Румянцев Александр Иванович

— сын Костромского дворянина, стольника Ивана Ивановича, родной брат генерал-майора и сенатора Никиты Ивановича Румянцева, в биографии которого, помещенной ниже, сообщаются сведения о происхождении рода Румянцевых; родился, как надо заключить из надписи на памятнике, сооруженном на его могиле в Златоустовском монастыре в Москве, в самом конце 1679 г. или в начале. 1680 г. и, вероятно, первые годы своей жизни проводил в деревне, в кругу семьи, обучаясь, как и его сверстники, русской грамоте и Закону Божьему у местного дьячка и не помышляя о более широком образовании.

Ему, однако, посчастливилось попасть в число тех потешных, которых Царь Алексей Михайлович набирал для своего юного сына, будущего преобразователя России, заметив в нем склонность к военным забавам.

Совместное пребывание в рядах этих потешных сблизило молодого Румянцева со многими из будущих великих сподвижников Петра І, как-то: с князем M. M. Голицыным, А. Д. Меншиковым, Гр. П. Чернышевым, П. И. Ягужинским и другими, и вместе с тем доставило ему случай сделаться лично известным будущему Царю, который мог и в то уже время обратить внимание на усердие и ревность Румянцева в службе, на его исполнительность и другие качества, которые он проявлял и позднее.

По достижении установленных для военной службы лет, Румянцев был определен в армию и вскоре принял участие в начавшейся в то время великой Северной войне. Он был послан с дворянами из недорослей под Нарву в 1700 г. и определен был адъютантом к бывшему тогда окольничему Петру Матвеевичу Апраксину.

Он участвовал в злополучном для нас сражении 19-го октября 1701 г. под Нарвою, вскоре после которого был переведен, в 1703 г., в л.-гв. Преображенский полк нижним чином, по выбору самого Петра І, и участвовал в походах совершенных полком в это время. Этот перевод в л.-гв. Преображенский полк в то время имел большое значение, потому что это был не только любимый полк Царя, но как бы рассадник сановников и должностных лиц Русского государства того времени.

Царь давал постоянно различные поручения офицерам Преображенского полка и по степени их исполнения заключал о способностях исполнявшего, о степени рвения его к царской службе и намечал того или другого офицера на различные, более или менее видные должности.

Из этого же полка посылались Царем молодые люди за границу для приобретения различных технических сведений.

Находясь в строю, Румянцев совершал с полком поход в 1704 г. под Нарву и участвовал во взятии оной штурмом в том же году 16-го августа, а затем, возвратясь в Москву, был отправлен в 1705 г. к Полоцку во время военных действий Шведского короля Карла XII и его генералов против Польского короля Августа II, союзника Петра І. Овладев Митавой 2-го сентября, Петр подошел 2-го октября к Гродно и, усмотрев намерение Карла XII отрезать его от России, благополучно отошел к Киеву, сделав смотр Преображенскому полку в Орше. Можно предположить, что около этого времени Румянцев был произведен в сержанты.

В следующем, 1706 г. Петр двинулся к Выборгу, причем в осаде этого города участвовал и Румянцев; осада была не успешна и скоро, в 1707 г., русские войска, а в том числе Преображенский полк с Румянцевым, были стянуты около Гродно для действия против Карла XII. В это время Румянцев был произведен 1-го мая в капралы, а затем пожалован Его Величеством и сержанты в том же году, — вероятно, в награду за отличие по службе.

Карл XII, как известно, в это время начал зимнюю кампанию, которая привела его к Полтаве, причем ранее, при м. Лесном, около г. Пропойска, был разбит 28-го сентября 1708 г. его фельдмаршал Левенгаупт.

В этом сражении особенно отличились полки л.-гв. Преображенский и Семеновский.

В следующем, 1709 г. последовала знаменитая битва при Полтаве 27-го июня, в которой также отличился и Преображенский полк и в том числе Румянцев, произведенный незадолго до того в прапорщики (8-го февраля 1708 г.). Карл XII бежал в Турцию, а Петр I предпринял опять осаду Выборга и овладел им в 1710 г. 14-го июня. Преображенцы, а с ними Румянцев, вступили в этот город и затем возвратились в Петербург.

В 1711 г. полк этот, вместе с другими войсками, участвовал в войне с Турциею, закончившеюся мирным договором при р. Пруте, причем договор был послан на ратификацию султана с Румянцевым, который и привез его обратно 9-го мая 1712 года, как об этом упомянуто в походном журнале 1712 г. Наши войска, в то время действуя против шведов в Померании, осаждали гор. Штеттин.

Петр І того же 9-го мая отправил Румянцева к нашему представителю в Копенгагене князю Долгорукову для сообщения королю Датскому о мире, заключенном с Турциею, и писал Долгорукому: "сего приносителя подпоручика Румянцева объявите в нашем (т. е. Преображенском) полку поручиком". По словам Румянцева, он вместе с полком принимал участие в походе в Померанию и участвовал в осаде г. Штеттина, Стральзунда, Фридрихштадта и в дальнейшем движении в Тенигсену, взятому нами 3-го мая 1713 г. Он отправлял в это время должность адъютанта при Его Величестве, исполняя различные его поручения.

По возвращении Царя в Петербург после капитуляции Штетина 21-го сентября 1713 г. Румянцев продолжал исполнять различные поручения Петра І. Так, в 1714 году Петр I посылал Румянцева, уже капитан-поручика, в г. Архангельск для набора 500 матросов из Сумского острова и других прилегающих мест на строящийся военный корабль в 60 пушек. В следующем, 1715 г. ему же пор учено было занять отдаленный город в Финляндии — Каянсберг;

Румянцев овладел им 26-го апреля 1716 г. и вместе с ним 20 пушками и немалым количеством амуниции.

В 1716 же году Румянцев сопровождал Петра, отправившегося с очень небольшою свитою в заграничное путешествие.

Получив в Амстердаме известие о бегстве своего сына Царевича Алексея, Петр немедленно послал Румянцева с тремя другими офицерами с письмом к нашему послу Веселовскому в Вену, с тайным повелением схватить Царевича и отвезти в Мекленбург.

Узнав в Вене, что Царевич в Тироле, Румянцев немедленно направился туда и, удостоверившись, что Царевич Алексей пребывает в Эренберге, в цесарском замке, возвратился в Вену и донес о всем Царю, испрашивая повеления для дальнейших действий.

Веселовский, однако, приказал ему опять ехать в Эренберг, следить за Царевичем и при отъезде его из замка следовать за ним неотлучно.

Царевич Алексей еще до второго прибытия Румянцева покинул, однако, Эренберг и пробрался, как оказалось впоследствии, в Неаполь.

Румянцев, узнав об этом по прибытии своем в Эренберг, пустился далее и проследил Царевича до самого Неаполя, где узнал, что он пребывает в замке Сен-Элмо, расположенном на одной из высот, окружающих Неаполь.

С этим известием Румянцев вернулся в Вену и затем поехал в Спа, к Царю Петру І, пользовавшемуся в то время водами.

Петр I 1-го июля 1717 г. отправил Румянцева вместе с П. А. Толстым обратно в Вену, с письмами, из коих одно было к Царевичу, а другое — к Императору Германскому с требованием о выдаче ему сына. Тайная конференция не признала возможным удовлетворить требование Царя, но для доказательства дружбы к нему разрешила Румянцеву и Толстому ехать в Неаполь, видеться с Царевичем, переговорить с ним и, если он не пожелает возвратиться, то неволею его не пошлют.

На особой аудиенции, поблагодарив Цесаря за такую откровенность, Румянцев и Толстой 21-го августа уехали из Вены в Неаполь, куда прибыли 24-го сентября, виделись с Царевичем Алексеем и убедили его вернуться в отечество.

Румянцев, сопровождая Царевича из Неаполя, заехал в Барри для поклонения мощам Св. Николая, а затем чрез Рим, Болонью, Венецию, Инсбрук добрался сухим путем до Линца, откуда уже водою прибыл в Вену 4-го декабря, поздно вечером.

Не являясь Цесарю, путешественники направились сухим путем прямо в Брюнн и затем чрез Бреславль и Данциг добрались до Риги к 10-му января 1718 года, откуда чрез Новгород и Тверь прибыли 30-го января в Москву поздно вечером и сдали на другой день Петру І его сына, над которым был назначен верховный суд из 27 лиц, в числе коих был и Румянцев.

Суд приговорил Царевича к смертной казни. За успешное исполнение царского приказания А. И. Румянцев, 13-го декабря 1718 г., особым указом, был пожалован двумя чинами, именно от гвардии майором и генерал-адъютантом, да деревнями Александра Кикина и Кирилла Матюшкина.

Заботясь о приготовлениях к морской кампании, Петр І уже в следующем, 1719 году послал Румянцева осмотреть Ревель, т. е. гавань, цитадель и батареи, а также вооружавшиеся там суда. Кроме того, в том же 1719 г. он был послан в Москву, чтобы захватить в иезуитском монастыре всех иезуитов, проживавших в городе, осмотреть и взять их письма и на рассвете объявить иезуитам указ об их изгнании и затем, дав им убраться, послать из Москвы за рубеж с добрым провожатым.

Румянцев все в точности исполнил, и иезуиты были удалены в 1719 г. из пределов нашего государства.

В следующем, 1720 г. Румянцев вознамерился вступить в брак с избранною им особою, но Петр І не одобрил его выбора невесты и поехал с ним вместе к боярину графу Андрею Артамоновичу Матвееву — сватать его дочь, молодую красавицу Марию Андреевну, бывшую немалое время за границею вместе с отцом. Матвеев, считая Румянцева бедным дворянином, находил его недостойным руки своей дочери, но не счел удобным противиться желанию Петра І, тем более, что Царь выразил ему, что любить Румянцева, и что в его власти сравнить жениха с самими знатнейшими.

Свадьба Румянцева с гр. Марией Андреевной Матвеевой состоялась 10-го июля 1720 г. в присутствии Царя и его супруги, которые на другой день, 11-го июля, кушали у Румянцева на Почтовом дворе. Вскоре после бракосочетания Румянцев был послан Царем в Швецию, 9-го августа 1720 г., к Шведскому королю Фридриху I Гессенскому, супругу Ульрики-Элеоноры, сестры Карла XII, с грамотою поздравительною о вступлении его на королевский престол после кончины бездетного Карла XII в 1718 году. При этом Царь поручил Румянцеву выразить Фридриху І, что имеет желание быть в мирных отношениях с новым королем.

Вместе с тем Румянцеву была дана особая инструкция, на основании которой он должен был поступать в Стокгольме, т. е., что и как говорить, что узнать и т. д. Румянцев, как писал Царю с дороги, благополучно доехал в Або в сентябре месяце, переправился чрез залив в Стокгольм и 14-го и 16-го октября имел аудиенцию у короля и королевы.

Он был принят очень ласково и приметил в короле и его министрах готовность к заключению мира. Он доставил Петру І письмо короля с выражением желания начать картель о размене пленных и открыть переговоры о мире прямо, причем местом для переговоров предполагалось избрать г. Або. Петр I приказал в декабре 1720 Остерману написать Шведскому королевскому секретарю Генкену письмо от имени Румянцева, обещая в скором времени начать переговоры о мире, которые на деде скоро открылись в Нюштадте, близ Або. Румянцев в этих переговорах прямого участия не принимал, но находился в Финляндии в 1720 и 1721 г. в качестве генерал-адъютанта при главном командире наших войск в Финляндии и был обязан о всех действиях и всем поведении командира доносить прямо Его Величеству.

Когда на конгрессе встретилось сомнение в точности имевшихся у него географических карт, Петр I приказал Румянцеву ехать в Выборг и обще с губернатором Шуваловым исправить карты и доставить к нему для отправки на конгресс.

Равным образом чрез Румянцева Петр I напоминал своим представителям на конгрессе о включении в мирный трактат со Швециею пункта о свободной торговле в Балтийском море всех народов.

Интересуясь очень ходом переговоров в Нюштадте, Петр I, находясь в Рогернике, писал Румянцеву 8-го июня 1721 г., чтобы он из Нюштадта ехал прямо сухим путем в Рогерник, "а письмо пошли водою, дабы я с обеих путей сведал скорее". Румянцев прибыл в Рогерник с приятным известием, что дела конгресса идут по его желанию; желанный мир был заключен 30-го августа 1721 года. На празднованиях этого мира Румянцев был пожалован в бригадиры и вскоре отправлен в Малороссию для расследования по жалобам, поданным Петру в Петербурге Малороссийскою старшиною, с Полуботком во главе, на действия Малороссийской Коллегии под председательством бригадира Вельяминова и назначенных должностных лиц из великороссиян и по просьбе-жалобе старшины и казаков Стародубовского полка, чтобы определить им из великороссиян "правам их хранителей". При этом Петр I приказал Румянцеву осмотреть все Малороссийские города, осведомиться, желают ли все малороссияне великорусских коллегий и судов, а также русских полковников, узнать, ведают ли старшины и казаки о челобитной, поданной Царю от их имени, разузнать, какие обиды учинены казакам от старшин в отнятии земель и мельниц, и т. д. Румянцев, прибыв в главный пункт Малороссии в то время, — г. Глухов, объехал по полкам, на которые она делилась, и поручил в каждом полку особому офицеру вместе с бунчуковым товарищем произвести расследование по вышеприведенным жалобам и вопросам.

Кроме того, он сам ездил по полковым городам, собирал на сход полковую старшину и по несколько сот казаков, убеждал их, что им будет лучше при новых порядках, когда вместо выбираемых ими полковников им будут назначены полковники из великороссиян, и спрашивал их, довольны ли они определенным полковником Кокошкиным, на что казаки, сообразив в чем дело, ответили: "по высокой царской милости зело удовольствованы". Из расспросов Румянцев узнал, что казаки не просили ни об упразднении Малороссийской Коллегии, ни об избрании гетмана, что все это измыслила в своих интересах войсковая старшина, которую настраивали к этому находившиеся в Петербурге малорусы и научали побуждать Малороссийский народ заявлять о желании иметь у себя великорусских судей и таких же полковников.

Кроме того, он спрашивал о том, когда и где бывают ярмарки, о положении их хозяйства, о занятиях и промыслах и т. д. Во время своего пребывания в Малороссии Румянцев сменил в Переяславле наказных полковников, найдя их ненадежными, и назначил других, дав им строгое предписание управлять хорошо, по указам Его Величества, честно и верно. Кроме того, он заложил так называемый Александр-шанец на том месте, где ныне Херсон.

Возвратясь в Петербург, Румянцев застал Царя, занятого приготовлениями к Персидскому походу, предпринятому Петром для утверждения владычества России на Каспийском море, с целью проникнуть не только в Персию, но в Хиву, Бухару и т. д. Румянцев находился при Царе в первом его походе 1722 года и дошел до г. Дербента, но сильная буря, разбившая немалое число наших судов, как известно, принудила Петра, за недостатком провианта, возвратиться обратно в Торки, а затем 4-го октября и в Астрахань, где он стал готовиться к новому походу.

Встречая необходимым иметь для этого особый флот, Петр отправил из Дербента 20-го октября 1722 г. Румянцева, уже гвардии майора, в Казань для постройки к весне будущего года немалого числа плоскодонных судов, которые и были им сооружены вовремя.

Петр остался этим очень доволен и 23-го апреля 1723 г. благодарил Румянцева за скорое исполнение данного поручения, приказав ему, отправив последние суда, проводить их лично до устья р. Камы и затем приезжать самому в Астрахань.

Румянцев все это исполнил и был отправлен позднее с войском для участия во взятии г. Баку, которым и овладел Матюшкин 26-го июля 1723 г. Вскоре после этого был заключен союзный договор с Персиею, вызвавший необходимость произвести новое разграничение земель в Азии между Россиею, Персиею и Турциею, возложенное позднее на Румянцева, который, возвратясь из Персидского похода в конце 1723 г., направился в следующем году в Москву на коронование супруги Петра І — Екатерины І и командовал, в чине бригадира, при этом войсками, собранными на Ивановской Площади.

Вскоре после коронования Румянцев был отправлен в Константинополь чрезвычайным послом к султану, причем был произведен в генерал-майоры, с тем, чтобы начать именоваться этим чином только по приезде в Турцию.

Предстояло ратификовать заключенный с Турциею мирный трактат 1724 г., и кроме того Петр I дал Румянцеву промеморию, собственноручно написанную, из семи следующих пунктов, относящихся до дел наших с Персиею.

Ему поручалось озаботиться, чтобы мера таковая была правдивая, узнать состояние дорог от Баку до Грузии, а также и возле Азова и Черного моря можно ли идти по ним с войском, можно ли добыть на пути провиант, фураж, лошадей, можно ли р. Курою плыть до Грузии, хотя бы и малыми судами, узнать состояние и силу армян, грузин, и т. д. Помимо этого из Государственной Коллегии была дана Румянцеву обширная инструкция, относившаяся по преимуществу до размежевания земель в Малой Азии, и выдана полномочная грамота за большою печатью.

Кроме этого, Царь приказал Румянцеву для обучения турецкому языку выбрать из учеников Московской Духовной Академии четырех из шляхетства и взять их с собою в Константинополь.

Ему было отпущено немало денег на расходы и много всякой мягкой рухляди и червонцев для раздачи на подарки.

При нем состояла немалая свита различных должностных лиц и военная команда.

Румянцев двинулся из Петербурга в октябре 1724 года, добрался с трудом до Киева к 13-му ноября и был уже 27-го числа в Бендерах, где встречен с почетом и комплиментами турецкими властями и 26-го декабря достиг Константинополя, где виделся с нашим резидентом при Порте в то время — Ив. Ив. Неплюевым.

Румянцев имел 2-го января 1725 г. аудиенцию у визиря, а затем 5-го января — первую аудиенцию у султана, а после оной следующую 19-го января для принятия ратификованных грамот.

Румянцев не замедлил донести о своих аудиенциях у султана Царю, но донесение от 5-го января не застало уже в живых великого преобразователя, — и Румянцев не замедлил написать его, вдове, Императрице Екатерине I, поздравительное письмо о вступлении ее на Всероссийский престол.

Он сам торопился приступить к исполнению остальных поручений, касавшихся Персии и разграничения с нею наших земель, которое должно было быть произведено между прочим при участии представителя Французского двора. Турецкие власти не раз заявляли Румянцеву на словах, что не замедлят отправить его в Персию, а на деле все отсрочивали его отправление под разными предлогами, в числе которых самым существенным являлось происшедшее в то время в Персии восстание Эшрефа, объявившего себя законным правителем Персии вместо Тохмасиба.

Турция не признала Эшрефа владетелем Персии и для его изгнания из пределов Персии отправила свои войска, которые, постепенно занимая один персидский город за другим, стали приближаться постепенно к нашим границам у Каспийского моря. На вопрос Румянцева, что ему делать и ожидать ли в Константинополе водворения тишины и порядка в Персии, последовал в феврале 1726 г. из Коллегии Иностранных Дел на его имя указ, что если со стороны турок склонности к разграничению не видно и пребывание его в Константинополе им неприятно, то он может уехать в Петербург со всею свитою, сдав все бумаги и деньги Неплюеву.

Если же Порта намерена приступить к разграничениям, то пусть отправит его с комиссарами к местам разграничения.

Против различных завоеваний, сделанных турками в Персии, ему предписывалось возражать.

Румянцев сообщил все это визирю и, после многих приватных аудиенций у него, имел наконец прощальную у него аудиенцию 12-го мая, после которой направился без французского медиатора Даллиона, как предполагалось первоначально, 18-го числа морем и прибыл 2-го июня в Требизонд, откуда пустился далее сухим путем. Из писем его к Неплюеву, а также князю А. Д. Меншикову видно, что он, больной, ехал верхом или в качалке, по пустынным местам, имел дорогу злую на Ерзерум, а затем в Карс, куда прибыл 21-го июня и добрался довольно счастливо до Ганжи к 3-му июля, но все время был болен лихорадкою.

Он поехал далее на Шемаху, куда прибыл лишь 4-го августа, и стал торопить турок приступить к разграничению.

Турки медлили; он пребывал в Шемахе без дела, а большая часть лиц, его сопровождавших, болела лихорадкою.

Наконец, спустя месяц, было приступлено к разграничению, которое было закончено 27-го октября 1726 г., когда в м. Мабуре был подписан инструмент (акт) о разграничении между Россиею и Турциею земель в Ширванской провинции, принадлежащей Персии.

Но еще во время работ по этому разграничению возник вопрос о созвании, по желанию шаха Тохмасиба, общего конгресса (России, Персии и Турции) для решения спорных вопросов о земельных границах этих трех государств, и командующие нашими войсками на азиатской границе, Левашев и кн. Долгоруков, находили необходимым участие в этом конгрессе Румянцева, производившего разграничение земель с Персиею близ Каспийского моря, затянувшееся во многом по неимению верных географических карт тех местностей, которые еще приходилось составить, и по нежеланию некоторых независимых владетелей горских племен дозволить проводить линию и проходить межою по их владениям.

Это вызывало долгие переговоры с ними и с Портою, которой они признавали себя подчиненными, а тем временем Румянцев был принужден пребывать в бездействии то в Баку, то в Дербенте.

Он писал об этом Неплюеву, нашему послу в Константинополе, добавляя: "продолжаю праздную бытность, которой скуки мое перо не может описать". От двора он получил рескрипт, что невозможно ему уехать, не дождавшись ведомости от Совета и от Порты. В это время, 27-го июня 1727 г. Румянцев был произведен в генерал-лейтенанты, причем ему повелевалось по окончании работ по разграничению земель в Персии "быть в команде у генерала кн. Долгорукова". Он в это время находился в частной переписке с могущественным кн. А. Д. Меншиковым, писал ему, что турки только время проводят, и просил исходатайствовать ему милостивую резолюцию, — "дабы мне еще праздность мою здесь не продолжать". Но этого Меншикову не суждено было сделать для своего прежнего сотоварища по службе при Петре І. В половине 1727 г. Румянцев получил указ о кончине, 6-го мая, Императрицы Екатерины І и о вступлении на престол по ее тестаменту внука Петра І, молодого Петра II, сына Царевича Алексея, в поимке и печальной кончине которого проявил немалую деятельность Румянцев.

Он мог справедливо опасаться подвергнуться опале, но на деле эти опасения не осуществились, и во все непродолжительное царствование Петра II Румянцев пребывал в Закавказье и отправлял возложенные на него еще ранее служебные обязанности.

Он скоро сильно заболел в Ширване и прибыл в октябре 1728 г. в Баку до того больным, что не мог сам донести Коллегии о своем болезненном состоянии, продолжавшемся до начала февраля 1729 г. В марте того же года молодой Царь, признав заслуги Румянцева, в благодарность выдал ему 20000 руб. за отобранные у него ранее поместья.

Ему предписывалось еще ранее не допускать Ширванского хана Сурхая присваивать себе Куралинцев, живущих близ Дербента, производить из доходов с Баку ежегодное жалованье различным горским владетелям и сестре Грузинского Царя Вахтанга игуменье Нине и т. д. Румянцев, пребывая в Дербенте, просил указа, как поступать с Кабардинцами, ибо ему совершенно неизвестно, когда Кабарда поступила под державу Его Величества и границы Кабарды ему неизвестны.

Он очень просил о присылке ему войска, потому что, хотя и спокойно среди горских народов, но необходимо смотреть за мелкими князьями; кроме того, он очень опасался набегов со стороны Муганской степи, полагая, что могут еще восстать и волноваться Кизил-баши и подвергнуть край большой опасности.

Утомившись до крайности своим пребыванием в прикаспийских землях, Румянцев просил Коллегию Иностранных Дел освободить его от возложенных на него обязанностей и разрешить возвратиться в Москву.

Верховный Тайный Совет еще 30-го мая 1730 г., сообщив ему, что по делу о разграничении с Персиею от Куры до Гиляк будет прислан с инструкциями генерал-майор Еропкин, поручал ему окончить разграничение не только в Ширвани, но и в Мугани, приготовить доказательства о всех обидах от Сурхая, составить верную карту с описанием и т. д. Но все это ему не пришлось исполнять, потому что 16-го июля 1730 г. состоялся указ о возвращении Румянцева в Москву, причем командование всеми русскими войсками в прикаспийских землях возложено было на Левашова, а все бумаги, бывшие у Румянцева, надлежало передать генералу Венедьеру.

Румянцев еще 29-го августа благодарил Остермана из Дербента за такую милость и добавлял, что направится в путь 2-го сентября.

Прибыв в Москву 12-го ноября 1730 г., он был очень ласково принят новою Императрицею [Петр II скончался с 18-го на 19-е января 1730 г., в на престол вступила 25-го января 1730 г. Анна Иоанновна], которая указом 27-го ноября 1730 года "генерал-поручика и гвардии Преображенского полка майора Румянцева пожаловала в тот же полк в подполковники и в свои генерал-адъютанты". Но, человек Петровского закала, любивший все русское, чуждый роскоши и изнеженности, деятельный, преданный отечеству, каким был Румянцев, не мог соответствовать порядкам, водворявшимся при дворе, где господствовал Герцог Бирон и прочие немцы, и потому весьма естественно, что он имел скоро столкновение с братом всесильного временщика, навлекшее для него печальные последствия и по другому совсем делу. Императрица возымела намерение предложить Румянцеву место Президента Камер-коллегии.

Румянцев отказался, сказав, что с ранних лет будучи солдатом, ничего не смыслит в финансах, не умеет выдумать средств для удовлетворения роскоши и т. д. и, конечно, высказал при этом сгоряча много неприятного для Императрицы о новых порядках при дворе, вследствие чего она приказала ему удалиться и затем отдала приказание его арестовать и предать суду Сената, который 19-го мая 1731 г. приговорил его к смертной казни. Царица из милости сохранила ему жизнь, заменила казнь ссылкою в пределы Казанской губернии, лишив чинов и ордена св. Александра Невского и отобрав пожалованные ему ранее 20000 руб. Румянцев со всем семейством своим был отправлен в село Чеборчино, Алатырской провинции, где и прожил более трех лет под строгим присмотром капитана Шипова, который, по данной ему инструкции, должен был неотлучно при нем находиться, никого к нему не допускать, читать все получаемые им письма и списывая с них копии, присылать в Петербург, вести дневные записки о всем происходящем в доме Румянцева, следить за его расходами, даже за мелочными и по хозяйству, которые последний не мог производить без разрешения Шипова.

Не получая ничего от казны, Румянцев существовал на средства, имевшиеся у него и у его супруги которая для насущных потребностей продавала свое имущество.

В таком уединении Румянцев прожил более четырех лет и только в конце июля 1735 года, вероятно, по ходатайствам родственников и близких графини Матвеевой, состоялся указ 28-го июля о том, что Александр Румянцев пожалован был в Астраханские губернаторы, на место престарелого Ивана Измайлова, причем Румянцев жалуется прежним чином генерал-лейтенанта и кавалером ордена св. Александра Невского.

Румянцев едва успел послать 20-го августа благодарственное письмо Анне Иоанновне, как состоявшимся тем временем новым указом 12-го августа был назначен правителем Казанской губернии и главным Командиром войск, определенных к прекращению башкирских замешаний.

Ему были даны указы и инструкции, как поступать с башкирами, и сообщены донесения Кирилова об этом восстании, причем Кирилову было предписано следовать предложениям и ордерам Румянцева во всем, что касается башкирских замешаний, и во всем поступать неотступно.

Румянцев уже 19-го сентября вступил в отправление своих новых обязанностей и в октябре того же года доносил из Мензелинска о заложении Оренбургской крепости.

Он разослал от себя во всю Башкирию "рассудительные универсалы", которыми, а также своими поступками и обращениями с башкирами, достиг вскоре того, что главные бунтовщики принесли ему повинную и учинили присягу по своему закону.

Вместе с тем он, вместе с Кириловым, составил подробный план о совершенном успокоении башкир и отправил его с Кириловым на утверждение в Петербург.

Румянцев, исходя из того, что главною причиною бунта башкирцев были суровые и незаконные поступки с ними Тевкелева, опасался еще более взволновать башкир строгими мерами усмирения бунтовщиков (на чем настаивал Кирилов) и полагал, за неимением также достаточного войска и необходимых проводников, оставить бунтовщиков до удобнейшего времени в тишине, ибо "их к верности государству и к накладу на них податей скоро без всякого их возмущения никак привести невозможно", а надобно делать к тому постепенные приготовления.

Императрица, одобрив этот план, приказала Кирилову приехать к Румянцеву в Мензелинск и обсудить меры окончательного успокоения башкир.

Выработанные Румянцевым к концу декабря 1735 г. меры состояли главным образом в следующем: 1) привести в должное состояние полки, находящиеся в Башкирии; 2) основать Оренбург и другие намеченные крепости и тем огородить ими башкирцев как бы стеною и 3) устраивать городки среди башкирских земель; 4) в каждой волости башкирской иметь выборных старшин, ответственных за всякое преступление; 5) оставив в каждой дороге одного только ахуна (священника), взять с них присягу, чтобы не совращали в свою веру, не строили мечетей и школ без разрешения и сообщали бы о всяком совершенном преступлении; 6) разрешить покупать и арендовать у башкир земли и угодья; мещерякам, тептярям и бобылям старым за их верность отдать в вечное владение все земли, снимаемые ими у башкир; 7) воспретить делать сборища, а также устраивать кузницы и держать кузнецов в уезде и не отпускать последних из городов в уезды; 8) башкирам, замеченным в воровстве, вообще воспретить иметь при себе оружие и т. д. С проектом этих мер Кирилов был отправлен в Петербург, а тем временем в 1736 году Румянцев, уповая, что все тихо, поехал из Мензелинска в Казань для правления губерниею.

Но едва прибыв в этот город, он получил известие о новом и значительном замешании башкир на р. Деме (большой приток р. Белой) и прилегающих к ней местностях.

Румянцев быстро вернулся и двинулся к р. Деме с войском, где и производил поиски над воровскими шайками.

Тогда же вернулся и Кирилов с указами, одобрявшими представление Румянцева о башкирах и предоставлявшими ему полную мочь к прекращению всех башкирских замешаний, которые, утихнув на р. Деме, возникли в стороне Уфы, под предводительством двух мятежников — Акая и Кильмяка.

Румянцев двинулся на них и 29-го июня подвергся сильному с их стороны нападению, на рассвете, в то время, как стоял лагерем на р. Косуме, при деревне Урмексевой, в 120 верстах от Уфы и 28 верстах от Белебея.

Румянцев потерял в этом деле одними убитыми 180 человек и 60 ранеными; бунтовщики угнали всех его лошадей и удалились в горы. Лошади были возвращены, когда команда оправилась.

Румянцев последовал за ними, но не мог их настичь; он возвратился к Мензелинску и в 20 верстах от него узнал, что мятежники напали на верных нам башкир.

Он снова вернулся, дошел до села Елдяшева (120 верст от Мензелинска), но не найдя нигде воров, прибыл 29-го августа в город, где застал новый указ Ее Величества от 13-го июля 1736 г. о том, чтобы при башкирской комиссии быть гвардии майору Хрущову, а ему, Румянцеву, отдав команду, следовать к главной армии, действовавшей против турок под начальством генерал-фельдмаршала графа Миниха.

Румянцев 14-го октября 1736 г. оставил Мензелинск и в январе 1737 г. прибыл в Глухов, где получил указ о назначении его в Малую Россию, на место князя Барятинского, который был потребован в Москву.

Вскоре после этого, указом 22-го января 1737 г., Румянцев был произведен в действительные полные генералы и зачислен в комплект генералитета, в армию фельдмаршала Миниха, по его о том представлению.

Румянцев не замедлил принести благодарность за таковую монаршую милость и занялся делами Малороссии, — преимущественно делами по снабжению армии всем необходимым по ее требованиям для предстоящего похода.

Он учредил также в Глухове школу для обучения пению при искусном регенте, приступил к собранию сведений о лицах, коим были розданы по универсалам гетманов различные деревни и земли и т. д. Но скоро Барятинский возвратился и, вступив в управление Малороссиею, принял обратно все дела от Румянцева, который уже в 1737 году принимал участие в приготовлениях ко второму походу графа Миниха.

По плану похода надлежало в эту кампанию подчинить весь Крым, Кубань, Кабарду, Азовское море и гирла рек, впадающих между Крымом и Кубанью.

Одною из трех пехотных дивизий в армии Миниха командовал Румянцев, находясь, конечно, в полном подчинении Миниха.

Его дивизия 10-го апреля двинулась с берегов рек Псела и Сула, 16-го июня была у Буга, а после зело трудной переправы имела такой же трудный марш безводными местами, сожженной степью, претерпевая большой недостаток в воде, и, подойдя к Очакову, сделала на него нападение.

При этом войска неожиданно наткнулись на широкий и глубокий передовой ров, не в состоянии были перейти его и должны были прекратить штурм. Однако, 2-го июля в Очакове произошел взрыв большого порохового погреба, разрушивший часть города.

Турки просили перемирия, но получили отказ от Миниха, предложившего им сдаться на капитуляцию, добавив, что если чрез час не сдадут крепости, то гарнизону не будет пощады.

Турки сдались, и часть русских войск заняла Очаков, после чего Миних хотел двинуться к Бендерам, но значительные потери в людях, недостаток продовольствия, подножного корма и даже воды, множество больных в армии побудили Миниха возвратиться на зимние квартиры.

Однако, из Петербурга пришло приказание идти на Бендеры.

На созванном в армии Совете это признали невозможным и она, направясь на Очаков, Александр-шанец на Днепре, достигла, 23-го сентября Переволочной и была расположена на зимние квартиры [Во время этого неудачного похода, в Немирове велись переговоры о мире, не имевшие никакого успеха.

Австрийцы, наши союзники в этой войне с Турциею, также не имели успеха в своих военных действиях против Турции, но домогались получить Боснию, а главным образом Молдавию и Валахию;

Турки, конечно, не соглашались на это, — и предстояла следующая кампания 1788 года]. Миних разделил обширные границы, вверенные его охранению, на 2 части: одну от Киева по Днепру до начала Украинской линии он поручил Румянцеву, а другую — от Днепра по Украинской линии — генералу Леонтьеву, а позднее Кейту. Вся зима прошла к приготовлениях к кампании 1738 г., в продолжение которой надлежало по первому плану Миниха занять Белгородские и Буджакские орды по ту сторону Днепра, а также Молдавию и Валахию.

С наступлением весны Миних располагал выступить в поход, а в это время умер князь Барятинский, на место которого в Петербурге назначен был генерал-майор Шипов; Миних же, до получения об этом указа, ввиду нужнейших экспедиций, возложенных на князя Барятинского, чтобы не остановить снабжение армии, немедленно отправил в Глухов на место умершего — Румянцева, поручив ему отправление всех дел, лежавших на князе. Это было одобрено Императрицею, как видно из указа, состоявшегося 6-го марта 1738 года. С приближением теплых дней хотя не вся армия была в готовности двинуться 15-го апреля к Днестру, тем не менее, Миних, исполняя желание Императрицы, выступил из лагеря при Омельнике, оставив в Переволочной Румянцева, которому было предписано, собрав все необходимое для кампании и взяв с собою все почему-либо опоздавшие команды, присоединиться с возможной скоростью к армии. Движение Миниха чрезвычайно замедлялось переправами чрез множество рек различных размеров, протекавших между Днепром и Бугом, и он только 15-го июня подошел к притоку Буга — Ташлыку, где узнал о появлении опасной болезни (т. е. чумы) в нижней части Днепра.

Приняв меры предосторожности, Миних пришел к Бугу, переправился по устроенным мостам 23-го и 24-го июня, и тогда же присоединился к нему Румянцев со всеми обозами, а также рекрутами, которые были распределены по полкам.

Затем в армии узнали, что опасная болезнь свирепствует в Яссах и около Бендер.

Ввиду этого, на собранном военном совете решено было двинуться далее несколько иным путем к берегам р. Кодымы (приток Буга), где появились татары, намеревавшиеся напасть на Миниха; для отражения их он послал Румянцева обратно чрез р. Koдыму, который успешно их отбил 30-го июня и 1-го июля, когда явился и сам Миних и оттеснил татар. Затем он имел с ними дело при р. Савраны, причем Румянцев с небольшим отрядом был оставлен для обороны обоза. Эти дела с татарами задерживали движение армии, которая, подходя к Днестру 24-го июля, узнала, что ее ожидают 60000 турок и 78000 татар, расположенных на правом берегу Днестра, в крепкой позиции, и на левом берегу р. Молокиша, впадающей в Днестр.

Ближайшее рассмотрение сил неприятеля и занимаемых им мест убедило Миниха в невозможности для него переправы чрез Днестр, и 29-го июля он отступил к р. Каменке, перейдя трудное дефиле чрез р. Билочь, причем для облегчения лошадей и ускорения марша решено было 4-го августа сжечь все негодные и лишние амуниции, кафтаны, сбрую и т. д. и двинуться к р. Догны и затем вниз по оной до впадения в Буг. Направляясь по ее берегам, армия прошла 20-го августа к Бугу, а затем к р. Сорока, откуда одна колонна под командою Румянцева была направлена в Белую Церковь и Киев, а другая под начальством Миниха — к Каневу.

На марше он получил приказание Императрицы возвратиться опять к Днестру.

На собранном военном совете Румянцев и многие другие генералы высказывали определительно, что этого учинить невозможно по неимению провианта и подножного корма, по причине наступающих холодов, большой убыли в людях, причем здоровые весьма уфатигованы, а одежда вся износилась.

Императрица, по докладу всего этого, одобрила решение военного совета о возвращении армии. Румянцев прибыл 15-го сентября в Киев, а Миних — 25-го в Канев. Поход был неудачен; кроме того, приказано было покинуть крепости Очаков и Кинбурн, разрушив все укрепления.

Неудача в войне побуждала союзников [Австрия в 1737 г. также воевала неудачно: она потеряла Ниш 18-го сентября 1737 г., а затем г. Оршу — ключ Трансильвании, а также Темешвар и готовились потерять Белград] желать более, чем когда-либо мира, и для скорейшего его заключения принять посредничество в этом деле Франции.

Турки возгордились своими успехами и сделались еще несговорчивее.

Сделав распоряжение об охранении границ зимою, Миних в начале января 1739 г. уехал в Петербург для обсуждения плана кампании весною, передав всю команду над армиею Румянцеву и снабдив его подробною инструкциею относительно подготовки армии к предстоящему походу, обеспечения границ от набегов татар, о мерах против чумы и т. д. Вскоре по отъезде Миниха татары стали вторгаться в наши пределы в разных местах.

Румянцев отправился сам против татар и отразил Крымского Калгу-султана.

Затем особым Высочайшим указом на Румянцева был возложен сбор в Малороссии волов, потребных для армии в огромном количестве, что было сопряжено с немалыми затруднениями; при этом Румянцев очень заботился о прекращении всякого самоуправства со стороны войск при этом сборе. Волы поставлялись медленно, что вызывало неудовольствие начальников войск и навлекало на Румянцева неприятные ему указы. Работы по приведению в порядок полевой и осадной артиллерии производились также попечением Румянцева, а равно и снаряжение к походу Малороссийских полков, о которых он озаботился заблаговременно и весьма настоятельно.

Много хлопот доставляло ему снабжение армии продовольствием: надо было собрать оное не только для довольствия армии в походе, но и на время, предшествующее выступлению ее в поход, устроить перевозку продовольствия в походе и т. д. Много затруднений причиняла свирепствовавшая чума, которая не давала возможности пользоваться запасами, находившимися в местностях, охваченных чумою; то же самое было и в отношении фуража.

Хотя по проекту Миниха в 1739 г. русские знамена должны были развеваться на стенах Константинополя, но действительный план кампании 1739 г. был значительно скромнее: надлежало только занять Хотин и, по обстоятельствам, действовать далее, против Очакова и Кинбурна, только препятствуя сооружению новых укреплений.

Румянцев, не ожидая возвращения Миниха, приказал в начале марта тяжелой артиллерии начать передвижение с зимних квартир и предписал полкам наблюдать за исправностью проселочных дорог, мостов, гатей, гребней и т. д. В конце апреля Миних с 4 дивизиями, из коих первою командовал генерал-аншеф Румянцев, совершив переправу чрез Днепр при большом разливе и весьма холодной погоде, двинулся к Василькову и затем далее к р. Бугу, причем каждая дивизия шла самостоятельно.

К 17-му июня армия стала подходить к Бугу; отряды татар, всего до 50000, находились у Дубоссар и на р. Савране и Кодыме.

Переправившись спокойно чрез Буг, Миних собрал военный совет, на котором было решено идти прямо к Хотину на Днестре, одна дивизия от другой не в дальнем расстоянии и с большими осторожностями, так как и турки оказались невдалеке. — 6-го июля армия собралась на р. Бованец, притоке Збруча, где узнали, что в Хотине крепость вполне исправна, имеет до 90 пушек, гарнизон в 40000 и поджидает прибытия еще 20000 турок, и что решено не допустить русскую армию совершить переправу чрез Днестр;

Поляки же в большой дружбе с турками.

Военный Совет решил идти скорее к Хотину и совершить переправу чрез Збручь, обойти Недоборгские горы и явиться к Хотину с другой стороны.

Все это было исполнено, хотя и с большими затруднениями.

Но полученное известие о чуме в Каменце-Подольском принудило изменить направление движения армии и совершить переправу чрез Днестр выше Хотина.

Чтобы скрыть это от неприятеля, часть нашей армии в 30000—40000 под начальством Румянцева должна была показывать вид, что вся армия идет прямо к Хотину, и тем удерживать путь неприятеля.

Другая же часть, около 27000, с Минихом во главе, под видом конвоя лица, едущего от Ее Величества в Турцию, должна была идти к Днепру выше Хотина и переправиться там. Все это вполне удалось.

Миних переправился 19-го июля у сел. Сосновицы и сталь поджидать Румянцева, который, чтобы ввести турок в заблуждение, сперва подвинулся вперед, а потом перешел р. Ничлаву и к 26-му июля подошел к Днестру.

Миних потребовал его к себе и поручил его начальству свой кор-де-батайль (главный отряд). Скоро последовала битва при Ставучанах, 17-го августа, в которой турецкая армия в 70000 была совершенно разбита и рассеяна.

Миних немедленно подошел к Хотину и тот же час потребовал сдачи: Хотин сдался ему 19-го августа.

Желая воспользоваться удобным временем года, Миних немедленно двинулся к Яссам и занял их 3-го сентября.

Молдавия соглашалась признать над собою власть Русской Императрицы.

Но вдруг Миних получил уведомление, что Австрия заключила мир с Турциею в Белграде 7-го сентября; он пришел в негодование и решил продолжать военные действия и двинулся по Пруту в урочищу Кайнар, но наступившее холодное время, дожди и плохие дороги побудили его возвратиться к Хотину, где он получил указ из Петербурга также о заключении мира с Турциею; при этом Миниху предписывалось возвратиться с армиею в пределы Империи.

Вся армия Миниха предприняла обратный поход, и Румянцев 16-го ноября 1739 г. возвратился с вверенными ему полками на зимние квартиры в Переяславль, о чем не замедлил сообщить Бирону.

Вместе с тем, он ходатайствовал пред всемогущим Герцогом об определении 13-летнего сына своего — будущего фельдмаршала — в Швецию или Данию к нашим посольствам (министрам) для обучения его практике, с назначением ему, если возможно, жалованья "за моим недостатком". При этом А. И. Румянцев добавлял, что "не для какой пользы сие намерение восприял, токмо проча впредь его, сына моего, дабы годен был в высокой службе Ее Величества". Эти непрерывные и продолжительные походы Миниха чрезвычайно отрывали Румянцева от непосредственного управления Малороссиею, о котором, однако, дошли до нас весьма благоприятные отзывы.

Так, по словам Бантыша-Каменского, поведением своим он приобрел от всех полную доверенность и доброхотство.

При нем восприяло начало и далеко распространилось вежливое, свободное и благонравное поведение между малороссиянами, увеличившееся при его преемнике генерале Кейте. Командование Румянцева, по личным его качествам, было кроткое, справедливое для малороссиян и утешительное, как заявляет Георгий Конисский.

При Румянцеве имел большое значение в делах Малороссии его любимец, генеральный писарь Андрей Безбородко (отец будущего великого дельца Екатерины II), отличавшийся своими способностями: он забрал в свои руки местную администрацию и много содействовал окончательной деморализации низшей старшины, получавшей места исключительно из его рук. В 1740 г. состоялся указ, коим Румянцев назначен был штатгальтером, а на его место повелено быть генерал-майору и Измайловского полка майору Шипову (Арх. Малор. Колл., д. № 26658), а вскоре за тем Румянцев был пожалован каменным домом в Москве.

Вместе с тем, в исполнение одного из условий только что заключенного 7 (18) сентября 1739 г. мира с Турциею, он поставлен был во главе великого посольства, которое надлежало отправить в Константинополь.

Румянцев, крайне этим довольный, писал благодарственное письмо Императрице за лестное назначение и за ценное пожалование.

Он был вызван в Петербург и принимал участие в составлении посольства, которое было довольно многочисленно [В свите Румянцева, кроме секретаря и маршала посольства, священника с причтом, лекаря с подмастерьями и переводчиков, находилось до 200 гренадер, 12 дворян посольства, 36 лакеев, 12 гайдуков, несколько трубачей, егерей, музыкантов, много повозок с багажом, немало лошадей всякого рода и т. д., словом, — целый караван, останавливавшийся ежедневно лагерем для ночлега и отдыха]. Румянцеву было отпущено на подъем и экипажи 15000 руб., назначено на стол со дня выступления из пределов России по тысяче рублей в месяц и на различные чрезвычайные расходы 20000 рублей.

Кроме того, ему была отпущена парадная карета для въезда, балдахин, кресла и парадная палатка, серебряные сервизы и всякого рода блюда для угощенья турецких властей и много богатой мягкой рухляди для раздачи в виде подарков в Турции.

Ему был дан 16-го мая Высочайший указ, что он посылается в характере чрезвычайного уполномоченного посла, обязанного именем Ее Величества наикрепчайше обнадежить Турецкое правительство, что с нашей стороны постановления мира будут во всех артикулах твердо и ненарушимо соблюдены, охранены и никогда противно поступлено не будет. После отпускной аудиенции 19-го мая Румянцев выехал из Петербурга 20-го мая, был в Москве 30-го числа и, забрав все необходимое, направился в Киев 4-го июня, куда прибыл только 22-го и вступил в переписку о времени размена на границе с Турецким послом Мегмет-Эминем, ехавшим уже в Петербург из Константинополя.

По условию мира размен послов должен был произойти на Днепре, у Конских вод; однако Турецкое правительство признало удобнее для себя совершить это вблизи Очакова у р. Ялпы, где есть граница, на что не соглашался А. И. Румянцев, — преимущественно по неудобству и затруднительности пути на р. Ялпе, и убеждал письменно Турецкого посла ехать чрез Польшу.

Мегмет-Эминь долго не соглашался на это, но наконец послы сговорились учинить свой размен у самых Польских рубежей, по сей стороне Днепра, причем Турецкого посла примет и будет сопровождать в Петербург брат А. И. Румянцева, генерал и сенатор Н. И. Румянцев (см. ниже его биографию).

Затем пошли переговоры и препирательства о церемониале и порядке размена, так что только 16-го августа А. И. Румянцев с братом своим выехал из Киева, со всем посольством на 1400 подводах к Егорлыку, где была в то время Турецкая граница.

Предстояло ехать много степью и ненаселенными местами.

Перейдя Польскую границу близ Василькова, Румянцев 1-го сентября был в Немирове, где получил от Эминь-паши письмо, что ему разрешено не ехать к Конским водам, и что размен последует близ р. Буга. Равным образом и он получил из Петербурга известие о кончине Императрицы Анны Иоанновны, а затем о рождении внука ее Принца Иоанна Антоновича; он узнал также и о гайдамаках появившихся на предстоявшем ему пути, что побудило его двинуться на Умань и затем стать на р. Синюхе, где находился также лагерь и Турецких комиссаров, а равно генерала Кейта и генерала Н. И. Румянцева, учинивших торжественную встречу А. И. Румянцеву. — Назначенный встретить А. И. Румянцева и проводить его до Константинополя Нуман-паша также скоро подошел к этому месту; после переговоров с ним Румянцев объявил, что размен послов состоится 17-го октября при устье р. Великий Канар. Он действительно и состоялся торжественным образом, и Румянцев не замедлил, 21-го октября, подробно донести об этом Ее Величеству, которая тем временем скончалась (17-го октября вечером), о чем и было сообщено Румянцеву с доставлением ему вместе с тем новых верительных грамот.

Затем 23-го октября Румянцев двинулся далее к Бендерам, где был торжественно встречен, и, пробыв до 12-го ноября, пустился далее. Как усматривается из его донесений, он был не совсем доволен отношением, турок к нему и ко всему посольству: он жаловался на скудость отпускаемых припасов и провизии, так что дорогою находился почти на своем иждивении.

Дальнейший путь его из Бендер шел на Измаил, откуда 4-го декабря он поплыл на галиотах до Тульчи, а затем, промешкав два дня, за неимением подвод, двинулся на Бабабис, Вазарджик и Праводы к Адрианополю и т. д., причем в Базарджике, куда он прибыл 20-го декабря, возникли затруднения из-за квартир, которых турки не хотели ему отводить, а затем также из-за подвод.

В Праводах в день Рождества Христова он посетил со всею свитою греческую церковь, где служил Польский иерей. Тут он получил указ 28-го ноября с манифестом о низвержении Бирона и о вступлении на престол дочери Великого Преобразователя — Имп. Елисаветы, приводил к присяге всех находившихся при нем лиц и затем 1-го января 1741 г. приступил к затруднительному переходу чрез турецкие Балканы.

Он благополучно прибыл в Айдос, а затем 15-го января подошел к Адрианополю, где тогда свирепствовала чума. Тем не менее, он совершил с большою церемониею торжественный въезд в этот город, делал обычные посылки с комплиментами, раздавал подарки, бывал на обедах и угощеньях.

Тем временем из Царьграда пришло повеление отпустить ему всего 300 пар волов и 230 лошадей для дальнейшего его следования; этого было недостаточно, и после объяснения Румянцева ему отпустили необходимые подводы, и он 5-го февраля направился к Бургасу, откуда 6-го числа послал известие в Константинополь о скором своем прибытии.

Ему было предложено остановиться в Сан-Стефано, чтобы, ввиду наступающего празднования малого Байрама, не тревожить Порту, а затем, 19-го числа февраля, совершить въезд в Константинополь.

Румянцев на все это согласился.

Между тем, настала ненастная погода, снег, стужа, и торжественный въезд Румянцева состоялся только 17-го марта. Он поместился в старом доме Русского посольства, свите же его отвели десять домов из лучших, — "но едва ли вы будете довольными", писал Канчиони.

Следующие дни Румянцев с офицерами свиты и секретарем делал визиты послам иностранных держав, раздавал подарки турецким сановникам, принимал у себя многих являвшихся к нему обывателей Перы, а также начал переговоры о приеме его визирем и султаном.

При этом возникли разные прения об этикете, о правой руке, о потребных для приема экипажах, лошадях, казаках и т. д., но все это, после неоднократных объяснений, уладилось, и приемная аудиенция состоялась у визиря 26-го марта, а затем и у султана, очень торжественная.

Никто из здесь пребывавших, зная гордость турок, не думал, что будет такой прием, "тем более, что этого не оказали даже Австрийскому послу Уллефельду", — добавлял Румянцев, донося в тот же день в Петербург о данных ему аудиенциях.

После этого Румянцев пробыл в Константинополе более шести месяцев, занятый переговорами по возложенным на него поручениям, а именно: 1) о признании за Ее Величеством титула Императорского, 2) о выдаче наших соотечественников, бывших в плену у турок, 3) о выборе мест для построения нами новых крепостей близ Турецкой границы и 4) о срытии укреплений в Азове. По всем этим пунктам в то же время шли переговоры и в Петербурге, — с прибывшим в нашу столицу Турецким послом, окончившиеся обоюдным соглашением, выраженным в четырех артикулах, которые и были сообщены Румянцеву, получившему без труда согласие на них Султана.

Во время переговоров Румянцев часто посещал представителей различных европейских держав в Константинополе, принимал их у себя, часто был трактован великим визирем, проводил время в развлечениях и т. д. Однако, развившаяся в городе чума побудила его принимать различные меры предосторожности; он должен был даже прекратить сношения с лицами своей свиты, из числа коей некоторые умерли от чумы, и перебраться в Буюк-Дере, не прерывая сношений с Портою и начатых переговоров.

Он посещал верховного визиря в его загородном дворце, давал сам празднества с иллюминациею в день рождения Ее Величества.

Наконец, 26-го августа он был приглашен к великому визирю, и, в присутствии всего Турецкого министерства, с соблюдением обоюдно всякого рода учтивостей, ему вручена была конвенция, состоявшая из трех пунктов, которою Порта впредь признавала Императорское Высочайшее достоинство за Ее Величеством и ее фамилиею;

Россия и Турция обязывались учинить размен пленных и освободить их немедленно; кроме того, Россия обязывалась действительно разорить и подорвать Азовскую крепость. 5-го сентября, в день тезоименитства Императрицы, а также в день рождения Его Высочества Румянцев приглашал к себе большое и знатное общество в числе более 200 особ; у него был большой обед, бал, ужин и большая иллюминация.

Он полагал, что недолго пробудет еще в Константинополе, надеялся уехать в начале октября и вел об этом переговоры с Портою, которая затягивала его отъезд, желая окончательно согласиться с Россиею о многих оставшихся по трактату неисполненных с обеих сторон делах, преимущественно же о выборе мест для сооружения новых крепостей.

Но все это было возложено разрешить особым комиссарам.

Румянцев же, находясь еще в Константинополе, получил известие об объявлении войны Швециею России и 25-го сентября об одержанной нами победе над шведами.

Румянцев не замедлил совершить торжественное богослужение в греческой церкви.

Наконец, получив отпускную аудиенцию у Султана, он отправился обратно в отечество и дорогою узнал, что 12-го декабря 1741 г. он награжден орденом Св. Андрея Первозванного.

Прибыв в Москву в мае 1742 г., он принимал участие в короновании Императрицы Елисаветы Петровны, а затем в конференциях, происходивших с Шведскими депутатами и бароном Нолькеном, преимущественно о Французской медиации в наших делах со Швециею.

Но уже в конце июня месяца Румянцев, назначенный состоять при корпусе Выборгском и в Ингерманландии, уехал из Москвы, — как оказалось, чтобы образумить дух буйства, проявившийся в нашей армии, стоявшей в Финляндии.

При отъезде Императрица пожаловала Румянцеву, 2-го июня 1742 г., богатую табакерку с алмазами, денег 35000 руб. и назначила его полковником гвардии Преображенского полка, в котором он начинал свою службу при ее родителе.

Румянцев из Петербурга 2-го июня поздравлял Императрицу со взятием нашими войсками Фридрихсгама и в тот же день выехал в Выборг, где и принялся за расследование дела о гренадерах л.-гв. Семеновского полка, обвиняемых в драке с офицерами напольных полков и в произведении ими якобы бунта. Можно допустить, что все это дело, сильно преувеличенное молвою, было ничем иным, как простым буйством пьяных солдат, кричавших в хмелю неизвестно что и почему и притом без всякого подговора и умысла.

Это подтверждается незначительным числом (всего 18 человек — и то солдатского звания) обвиняемых по этому делу, препровожденных Румянцевым в Тайную Канцелярию по ее требованию.

Сам же Румянцев, пребывая еще в Выборге, получил указ 16-го августа 1742 г. о назначении его уполномоченным на конгрессе в Або для мирных переговоров со Швециею.

Как известно, возникшая со Швециею война 1741—43 г. окончилась довольно скоро завоеванием нашими войсками всей Финляндии до берегов Ботнического залива включительно.

Видя невозможность продолжать войну, шведы старались начать переговоры о мире в Або, для чего назначены были с нашей стороны А. И. Румянцев и Люберас (находившийся тогда в Москве), причем в данном ему указе от 16-го августа выражалось желание распространить наши границы по р. Киминь (т. е. Кюмень) близ г. Фридрихсгама, имея право и далее распространять претензию.

Успехи нашего оружия (военные действия продолжались и во время переговоров о мире) вызвали новый указ на имя Румянцева и Любераса — от 20-го сентября, в котором кондиции мирной негоциации и градусы всеконечно должны быть отменены, и надлежит начать переговор не инако, как кто чем владеет.

При этом добавлялось, что уступки всегда будет время сделать позже. Разграничение земель теперь определить трудно по неимению здесь (в Петербурге) точных и подробных карт Финляндии, которые надлежит получить от Ласси (главного нашего командующего армиею в Финляндии).

Румянцеву кроме того предписывалось домогаться о том, чтобы наследником Шведского престола был избран племянник Императрицы — Герцог Голштинский.

Ему было дано обширное полномочие договориться и заключить мир, который Ее Величество указом 20-го декабря обязывалась во всем апробовать и утвердить с ратификациею.

Нельзя не упомянуть, что Румянцев, находясь все еще в Выборге, заведовал, как видно из множества дел, всем относящимся до завоеванного края. Он получал рапорты генералов о всем, происходившем на театре войны, давал предписание о заготовке провианта и фуража, об устройстве почтовых дорог, об описи хлебных мельниц и т. д.; делал распоряжения о приводе обывателей Финляндии к присяге, о том чтобы обыватели, покинувшие свои жилища, возвращались бы в свои дома и принимались за мирные занятия, и т. д. В половине декабря он, с разрешения ее Величества, ездил в Петербург благодарить за милости и чтобы распорядиться всеми приготовлениями к конгрессу в Або, хотя и находил это место по многим причинам неудобным для этого. Он заботился не только о помещении для конгресса, об убранстве оного, но также о продовольствии, необходимом для наших представителей, а также и Шведских, как это было при предшествовавших конгрессах, и т. д. Сам Румянцев направился в Або 18-го января, куда и прибыл 23 числа вечером, а на другой день послал извещение о своем прибытии Шведским уполномоченным барону Цедеркрейцу и Нолькену (находившимся в Або с 6-го января) и, после обмена визитами, открыл 7-го февраля первое заседание конгресса речью на французском языке. Затем потянулись длинные переговоры о мире. Шведские уполномоченные пришли в ужас от предъявленных им требований и выразили желание ограничиться одними условиями Нюштадтского мира, на что, конечно, не мог согласиться Румянцев.

Переговоры остановились до дальнейших Высочайших повелений с обеих сторон, но уполномоченные посещали друг друга и беседовали о способах к соглашению обоих дворов.

Нолькен при этом однажды высказал, что избрание епископа Любского на Шведский престол, вероятно, последует, если Императрица возвратит Швеции все завоеванные у нее в минувшую войну земли, даст Швеции субсидию и заключит с нею оборонительный и наступательный союз против всех тех, кои одну или другую сторону атаковать вздумают.

Это до того показалось странным Румянцеву, что он ответил Нолькену, что сие не конференция, а дискурс (т. е. разрыв) конференции, и что не для чего долее пребывать в Або. О ходе переговоров Румянцев очень часто доносил в Петербург, откуда стал получать указы о более и более значительных уступках, которые могли быть сделаны шведам для скорейшего заключения мира, с непременным, однако, условием избрания епископа Любского на Шведский престол.

Сперва было приказано Румянцеву объявить шведам, что Ее Величество возвращает им Нюландию, с удержанием одного ландсгевдингсшафства Кюменегородского (о размерах которого имелось смутное в Петербурге понятие), но это не повлияло на шведов.

Потом им же было объявлено, что Россия уступает всю Тавастию и Савалакс, а затем еще добавили и из Кексгольма то, что границами не занято.

Но шведы оставались недовольными и этими последними предложенными уступками: они упорно стояли на своем и заявляли, что уедут с конгресса.

Румянцев же, с своей стороны, доносил, что настоящий мир со шведами не иным чем, но действительным приготовлением к предбудущей кампании скорее достать льзя (т. е. можно); что, ввиду мало оказуемой склонности к миру со шведской стороны, должно вооружением кораблей и галерного флота всевозможно поспешать; что скорейшее вооружение и высылка нашего флота и прибавка войска в Финляндии для успокоения здешнего народа необходимы очень; что финны, как нам не манят, но в сердце своем, по единоверию и давности, больше к шведам склонности имеют и т. д. Но все это оставлялось без внимания в Петербурге, а Румянцев, предвидя отъезд шведских уполномоченных из Або, просил даже снабдить его повелением в случае отъезда Цедеркрейца, что ему делать и в Петербург возвращаться ли, к чему единый путь есть водяной.

Но до этого, однако, не дошло. Узнав, что Ласси около половины июня месяца угрожает высадкою на берега Швеции, ее уполномоченные решились заключить мир и скоро на конгрессе пришли к соглашению с Румянцевым.

Россия возвращала Швеции значительно большую часть Финляндии, нежели предполагалось сначала (именно, граница России со Швециею переносилась от Выборга только на реку Кюмень, причем Россия отказывалась от всех завоеванных в Финляндии земель и сохраняла за собою из завоеванных только Кюменегородскую провинцию) и Нейшлот с округом.

Епископ Любский, Адольф Фридрих брат наследника Русского престола Петра Федоровича, был избран на Шведский престол.

Мирный договор был подписан 7-го августа 1743 г. и послан немедленно в Петербург, где он был ратификован, после чего последовал 27-го числа обмен ратификаций и выдача Шведским уполномоченным щедрых наград: Цедеркрейц и Нолькен получили по 3000 червонцев и из мягкой рухляди по собольему меху, причем первому было обещано выдать еще 2000 червонцев, но чтобы Нолькен отнюдь этого не знал. Кроме того, Цедеркрейцу был пожалован орден Св. Андрея Первозванного;

Нолькену же орден Св. Александра Невского пожалован не был, потому что он несоответственный ранг имел и кавалерии (т. е. орденов) не имел вовсе. Заключив мир, Румянцев оставался в Або для переговоров со Шведскими уполномоченными о различных второстепенных вопросах, о которых, однако, позднее было признано более удобным договориться в Петербурге.

Ему оставалось еще сделать распоряжения по производству разграничения земель между Россиею и Швециею, которое было возложено на князя H. B. Репнина.

По окончании этого, Румянцев получил указ 1-го сентября о возвращении в Петербург; но он пребывал в Або еще 5-го сентября и праздновал в этот день тезоименитство Императрицы и даже 10-го сентября, когда делал различные прощальные визиты, и только после торжественных проводов 11-го числа покинул 12-го Або, и 16-го прибыл в Выборг, где поджидал Любераса, с которым вместе отправился и, приехав 2-го октября в Петербург вечером, в тот же вечер был у Ее Величества.

При этом возвращении своем он не получил какой-либо награды за конгресс, — вероятно, потому, что торжественное празднование мира со Швециею было назначено в Москве в 1744 году, куда отправилась Императрица и весь ее двор [ В это же время, 29-го июня состоялось торжественное обручение Великого Князя Петра Федоровича с Принцессою Ангальт-Цербтскою Екатериною Алексеевною.]. При этом праздновании Румянцев 15-го июля 1744 г. был возведен с потомством своим в графское достоинство, причем ему была дана грамота на этот титул с означением заслуг, оказанных как им самим, так и предками его, и дан еще герб с известною надписью поv solum armis, т. е. "не токмо оружием". При этом Императрицею было выражено желание, чтобы означенный герб оставался бы ненарушимо во все времена. (Гос. Арх., XI, крас. № 2). Кроме того, Румянцеву пожаловано 84? гака земли в Прибалтийском крае, а супруга его пожалована в статс-дамы Ее Величества.

По возвращении в Петербург пошли толки о назначении графа А. И. Румянцева вице-канцлером, чего очень добивался известный Лесток, но это не осуществилось, и Румянцев, не имея особой государственной должности, состоял в числе сенаторов, числясь по войскам Украинской дивизии.

Он проживал то в Петербурге, то в Москве, принимая участие по временам и в заседаниях Совета 1745 и 1746 гг. при обсуждениях плана предстоящих военных действий в Пруссии, в которых сам Румянцев, по старости лет, уже не принимал непосредственного участия.

В 1748 г. Императрица, из особливой к нему милости, в рассуждение его старости и слабости здоровья, уволила его и от сенатских дел и от воинских команд, позволив ему жить с супругой в тех местах, где он за способное изобретет.

Он по временам являлся ко двору, бывал на торжественных обедах и праздниках орденов Св. Андрея Первозванного и Александра Невского в 1748, был на бракосочетании при дворе фрейлины Ягужинской с графом Ефимовским 14-го февраля 1748, имел счастье принимать Ее Величество в Москве в своем доме 28-го февраля 1749 года [Из вышеизложенного очевидно, что А. И. Румянцев не мог быть умершим в 1745 году, как означено на его надгробном памятнике.] и после этого вскоре, 4-го марта того же года, скончался почти неожиданно.

Он похоронен в Златоустовском монастыре, под собором св. Иоанна Златоуста, причем на надгробной плите показано, что он жил 68 лет 2 месяца и 3 дня. — После него остались вдова, графиня Марья Андреевна, три дочери и один сын Петр, будущий фельдмаршал, о которых биографические сведения сообщены ниже. Если А. И. Румянцев и не может быть причислен к выдающимся государственным деятелям, оставляющим надолго следы плодотворной своей деятельности, тем не менее, он является бескорыстным и самоотверженным исполнителем приказаний и предначертаний свыше, которые вел не щадя своих сил и всегда горячо отстаивая интересы отечества; он не уклонялся от возлагаемых на него дел и всегда оказывался верным и точным исполнителем.

По словам В. А. Нащокина, он имел в генеральском чине только смельство доброго солдата, без диспозиции, тогда как фельдмаршал Миних, знавший его хорошо и близко, пишет в 1737 году: "до сих пор имеет все силы, которые нужны для полевой службы, и здоров, однако же склонность имеет более к статской службе, чем к военной.

При замирении можно будет поручить ему главную команду в Украйне". По словам Долгорукова, лично, конечно, не знавшего Румянцева, последний был попросту шпион (?), но обладал большим умом, был тонкий человек, с большою придворною и дипломатическою ловкостью.

Он был приятный собеседник, очень любезен и предупредителен, имел удивительную память, доставлявшую его разговору большую занимательность.

Он обладал добрым сердцем — и это уменьшало число его врагов и обезоруживало его соперников.

Князь А. Б. Лобанов-Ростовский, Русская родословная книга, т. II; Н. Н. Селифонтов, Родословная Селифонтовых и Румянцевых.

Для друзей, С.-Петербург. 1890 г.; "Общий Гербовник Российской Империи", т. III и IX; Московское Отделение Архива Главного Штаба, формуляр о службе Румянцева;

История Военного Министерства за сто лет. История Главной Квартиры, стр. 53 и прилож.; Государственный Архив, разр. XI, № 2, красн.; "Сборник Имп. Русского Исторического Общества", т. 9, 30, 52, 55, 56, 58, 64, 69, 79, 84, 94, 104, 100, 108, 111, 114, 117, 120, 124, 126, 130; "Русский Архив", годы: 1865, 1864, 1872, кн. 2, 1880, кн. 1, 1883, кн. 1 и 2, 1889, кн. 5, 1892, кн. 3; "Русская Старина", томы II по V включ., VIII, XI, XV, XXIII, XXV, XXVI, LXI, LXV, LXXXIX, XC, CIII, CXXIII, CXXVII; "Киевская Старина" 1882, № 2, 1883 г., № 6, 1884, № 1 и № 4, 1886, № 10, 1890, № 2; Описание дел Архива Сената, составил Баранов, №№ 7505, 7550, 7559, 7704, 7913; Архив Правит.

Сената, дела №№ 87, стр. 47—48; Азанчевский, История л.-гв. Преображенского полка, Москва. 1859; Чичерин и Долгов, История л.-гв. Преображенского полка, т. І и т. IV, стр. 180; История Петра Великого, Н. Устрялова, т. VI; История России, С. М. Соловьева, изд. Общ. Пользы, т. IV, стр. 1215—1224; В. Татищев и его время, Никла Попова, 1861, стр. 161—178; "Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие" за 1759 г., ч. І, стр. 13—22, 195—225; 1-ое Полное Собрание Законов, №№ 4651, 6571, 6567, 6576, 6584, 6890; И. Голиков, Деяния Петра Великого, т. ІV, ст. 32, т. V, 58, 271, 584; VI — 115, III — 151; VIII — 96—232; IX ст. 199, 254, 397—408; Х — 59, 85; XIII — 354, 372; XV ст. 72, 73, допол. к деяниям, т. X, ст. 245; т. XII, ст. 131, т. VII — 430; XVIII век, т. І, статья M. Лонгинова, стр. 164, т. II и III (Записки дюка де Лирия); Московск.

Отд. Государ.

Архива: портфели Миллера, т. II, № 728—761, стр. 29; реестры делам Турецкого двора; сами дела Турецкие 1724, № 16, 1725 г., св. 64, 67, 68, 73, 1726, св. 69; 1727 г., св. 10, 11; 1737 г., V. 43; дела персидские: V. 22 св. 25. 1728 № 10 и 12. 1729. V. св. 82; 1741 г. № 61, 63, 64, дела кабардинские. № 1; дела калмыцкие № 11; Краткий исторический взгляд на северный и средний Дагестан, С.-Петербург, 1847 г.; Описание Каспийского моря и чиненных на оном российских завоеваний, С.-Петербург. 1763 г., соч Ив. Соймонова;

Военная история походов Россиян в XVIII ст., Бутурлина, перевод Корниловича, т. 2, стр. 10 и след.; Дневник камер-юнкера Берхгольца, перевод с немецкого И. Аммона, Москва. 1857 г.: за 1721 г. ст. 88, 178, 228, 236, 1722 г. ст. 100, 201, 236, 248—1724 г.. ст. 302; История Малой России, Бантыша-Каменского, Киев. 1903, изд. 4, стр. 425—447; Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдцейхмейстеров Бантыша-Каменского изд. 1840; Дневник Я. А. Марковича, изд. "Киевской Старины" 1893, т. XI, ст. 10—33; Н. Витевский, И. И. Неплюев и Оренбургский Край до 1758 года, стр. 144, 510. Записки Неплюева, изд. Суворина, стр. 60—80, 121, 178 и след.; Memoires du prince Р. Dolgoroukow, стр. 171 и след ; Список военных генералов со времен Петра до Екатерины II (из архива Госуд. Военной Коллегии), изд 1809 года, стр. 17, 25, 33, 58; Д. Ивановский, Государственный Канцлер Н. П. Румянцев, С.-Петербург. 1870; Жизнь Петра Великого, соч. Галема, перевод по Высочайшему повелению, С.-Петербург. 1813 г., т. II, стр. 246, 359; т. III, стр. 49, 167, 202, 244; Жизнь графа Миниха, генерала-фельдмаршала, соч. Галема, Перев. Тимковского, ч. I; Манштейн, Современные Записки о России, перевод с французского, т. І, ст. 122, 218, 303, 392, 428, т. II. 6, 8, 23; Записки фельдмаршала графа Миниха, перевод с франц., изд. Шубинского, 1874; Русская армия в царствование Императрицы Анны Иоанновны (Война России с Турциею в 1736—1739 гг.). Исследование А. К. Байова, С.-Петербург, 1906 г., 4 части; И. Пушкарев, История Императорской гвардии, стр. 113, 116, 133, 233; А. Терещенко, Опыт обозрения жизни сановников, и т. д., І. II, стр. 222; "Северный Архив" 1822 г., кн. 1, стр. 206; Ourousoff, Resume historique des principaux traites de paix conclues entre les puissances Europeennes depuis le traite de Westphalie 1648 jusqu''au traite de Berlin (1878), Evreux. 1884; Сборник военно-исторических материалов, выпуск X, XI и XIII (всеподданнейшее донесение гр. Миниха), выпуск II (Ставучанский поход 1739 г., г. Масловского);

Кочубинский, Гр. Андрей Иванович Остерман 1735—1739 — в "Записках Имп. Новороссийского Университета", Одесса. 1899 г., т. 74, стр. 28, 67, 80, 374, 471—473, 477; Материалы Военно-Ученого Архива Главного Штаба, т. I, под редакциею А. Ф. Бычкова, стр. 531, 729; Материалы для истории Императорской Академии Наук, т. VI (История Академии Наук, Миллера), стр. 58, 112, 389, 452; "Архив князя Воронцова", т. І, стр. 119, 125, 127, 140, 177, 179, 180, 302, 476, 563; т. II, 33; т. IV — 206, 208, 213, 228, 356; VII — 220; Материалы к истории военного искусства в России, выпуск 3, стр. VI — X, 3; Архив Министерства Имп. Двора, Московское Отделение, опись 52, № 2004; Обзор внешних сношений России с 1800 года, составил Бантыш-Каменский, т. І, стр. 48, 256; т. II, 152, 197; т. III, стр. 24, т. IV, стр. 37, 218, 236; Орлов, Очерк истории С.-Петербургского Гренадерского Короля Вильгельма III полка, изд. 1887, стр. 18 и след.; Лавров, Краткое описание боевой жизни и деятельности 77 пехотного Тенгинского Его Имп. Высоч. Вел. Кн. Алексея Александровича полка, Тифлис. 1900. П. Майков. {Половцов} Румянцев, Александр Иванович — отец графа П. А. Р.-Задунайского, был лицом близким к Петру I, который давал ему разные дипломатические поручения.

Он был послан вместе с Толстым захватить царевича Алексея и привезти его в Петербург; его же посылал Петр I в Малороссию по делу о Полуботке, чтобы узнать настроение народа.

При Анне Ивановне, за нерасположение к немцам и протест против роскоши при дворе, Р. был лишен чинов и сослан в казанскую деревню, но в 1735 г. восстановлен в чине генерал-лейтенанта и сделан астраханским, а потом казанским губернатором и назначен командующим войсками, отправленными против взбунтовавшихся башкир.

В 1738 г. Р. назначили правителем Малороссии, но скоро перевели в действующую армию, а в 1740 г. назначили чрезвычайным и полномочным послом в Царьград.

При императрице Елизавете Петровне враги А. П. Бестужева прочили одно время Р. в канцлеры, но Елизавета отклонила это назначение.

Умер Р. в начале 1750-х гг. Н. В. {Брокгауз}