодорович

— писатель, поэт и политический деятель; родился в небогатой стародворянской семье 18-го сентября 1795 года. Год рождения Рылеева долгое время был в литературе предметом разногласия (см. сообщение Д. Кропотова в "Русск. Старине" 1872 г., № 11, стр. 602—604, статью А. Бестужева: "Взгляд на старую и новую словесность в России" в "Полярной Звезде" 1823 г., стр. 29, ст. В. Е. Якушкина: "Из истории литературы двадцатых годов" в "Вестн. Европы" 1888 г., ноябрь, стр. 196—199), пока наконец не был установлен с точностью на основании показания близкого к нему А. А. Бестужева и соображений редактора собрания его сочинений, П. А. Ефремова.

Отец его, Федор Андреевич Р., служил главноуправляющим имениями княгини В. В. Голицыной; он отличался жестоким и деспотическим характером.

Не такова была его жена, мать Кондратия Федоровича, Анастасия Матвеевна (урожденная Эссен), покорная, тихая, кроткая натура.

Федор Андреевич очень дурно обращался с женою, запирал ее в погреб, наносил ей побои; так же круто поступал он и с маленьким сыном. От матери Р. наследовал кроткий характер, глубокое религиозное чувство и чрезвычайную впечатлительность.

Когда мальчику было три года, он опасно заболел, и наступил такой критический момент, когда болезнь клонилась к печальному исходу;

Анастасия Матвеевна заснула за молитвой о выздоровлении своего дитяти, и ей привиделась во сне виселица, на которой суждено было ее сыну окончить свои дни (сообщение В. Савицкой "Сон Рылеевой" — "Исторический Вестник", 1804 г., январь, 210—214). Безобразные сцены, которые устраивал буйный отец, тихие слезы и молчаливая покорность матери раздирали душу бедного мальчика, и, как ни горько было Анастасии Матвеевне расставаться с сыном, маленький Р. был помещен в Первый Кадетский Корпус, куда был принят в январе 1801 года, в Отделение для малолетних.

В корпусе того времени, где был Директором генерал Клингер, науки не особенно процветали, но телесные наказания применялись в видах возмездия и устрашения.

Рылеева часто секли, но наказания не могли сломить его, и иногда, перенеся наказание, он тут же, немедленно, грубил начальству.

Корпусная жизнь Р. изобиловала шалостями и проказами; особенно популярна была его проделка с любимцем всех кадет, добрейшим экономом А. П. Бобровым.

В этой шутке впервые обнаружилась и его страсть к стихам.

Выбрав удобный момент, Р. выкрал из треугольной шляпы Боброва рапорт, с которым тот шел к начальству, и на место его положил свою шуточную поэму в стихах — "Кулакиаду". В этой поэме, состоящей из двух песней и 156 стихов, описывалась скорбная кончина "творца пирогов", корпусного повара Кулакова, и горе эконома Боброва, который, "наперсника лишенный, восплакал, возрыдал". Подобные остроумные и довольно безобидные шалости доставили Рылееву любовь товарищей и репутацию удальца.

Учился он очень недурно и только в математике был слаб, зато до чтения был большой охотник.

В одном письме к отцу он просит денег на книги: "сделайте милость, не позабудьте мне прислать денег на книги, потому что я, любезный батюшка, весьма великий охотник до книг". Среди сантиментально-слезливой беллетристики Рылееву от времени до времени попадалось и "философское" чтение.

Книги были для него учителями жизни; в 1812 г. он писал отцу: "я знаю свет только по одним книгам, и он представляется уму моему страшным чудовищем, но сердце видит в нем тысячи питательных для себя надежд". Из того же письма (17-го декабря 1812 г.) видно, как пессимистически смотрит 17-летний юноша на жизнь: "В свете ум мой видит ряд непрерывных действий и ужасается.

Несчастия занимают первое место; за ними следуют обманы, грабительства, вероломства в так далее". Вообще все это письмо, в котором молодой Р. излагает свои взгляды на жизнь, носит печать влияния тогдашних романов с их чувствительными, рассудительными и подолгу разглагольствовавшими героями; что же до развиваемых в нем политических взглядов, то по ним можно судить, как мало способствовали корпусное воспитание и замкнутся жизнь развитию политических убеждений Рылеева, который только по выходе из Корпуса на самостоятельную дорогу выработал и развил то политическое credo, певцом, деятелем и мучеником которого суждено было ему стать. Из ранних его произведений, кроме "Кулакиады", до нас дошло только несколько стишков приторно-идиллического настроения, прославляющих прелести скромного и мирного жития (в одном из писем к матери, 1814 года), да ода "Любовь к отчизне", внушенная войной с французами и помеченная 4-м июня 1813 года. Выход Рылеева из Корпуса или, как он выражался в упомянутом письме к отцу, "переход в волнуемый страстями мир" состоялся 10-го февраля 1814 г., когда он был произведен в офицеры и выпущен в первую резервную артиллерийскую бригаду, в конную № 1 роту. Рылеев очень обрадовался свободе и долгожданным офицерским эполетам.

Почти немедленно по производстве в офицеры он был отправлен в действовавшую за границей армию. 28-го февраля он писал матери из Дрездена, где комендантом был его родственник, Михаил Николаевич Рылеев; в марте находим его в Шафгаузене.

Полгода он был в походе и побывал в Швейцарии и во Франции, а в сентябре уже опять находился в Дрездене, где комендант Рылеев выхлопотал ему место при артиллерийском магазине.

Здесь он пробыл недолго и в том же году за какую-то провинность был послан обратно в Россию, в Минскую губернию, где была расквартирована бригада, в которой он состоял. 12-го апреля 1815 г. он был вторично отправлен в заграничный поход и побывал в Париже, откуда 23-го сентября того же года поехал на родину.

Заграничное путешествие принесло много пользы его развитию и многому его научило.

Среди рассеянной, полной недоступных на родине удовольствий Парижской жизни Рылеев учился, читал и сам писал. Его занимала история; до нас дошли некоторые его суждения ("Нечто о средних временах" и отрывок из письма из Парижа от 18-го сентября 1815 г.); они проникнуты духом сентиментального либерализма.

Из его стихов заграничного периода до нас дошла только небольшая часть сатиры "Путешествие на Парнас", написанной в Дрездене и помеченной 15-м октября 1814 г. Заграничный поход сильно подвинул развитие Рылеева; он был свидетелем великих политических событий, завершивших эпопею великого завоевателя XIX века, и, может быть, грандиозный пример обаяния Наполеона на массы внушил ему мысль, что и его личность сможет влиять так же сильно на окружающих; он видел разницу между просвещенным западом и своей бедной родиной; он привык задумываться об историческом ходе развития общества, и в нем, еще незаметно для него самого, начинало прозябать революционное семя. Такие настроения и мысли привез он в Россию.

Опять потекла его служба.

Материальные же дела Рылеева и его родных были очень запутаны.

Федор Андреевич Р. умер в начале 1814 г., и вдова его принципала, князя Серг. Фед. Голицына, княгиня Варвара Васильевна, сделала на него начет в 80000 рублей.

Бедную семью Рылеева этот начет окончательно подкосил; всю свою жизнь старался он снять с наследственного имущества это тяжелое бремя, но дело было окончено только после его смерти.

Воинская часть, в которой служил Рылеев (11-ая конно-артиллерийская рота), стояла в Острогожском уезде Воронежской губернии.

Служба была не обременительна, и Рылеев ею не тяготился.

Вот как описывает он свою жизнь в одном письме к матери (10-го августа 1817 г., из слободы Белогорья): "Время проводим весьма приятно; в будни свободные часы посвящаем или чтению, или приятным беседам, или прогулке; ездим по горам и любуемся восхитительными местоположениями, которыми страна сия богата; под вечер бродим по берегу Дона и при тихом шуме воды и приятном шелесте лесочка, на противоположном берегу растущего, погружаемся мы в мечтания, строим планы для будущей жизни и чрез минуту уничтожаем оные; рассуждаем, спорим, умствуем"... Здесь, в гостеприимном доме жившего в 30 верстах от Белогорья, летней стоянки части, где служил Рылеев, помещика Михаила Андреевича Тевяшева, Рылеев нашел себе жену в лице младшей дочери Тевяшева, Наталии Михайловны.

В письме к матери (17-го сентября 1817 г., из Белогорья), прося ее благословения.

Р. описывает свою невесту: "Ее невинность, доброта сердца, пленительная застенчивость и ум, обработанный самою природою и чтением нескольких отборных книг, в состоянии соделать счастье каждого, в ком только искра хоть добродетели осталась.

Я люблю ее, любезнейшая матушка, и надеюсь, что любовь моя продолжится вечно... Узнав некоторые достоинства милой Наталии, а особенно доброту души ее, я полюбил ее, и теперь время от времени любовь моя более и более увеличивается"... По желанию Тевяшевых прапорщик Р. вышел в отставку 26-го декабря 1818 г., с чином подпоручика, но, вследствие различных дел и хлопот, свадьба его с Натальей Михайловной состоялась только 22-го января 1820 г. После женитьбы Рылеев переехал в Петербург.

Здесь снова началась его служебная деятельность, — хотя на ином поприще, и правильные литературные занятия.

Поэтический талант его окреп. К этому времени принадлежит его перевод написанной по-польски сатиры Ф. В. Булгарина "Путь к счастью" (см. "Вестник Европы" 1888 г., ноябрь, стр.217—221). В столице кипела умственная жизнь, издавалось несколько журналов, существовали масонские ложи. Рылеев был избран в члены Вольного Общества любителей Российской словесности (25-го апреля 1821 г. он был выбран в члены-корреспонденты, а 5-го апреля 1823 г. — в действительные члены); вместе с тем он участвовал в масонской ложе "Пламенеющей Звезды" и в 1820—1821 гг. числился в ней действительным членом 1-ой степени; прения велись там исключительно по-немецки, из чего видно, что Рылеев знал этот язык; польским и французским языками он также владел.

Он не писал в это время почти ничего серьезного: его тогдашние произведения — игривые, легкие любовные песенки, буколические послания и описания и беззлобные сатирические опыты. Среди всего этого малозаметного и легковесного литературного багажа начинающего писателя ярко выделилась доставившая ему большую популярность дерзкая и резкая выходка против всемогущего графа А. А. Аракчеева, обличавшая в Рылееве уже вполне созревшего гражданина.

Это была сатира "К временщику", явившаяся в "Невском Зрителе" 1820 г., в IV кн., и бывшая первым печатным произведением Рылеева.

Она была напечатана с указанием, что это подражание сатире Персия "К Рубеллию"; у Персия ничего подобного сатире Рылеева нет, и ссылка на римского поэта была только уловкой, придуманной для того, чтобы отвлечь подозрения цензуры.

Вся читающая публика была поражена смелостью автора, который называл "преданного без лести", всесильного временщика "подлецом", "тираном" и обличал его "низкие страсти и подлую душу". К счастью, этот первый дебют в журнальной литературе прошел Рылееву благополучно: "наверху" не заметили или сделали вид, что не заметили смелого нападения.

Сатира сразу сделала Рылеева известным, и он стал "своим" в лучших литературных кругах.

Наиболее близки к нему были А. А. Бестужев (Марлинский) и Ф. В. Булгарин, тогда еще не занимавший в литературе той позорной позиции, на которой он очутился впоследствии, и пользовавшийся дружбой и расположением такого человека, как А. С. Грибоедов.

Познакомился он и с А. С. Пушкиным, бароном А. А. Дельвигом, Н. И. Гнедичем.

Писал и печатал Рылеев немного; свои произведения он помещал в "Невском Зрителе", "Литературных прибавлениях к "Русскому Инвалиду" А. Ф. Воейкова, "Благонамеренном" А. Е. Измайлова, "Сыне Отечества" Н. И. Греча, "Соревнователе просвещения и благотворения", "Литературных Листках" и "Северной Пчеле". Лето Рылеев обыкновенно проводил в Малороссии, в имении родных жены. "Пирую на Украйне, пью донские вина и обжираюсь стерлядями", — писал он из Острогожска 20-го июня 1821 г. Ф. В. Булгарину.

Острогожск Рылеев описал в особой исторической заметке ("Об Острогожске") и воспел в думе "Петр Великий в Острогожске" этот "городок уединенный острогожских казаков". Литература не могла поддерживать Рылеева; другие его средства были ничтожны, и ему приходилось служить.

Благодаря тому, что у Рылеевых было маленькое именьице в С.-Петербургской Губернии — сельцо Батово, Петербургского уезда, — дававшее ему необходимый служебный ценз, он был избран 24-го января 1821 г. заседателем от дворянства Палаты Уголовного Суда; на этой должности он пробыл до 1824 г. Служба по судебному ведомству в те времена не пользовалась общественным уважением, и если Рылеев выбрал ее, то им, несомненно, руководило желание не только вообще служить, но приносить народу пользу, и притом в такой сфере, где честных и преданных долгу людей было тогда очень немного.

Всю свою службу Р. посвятил борьбе с "мучительными крючкотворствами неугомонного и ненасытного рода приказных", как назвал он судейских взяточников в письме к Ф. В. Булгарину из сл. Подгорной, от 8-го августа 1821 г.: "это настоящие кровопийцы, и я уверен, что ни хищные татарские орды во время своих нашествий, ни твои давно просвещенные соотечественники в страшную годину междуцарствия не принесли России столько зла, сколько сие лютое отродье…" Как судья Рылеев стоял на высоте своего призвания, и его очень любили и ценили.

Однажды Петербургский военный губернатор граф М. А. Милорадович пригрозил какому-то мещанину отдачей под суд; мещанин обрадовался и стал благодарить графа: "Теперь я знаю, что избавлюсь от всех мук и привязок; знаю, что буду оправдан.

Там есть Рылеев, — он не дает погибать невинным". Даже Н. И. Греч, постаравшийся в своих "Записках" унизить и очернить Рылеева, признает за ним эту благородную сторону его служебного поприща.

Между 29-м ноября 1823 г. и 1-м октября 1824 г. Рылеев вышел из заседателей Петербургской Палаты Уголовного Суда и тогда же перешел в Российско-Американскую Компанию правителем Канцелярии; там он и прослужил до самого декабря 1825 года. Его честность и исполнительность и здесь были достойно оценены.

Благодаря своей службе в Компании он свел знакомство с М. М. Сперанским и с графом Н. С. Мордвиновым.

Последний, которого высоко ставили современники (между прочим, и Пушкин) за его честность и прямоту, внушил Рылееву такое уважение к себе, что поэт посвятил ему оду "Гражданское мужество" и отдельное издание своих "Дум". "Думы" Рылеева — ряд исторических картин, в стихах, исполненных в духе умеренного либерализма, лишенных всякого протеста, и проникнутых довольно скромной и невинной гражданской моралью.

Судя по ним, трудно угадать в авторе будущего заговорщика и мятежника; негодующего пыла, энергичного гражданского возмущения в них совершенно нет. Тем не менее, строгая цензура к некоторым из них отнеслась сурово и отказала им в своей санкции, так что увидеть свет им пришлось лишь много лет спустя после смерти их автора.

В доме Рылеева происходили иногда собрания литераторов.

На одном из этих собраний возникла мысль об издании альманаха-ежегодника.

В "Сыне Отечества" 1822 г., № XLVIII ("Новости неполитические", стр. 84), появилось извещение о готовящемся издании, которое было первым в России типичным альманахом и послужило образцом для многих подобных изданий: "Два известные литератора К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев вознамерились сделать в сем роде первый опыт. Они издают на будущий 1823 год карманную книжку, или альманах, под заглавием "Полярная Звезда". Многие русские поэты и литераторы сообщили им статьи в стихах и прозе для составления сего альманаха". В конце 1822 г. явилась "Полярная Звезда" на 1823 год. Этот небольшой сборник обратил на себя всеобщее внимание;

Пушкин писал о нем брату Льву Сергеевичу 30-го января 1822 г., из Кишинева: "Бестужев прислал мне "Звезду", — эта книга достойна всякого внимания". В "Полярной Звезде" были между прочим пьесы Пушкина, подписанные **. Издателем альманаха был книгопродавец И. В. Сленин.

Следующий выпуск "Полярной Звезды" в 1824 г. имел еще больший успех: в три недели были раскуплены полторы тысячи экземпляров; издателем был тот же Сленин.

В 1825 г. Рылеев и Бестужев издали свой альманах сами. К 1826 г. они приготовили меньшего объема альманах, под названием "Звездочка", но событие 14-го декабря 1825 г. не позволило ей появиться в свет; отпечатанное издание сгнило в подвалах Третьего Отделения.

Третья книжка альманаха была посвящена Императрицам Марии Феодоровне и Елизавете Алексеевне;

Бестужев получил за это золотую табакерку, а Рылеев — два бриллиантовые перстня.

В " Полярной Звезде" на 1824 г. был напечатан отрывок из поэмы Рылеева "Войнаровский", по поводу которого Пушкин писал брату Льву Сергеевичу в январе 1824 г., из Одессы: "“Войнаровский” полон жизни". Вообще, "Поэмы" Рылеева стоят по политическому подъему чувства гораздо выше его "Дум"; о последних такой тонкий ценитель, как Пушкин, отзывается, что они происходят не от польского слова, а от немецкого dumm, и был очень невысокого мнения об их однообразном тоне искусственной, по его мнению, морали; он писал В. А. Жуковскому: "Думы Рылеева и целят, да все невпопад". Самому автору великий поэт писал: "Что сказать тебе о "Думах"? Во всех встречаются стихи живые: окончательные строфы "Петра в Острогожске" чрезвычайно оригинальны.

Но вообще все они слабы изобретением и изложением.

Все они на один покрой, составлены из общих мест: описание мест действия, речи героя и нравоучение.

Национального, русского нет в них ничего, кроме имен (исключая "Ивана Сусанина" — первую думу, по которой начал я подозревать в тебе истинный талант)". В "Поэмах" талант Рылеева проявил себя ярче и сильнее.

Материал для них он взял из истории борьбы вольного и свободолюбивого Малороссийского казачества за веру в народную свободу.

Герои их — Войнаровский, Наливайко, Хмельницкий.

В поэмах этих заметен значительный подъем лирического боевого чувства; еще не виден тот Рылеев, который сложил свою голову на эшафоте, потому что в поэмах нет особенно яркого революционного протеста, но все же они не звучат простыми воздыханиями о свободе скромного "либералиста" Александровской эпохи. Рылеев тогда уже был членом тайного общества.

Весьма любопытны мнения Пушкина о поэмах Рылеева. 12-го января 1824 г. он писал А. А. Бестужеву: "Рылеева “Войнаровский” несравненно лучше всех его “Дум”: слог его возмужал и становится истинно повествовательным, чего у нас почти нет". В марте 1825 г. "Войнаровский" вышел из печати весь, отдельной книгою, с посвящением А. А. Бестужеву и с жизнеописаниями Мазепы, которое написал А. О. Корнилович, и Войнаровского, написанным А. А. Бестужевым.

Пушкин писал тогда брату: "“Войнаровский” мне очень нравится.

Мне даже скучно, что его здесь нет у меня". Князю П. А. Вяземскому Пушкин писал: "Поэма “Чернец” (Козлова) полна чувства и умнее “Войнаровского”, но в Рылееве есть больше замашки или размашки в слоге. У него есть какой-то там палач с засученными рукавами, за которого я бы дорого дал". Когда Рылеев напечатал отрывок "Палей" из поэмы "Богдан Хмельницкий", Пушкин писал брату: "Если “Палей” пойдет, как начат, Рылеев будет министром" (на Парнасе).

Менее понравился Пушкину отрывок из "Наливайка"; он писал Рылееву: "…об “Исповеди Наливайки” скажу, что мудрено что-нибудь у нас напечатать истинно хорошего в этом роде. Нахожу отрывок этот растянутым; но и тут, конечно, наложил Р. свою печать". Общий отзыв Пушкина о поэзии Рылеева мы находим в одном из его писем к Бестужеву: "Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своею дорогой.

Он в душе поэт; я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел к тому случай; да черт его знал! Жду с нетерпением “Войнаровского” и перешлю ему все мои замечания.

Ради Христа, чтоб он писал, да более, более!" Князь П. А. Вяземский смотрел на "Думы" с другой стороны и одобрял их за то, что находил в них "цель" и "намерение". "Цель" и "намерение" свои Рылеев кратко указал в посвящении А. А. Бестужеву "Войнаровского": "Прими ж плоды трудов моих... Ты не увидишь в них искусства, — зато найдешь живые чувства: я не поэт, а гражданин". Свое поэтическое и человеческое credo Рылеев выразил в послании "К А. А. Бестужеву": "Моя душа до гроба сохранит высоких дум кипящую отвагу; мой друг, недаром в юноше горит любовь к общественному благу". Уверенностью в своем призвании звучат его стихи (из того же послания): "В чью грудь порой теснится целый свет, кого с земли восторг души уносит, на зло врагам тот завсегда поэт, тот славы требует, не просит!" Мнения свои о поэзии Рылеев изложил в "Нескольких мыслях о поэзии" ("Сын Отечества" 1825 г., ч. СІV). Предмет статьи — еще не разрешенный спор о романтической и классической поэзии, и взгляд, высказываемый по этому поводу Рылеевым, делает много чести его критическому пониманию: "Ни романтической, ни классической поэзии не существует.

Истинная поэзия в существе своем всегда была одна и та же, равно как и правила оной. Она различается только по существу и формам, которые в разных веках приданы ей духом времени, степенью просвещения и местностью той страны, где она появлялась... Много вредит поэзии суетное желание сделать определение оной, и мне кажется, что те справедливы, которые утверждают, что поэзии вообще не должно определять.

По крайней мере, по его перу никто еще не определил ее удовлетворительным образом: все определения были или частные, относящиеся до поэзии какого-нибудь века, какого-нибудь народа или поэта, или общие со всеми словесными науками... Идеал поэзии, как идеал всех других предметов, которые дух человеческий стремится обнять, бесконечен и недостижим, а потому и определение поэзии невозможно, да, мне кажется, и бесполезно". Пушкин был совершенно прав, когда писал о Рылееве: "я его учитель в стихотворном языке"; действительно, Рылеев не мог не поддаться влиянию Пушкина, но не сделался его подражателем и сохранил свою самостоятельность, которую за ним признавал и Пушкин: "он идет своею дорогой". Рылеев преклонялся пред Пушкиным.

В письмах он расточает ему горячие похвалы и называет его чародеем, чудотворцем, гением, но в мотивах и содержании своей поэзии остается вполне самостоятелен.

Впоследствии он "заплатил" Пушкину, своему учителю: Пушкин воспользовался "Войнаровским" как богатым материалом для своей "Полтавы". Рылеев был в дружеских отношениях не только с Булгариным и А. А. Бестужевым: он водил дружбу с Е. А. Боратынским, Н. И. Гнедичем, которому написал "Послание" и посвятил думу "Державин", и завязал сношения с польским писателем и патриотом Юлианом Урсыном-Немцевичем.

Его "Исторические песни" своим горячим патриотизмом привлекли внимание Рылеева, который в предисловии к, отдельному изданию своих "Дум" привел слова Немцевича из предисловия к "Историческим песням" и перевел одну из них — "Глинский". По этому поводу между ними завязалась переписка.

Письмо от 11-го сентября 1822 г., при котором Рылеев послал Немцевичу перевод думы "Глинский", отыскалось лишь недавно; нашел его и напечатал в журнале "Kraj" польский историк А. Краусгар (см. "Новое Время", 16-го марта 1904 г., № 10069). В письме к Немцевичу (январь 1823 г.) русский поэт-гражданин превозносит польского патриота за то, что он, "как Тиртей, высокими песнями возбуждал в сердцах сограждан любовь к отечеству, усердие к общественному благу, ревность к чести народной и другие благородные чувства". Домашняя жизнь Рылеева не отличалась особым спокойствием.

Первый его ребенок, Александр, умер в 1824 г., в 1823 г, у Рылеева родилась дочь Анастасия, впоследствии издательница его сочинений; в 1824 г. умерла его мать, и пошатнулись его денежные дела; пришлось заложить имение.

На долю Рылеева, вообще отличного семьянина и, как можно видеть из его писем к жене, любящего мужа, выпало несчастье: он увлекся какой-то госпожой К., женщиной недостойной и преследовавшей отнюдь не любовные цели. Влюбившись в нее, Рылеев не переставал любить и жену, сознание своего падения мучило его, и он переживал тяжелые душевные страдания.

Отголосок этой внутренней драмы находим в его поэзии: "молю, да ненависть" — писал он — "заступит преступной страсти пламень злой — и честь, и стыд, и мой покой ценой достойною искупит". Он сознавал, что "преступная страсть" губит его и отвлекает от дела, которому он себя обрек (в это время Рылеев уже целиком был погружен в революционные замыслы): "мне не любовь теперь нужна, занятья нужны мне иные, отрадна мне одна весна, одне тревоги боевые.

Любовь никак нейдет на ум. Увы! Моя отчизна страждет, душа в волненье тяжких дум теперь одной свободы жаждет". В начале 1824 г. Рылееву пришлось драться на дуэли. В доме у него жила его побочная сестра, Александра Федоровна, девица уже немолодая, но ветреная и легкомысленная.

С ней вступил в связь молодой офицер лейб-гвардии Финляндского полка князь Шаховской, и репутация девушки пострадала.

Рылеев вызвал его на поединок; тот отказался, и Рылеев, чтобы заставить его принять вызов, плюнул ему в лицо. Дуэль состоялась, и Рылеев был ранен в ногу навылет.

Гражданские стремления, воодушевлявшие Рылеева еще в самом начале его поэтической деятельности и носившие в начале какую-то расплывчатую, туманную физиономию, с течением времени становились все яснее и определеннее, и поэт стал говорить в стихах уже не просто об "общественном благе", а об отмене рабства, об уничтожении царившего в суде и в администрации произвола, о необходимости просветить народ. В оде "Видение", написанной на день тезоименитства Великого Князя Александра Николаевича, будущего Александра II, Рылеев обращается к нему: "Люби народ, чти власть закона..., дай просвещенные уставы в обширных северных странах, наукам очисти нравы и веру укрепи в сердцах..., люби глас истины свободной..., рабства дух неблагородный — неправосудье истреби..., будь просвещенья покровитель..., будь человек для человека, будь гражданин для сограждан". Самая священная, почетная деятельность в глазах Рылеева — деятельность самоотверженного гражданина, который "души возвышенной свободу хранит в советах и суде" и презирает "неправый глас страстей"; его удел истинно прекрасен и высок: "подвиг воина гигантский и стыд сраженных им врагов в суде ума, в суде веков ничто пред доблестью гражданской" (ода "Гражданское мужество"). Из опубликованных В. Е. Якушкиным черновых набросков Рылеева ("Вестник Европы" 1888 г., ноябрь, стр. 210—212) можно видеть, как живо интересовался Рылеев русской историей и национально-русскими и общемировыми политическими вопросами.

В программе для статьи: "Дух времени, или судьба рода человеческого" он записывает положения: "I. Человек от дикой свободы стремится к деспотизму; невежество причиною тому. II. Человек добр и добродетелен по знанию, по уверенности, что быть таковым для его блага необходимо". "Усовершение есть цель, к которой стремится человечество по предназначению Промысла; история всех народов служит тому неопровержимым доказательством". Таковы были взгляды Рылеева; его живая и кипучая натура рождала труд, рождала возможности осуществить свои мечты, не оставить праздными свои чаяния.

Кругом себя Рылеев видел серую, безотрадную русскую действительность: дряблое, инертное, слабо на что-то надеющееся русское общество и грузным гнетом нависшую над ним могучую реакцию последних годов Александровского царствования.

В одной только сфере деятельно мыслили, работали для лучшего будущего; это было революционное тайное общество, — и Рылеев примкнул к нему. Союзы Благоденствия и Общественного Спасения уже не существовали: первый закрылся к началу 1818 г., второй распался в 1821 г. На смену им образовались два новые тайные союза: первый, центр которого находился в Тульчине, где квартировал штаб Южной армии, и северный — в Петербурге.

Главным деятелем в Южном союзе был Пестель, а во главе Северной думы стоял Никита Муравьев.

Северное общество, возникшее в конце 1822 г., состояло из убежденных и соединенных или согласных.

Право набирать новых приверженцев принадлежало только убежденным, которые занимали в обществе главенствующее положение и из числа которых избиралась дума или директория. — Свободолюбивый поэт, участник великой войны за освобождение Европы, пламенный гражданин, популярный деятель, вступая в Северное общество, был принят прямо в разряд "убежденных", минуя разряд "согласных". Ввел его в общество И. И. Пущин, известный друг Пушкина.

В какой дружбе был с ним Рылеев, видно из одного письма Рылеева к неизвестному (в марте 1825 г.): "Спасибо, что полюбил Пущина... Кто любит Пущина, тот уже непременно сам редкий человек". В конце 1824 г., когда из-под пера Рылеева уже выходили прокламации в стихах с прямым призывом к революционному восстанию, он был избран одним из трех директоров общества, на место князя С. П. Трубецкого.

По своим убеждениям Рылеев был настоящий демократ.

Выработанный Муравьевым проект аристократической конституции не пользовался его одобрением; конституционный проект Южного общества, который, при всем своем радикализме, устанавливал олигархию и игнорировал возможные требования народа, Рылеев также отвергал.

Точно определенной политической программы у Рылеева не было, как впоследствии не оказалось и разумной революционной тактики.

Несмотря на свои дышавшие призывом к восстанию революционные песни (их нет в русских изданиях сочинений Рылеева, и печатаются они только в заграничных), Рылеев признавал себя сторонником ограниченной монархии и находил, что для республиканской формы правления Россия еще далеко не созрела.

Известие о смерти Александра І застало оба тайные союза врасплох; приходилось действовать скоро и решительно.

С величайшей неохотой согласился Рылеев на кровавый умысел, возникший среди заговорщиков, уступая усердным настояниям пламенного Якубовича и пылкого Каховского.

Наконец, и он согласился, что цареубийство должно быть совершено.

Незадолго до кончины Александра І, именно 8-го сентября 1825 г. произошла известная дуэль Чернова, двоюродного брата Рылеева, подпоручика Семеновского полка, с флигель-адъютантом Новосильцевым.

Она кончилась смертью обоих противников.

Дуэль эта имела особенное значение, так как поведение Новосильцева истолковывалось, как обычное поведение аристократа и богача по отношению к людям не столь выдающегося общественного положения.

На либеральную часть общества сильнейшее впечатление произвели слова предсмертной записки Чернова: "пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души". Рылеев в этой дуэли участвовал в качестве секунданта со стороны Чернова.

Похороны последнего носили характер политической манифестации.

Рылеев написал проникнутое грозящим протестом стихотворение "На смерть Чернова": "Клянемся честью и Черновым, — вражда и брань временщикам, тиранам, нас угнесть готовым.

Нет, не отечества сыны питомцы пришлецов презренных! Мы чужды их семей надменных, — они от нас отчуждены... Я ненавижу их, клянусь, клянусь и честью, и Черновым!" Столь высокий гражданский пафос мог быть продиктован только глубоким гражданским негодованием и готовностью бороться с вековым гнетом, одним из проявлений которого была даже та семейная история, которая навлекла гибель оскорбленного — Чернова и оскорбителя — Новосильцева.

Наступило после смерти Александра І то "роковое время", когда, по словам Рылеева ("Гражданин"), было постыдно "позорить гражданина сан и подражать тебе, изнеженное племя переродившихся славян". Те, которые "постигнуть не хотят предназначенья века и не готовятся для будущей борьбы за угнетенную свободу человека", впоследствии "раскаются, когда народ, восстав, застанет их в объятьях праздной неги и в бурном мятеже ища свободных прав, в них не найдет ни Брута, ни Риэги". Момент для государственного переворота, о котором мечтали деятели тайного общества, казался им очень удобным.

В народе не знали, кто будет на престоле: Константин Павлович или Николай Павлович, так как отречение Константина Павловича от прав на престол почему-то хранилось в тайне; заговорщики рассчитывали на растерянность войска, с помощью которого надеялись произвести переворот. 14-е декабря 1825 г., день, когда назначено было принесение войсками присяги Николаю Павловичу, был роковым днем для Северного общества и, в частности, для Рылеева.

Многие из заговорщиков изменили данному слову и не явились на Сенатскую площадь, где стояла сбитая с толку горсть солдат.

Избранный в "диктаторы" князь Трубецкой не явился на площадь.

Рылеев недолго был там и, видя полный неуспех задуманного дела, "увидал безначалие и неустройство", как показал он впоследствии своим судьям, и мрачный и опечаленный вернулся домой. Надежда на успех вооруженного восстания разлетелась, — и Рылеев сидел дома, погруженный в тупую апатию, ничего не предпринимая.

Ночью он был арестован и отвезен во дворец, где заговорщиков допрашивал сам государь.

Оттуда его свезли в Петропавловскую крепость, и он был заключен в каземат № 17 Алексеевского равелина.

На государя он произвел, по-видимому, довольно выгодное впечатление, потому что он разрешил ему переписываться с женою и оказал ей значительное денежное пособие.

Рылеева, как одного из самых важных деятелей заговора, часто вызывали в Следственную комиссию для дачи показаний и очных ставок.

Показания Рылеева отличались откровенностью, прямотою и спокойствием.

За товарищей своих он стоял горой и всячески старался своими показаниями облегчить их участь.

Он осуждал себя и своих товарищей за их отчаянную попытку, упрекал себя в неумении взвешивать обстоятельства и оценивать реальные силы, но напоминал судьям, что "дух времени — такая сила, перед которою они не в состоянии были устоять". Из крепости Рылеев писал государю: "Государь, будь милосерд к товарищам моего преступления.

Я виновнее их всех; я, с самого вступления моего в думу Северного общества, упрекал их в недеятельности; я преступною ревностью своею был для них самым гибельным примером; словом, я погубил их, чрез меня пролилась невинная кровь. Они по дружбе своей ко мне и по благородству не скажут сего, но собственная совесть меня в том уверяет". Как рассказывает А. О. Смирнова в своих известных "Записках", Николай Павлович не знал тогда, что Рылеев поэт; узнал он это только впоследствии и пожалел о том, что не знал этого раньше, — иначе он оставил бы жизнь поэту. Сидя в крепости, Рылеев горько и искренно раскаивался в своем увлечении; о нем можно сказать его же словами о Новгородском борце за свободу Вадиме, который занимал умы тогдашней "вольнолюбивой" русской интеллигенции (о "Вадиме" пробовал писать и Пушкин): "Несмотря на хлад убийственный сограждан к правам своим их от бед спасти насильственно хочет пламенный Вадим". Напечатанное П. Е. Щеголевым дело об отношениях А. С. Грибоедова к декабрьскому движению ("А. С. Грибоедов и декабристы", СПб. 1905) показывает, что запутанный в несчастное дело автор "Горя от ума" благополучно избавился от грозившей ему большой опасности только благодаря показанию Рылеева, решительно заявившего, вопреки другим показаниям, что Грибоедов, хотя и знал из его намеков о существовании тайного общества, однако, не был принят в него совершенно, так как не выказывал полного сочувствия его целям. Письма Рылеева к жене полны дружеской нежности; он дает ей советы и указания по разным денежным и домашним делам. Защищаться Рылеев не пытался, как не пытался он бежать 14-го декабря.

Суду он говорил то же, что писал государю: "Я признаю себя главным виновником происшествий 14-го декабря: я мог все остановить и, напротив, был пагубным примером преступной ревности.

Если кто заслужил казнь, вероятно, нужную для блага России, то, конечно, я, несмотря на мое раскаяние и совершенную перемену образа мыслей". В мае 1826 г. следствие было закончено, и дело из Комиссии перешло в учрежденный 1-го июня Верховный Уголовный Суд; из числа членов этого Суда был избран особый Комитет, в девять человек, для определения меры наказания осужденным.

В это время жене Рылеева было разрешено свидание с мужем, которое и произошло 9-го июня. Во второй половине июня Комитет установил законные меры наказания, и дело снова перешло в Верховный Суд для определения степени виновности каждого.

Осужденные были разделены по тяжести их вины на четырнадцать разрядов; ни в один из них не были включены П. И. Пестель, С. И. Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский и Рылеев: доклад Суда гласил, что, "превосходя других во всех злых умыслах силою примера, неукротимостью злобы, свирепым упорством и, наконец, хладнокровною готовностью к кровопролитию, они стоят вне всякого сравнения". Рылеев был признан виновным в том, что "умышлял на цареубийство, назначал к совершению оного лица, умышлял на лишение свободы, на изгнание и на истребление Императорской фамилии и приготовлял к тому средства, усилил деятельность Северного общества, управлял оным, приуготовлял способы к бунту, составлял планы, заставлял сочинить манифест о разрушении правительства, сам сочинял и распространял возмутительные песни и стихи и принимал членов, приуготовлял главные средства к мятежу и начальствовал в оных, возбуждал к мятежу нижних чинов чрез их начальников посредством разных обольщений и во время мятежа сам приходил на площадь". В числе особо поименованных пяти человек Рылеев был приговорен к четвертованию, но наказания всем осужденным были смягчены — и они приговорены были к повешению.

Перед самой казнью Рылеев написал жене письмо, полное удивительного спокойствия и благодарного чувства за то счастье, которое она ему дарила в течение всей их супружеской жизни. Рылеев находился эти дни в чрезвычайно повышенном состоянии какого-то мистического восторга пред раскрывавшеюся смертью. "О, милый друг", — писал он жене, — как спасительно быть христианином! Благодарю моего Создателя, что он меня просветил, и что я умираю во Христе". 13-го июля, на рассвете, казнь совершилась.

Казнимые были в оковах выведены из своих келий и приведены к эшафоту.

Впереди всех шел П. Г. Каховский, за ним Бестужев-Рюмин под руку с Муравьевым, потом Пестель с Рылеевым, тоже под руку; они говорили по-французски.

Когда приговор был им прочитан и они услышали слова: "за такие злодеяния повесить!" — Рылеев бодро обратился к товарищам: "Господа, надо отдать последний долг", и все они упали на колена, и, обращая взоры к небу, крестились.

Рылеев молился вслух о благоденствии России.

Поцеловав руку у священника и сказав ему: "Батюшка, помолитесь за наши грешные души, не забудьте моей жены и благословите мою дочь", — он перекрестился и первый взошел на эшафот.

Вследствие дурного устройства эшафота, Рылеев выскользнул из петли и больно расшибся; то же случилось с Пестелем и Каховским.

Их немедленно подняли, взяли другие веревки и повесили.

Где покоится прах Рылеева, в точности не известно.

Среди наших гражданских поэтов Рылееву принадлежит первое место. Нравственная чистота "Рыцаря Полярной Звезды", обаяние, которое он производил на окружающих, глубокая гражданская скорбь, жажда борьбы делают его одной из самых привлекательных, светлых личностей нашей культурной истории. "Я не поэт, а гражданин" говорил о себе Рылеев, но он был и гражданином, и поэтом, и если применить к его произведениям то художественное мерило, которого он сам чуждался, придется заключить, что в нем угасло большое художественное дарование. "Сочинения К. Ф. Рылеева", изданные под редакциею M. H. Мазаева, издание Я. Соколова, СПб. 1895; "Сочинения и переписка" Рылеева, под редакцией П. А. Ефремова, СПб., 1872; "Сочинения и переписка" К. Ф. Рылеева, издание журнала "Всемирный Вестник", СПб., 1905 г.; "К. Ф. Рылеев, поэт-публицист" ("Новое Время", приложение, 16-го сентября 1895 г.); "Из истории литературы двадцатых годов, новые материалы для биографии К. Ф. Рылеева", В. Е Якушкина ("Вестник Европы" 1888 г., ноябрь, стр. 195—222); "Стихотворения" К. Рылеева.

Берлин, 1857; "Сочинения" Н. С. Лекова, т. II, СПб., 1897, стр. 97—99; "Сочинения" Р., Лейпциг. 1860; "Русск. Стар." 1875 г., сентябрь, 71; письмо Р. к А. Ф. Воейкову от 1-го июля 1823 г. — в "Трудах Черниговской губернской архивной комиссии", вып. II, стр. 25; "Пушкин и Рылеев" В. В. Сиповского ("Пушкин в его современники", вып. III, СПб., 1905, 68—88); "Записки" П. А. Каратыгина, СПб., 1880 г., 137, 139; "Полярная Звезда" 1906 г., № 7, 27-го января, стр. 466—480, статья Н. Котляревского "Кондратий Федорович Рылеев"; письмо К. Ф. Рылеева к В. И. Туманскому от 15-го января 1825 г. — "Киевская Старина" 1899 г.; "Отрывок из моей жизни 1820—1826 гг." И. И. Ростовцева — "Русск. Арх.", 1873 г., № I, 459; "Украинский Журнал" 1825 г., VIII, 72; "Несколько слов о К. Ф. Рылееве" Д. И. Кропотова — "Русск. Вестн." 1869 г., № 12; "Воспоминания о К. Ф. Рылееве" его же — "Русск. Вестн." 1869 г., № 3; письмо А. А. Бестужева к Н. А. и К. А. Полевым — "Русск. Вестн." 1861 г., № 3, стр. 286; "Вестник Европы" 1872 г., август 865—867; К. Ф. Рылеев, "Известие о смерти председателя Спб. палаты гражданского суда, 2-го декабря колл. сов Д. Г. Высочина" — "Русск. Инвалид" 1823 г., № 247, 18-го октября, стр. 986, и "Ист. Вестн." 1910, № 11, стр. 816; Думы и поэмы", издание А. С. Суворина;

В. Андреев, "Очерки из истории литературы и образования в России", СПб. 1872, стр. 71—74; "Венера или собрание стихотворений разных авторов", M. 1831, стихотворения К. Р.; "Московские Ведомости" 1826 г., № 82, 13-го октября, стр. 3339, объявл. № 26, от книжного магазина Глазунова; см. указатель "Русск. Старины", "Исторического Вестника" и "Русск. Архива"; "Звездочка" на 1826 г., издание А. А. Бестужева и К. Ф. Рылеева — "Русск. Стар.", 1883 г., XXXIX, 43—100; "Литературные Листки" Ф. Булгарина, 1824 г., ч. І, № 5, стр. 194; "Девятнадцатый век" П. И. Бартенева, ч. І, М. 1872; А. Н. Пыпин. "История русской этнографии", т. I, 231; III, 18, 96, 117; IV, 372; В. И. Маслов, "Литер. деятельность К. Ф. Р.", К. 1912 и дополн. вып., К., 1916; В. И. Маслов, "Архив К. Ф. Р." — "Изв. Акад. Наук" 1910 г., № 12; Ел. Милич, "Кондратий Р. Картины прошлого" (на нем. яз.), Майнц. 1914; Н. Котляревский, "Р.", изд. "Светоча", СПб., 1908. Н. Лернер. {Половцов}