Рюмин Гавриил Васильевич

— статский советник, откупщик, благотворитель; сын мещанина г. Рязани, он родился здесь в 1752 году. "Бедность, — рассказывает Д. Н. Бантыш-Каменский, — постигла его в самых молодых летах и приучила к трудолюбию; лишась от пожара, по кончине отца, последнего своего имущества, он отправился во Владимир, где определился к содержателям винных откупов.

Особенная честность и расторопность Рюмина, равно как и доставленные им значительные выгоды откупщикам снискали ему совершенно их доверенность.

Они, по прошествии некоторого времени, приняли его к себе в часть и таким образом содействовали ему в приобретении значительного капитала.

Тогда Рюмин имел возможность сам снимать винные откупы и, посредством полученного навыка, умных оборотов, в течение нескольких лет составил себе обширное состояние". Рескриптом на имя Генерал-прокурора князя А. Б. Куракина Рюмин, за усердие и ревность "к приумножению доходов казны", был 12-го июля 1798 года пожалован шпагою и медалью на голубой ленте. "С Монаршим и особенным благоволением нашим", — читаем в рескрипте: "приняв представленное вами Нам донесение о благоуспешном совершении торгов на будущее четырехлетие винных откупов, справедливым находим Мы вознаградить засвидетельствованное вами усердие и ревность некоторых из купечества, к приумножению доходов казны Нашей по сему случаю содействовавших, а посему и возлагаем на вас изъявить им милость Нашу, пожалованием...именитому гражданину Рюмину шпаги и медали на голубой ленте". Именным Высочайшим указом от 27-го мая 1799 г., за то же усердие к пользам казны, он пожалован был в надворные советники, с оставлением в прежних по купечеству правах.

С производством в этот чин, Рюмин был зачислен по Герольдии, а с 7-го марта 1801 г. вступил в действительную государственную службу: именным Высочайшим указом, данным Правительствующему Сенату, он был назначен Президентом Рязанского Ратгауза, с чином по месту, т. е., с производством в коллежские советники.

По упразднении Ратгауза Рюмин вновь был причислен к Герольдии.

Будучи при Герольдии, Р., по докладу Министра Финансов, 28-го февраля 1806 г. получил Высочайшее повеление принять на себя комиссию перевозки с Симбирских и Пензенских казенных винокуренных заводов до С.-Петербурга 418415 ведер вина. Окончив возложенное поручение с успехом и немалою выгодою для казны, Р. 28-го сентября 1807 г. получил от Имп. Александра І бриллиантовый перстень с сапфиром, а 31-го мая 1809 г. определен был в Экспедицию казенных винокуренных заводов Инспектором и 1-го сентября 1810 г., за особое усердие к службе на пользу казны, пожалован был орденом св. Анны 2-й степени. 23-го сентября того же 1810 г., по именному Высочайшему указу, Р. был определен членом Комиссии снабжения государства солью, с оставлением и при прежней должности, 5-го января 1812 г. награжден был орденом св. Владимира 3-ей степени, а 2-го сентября 1813 г. назначен Инспектором казенных питейных сборов по губерниям Московской, Смоленской и Калужской; 17-го января 1817 г. Рюмин был Всемилостивейше пожалован бриллиантовыми знаками ордена св. Анны 2-го класса.

В 1822 г. он был уже вдов; из детей его старшие, — Николай (26 л.) и Константин (19 л.) служили в Экспедиции по государственным доходам;

Александр (23 лет) был в то время капитаном в отставке, а младшие — Иван (18 л.) и Василий (15 лет) обучались в Московском Университете.

В том же 1822 году за Р. состояло во владении 9000 душ крестьян, поселенных в Рязанской, Московской, Нижегородской и Пензенской губерниях.

В 1824 г., за старостью и болезнью, Р. был, по прошению, уволен от службы с чином статского советника и умер 26-го ноября 1827 г., на 75 году от рождения; погребен в Троицком монастыре, которому завещал 10000 рублей.

В 1822 г. Р. пожертвовал в пользу учрежденного в Рязани Дома Трудолюбия и призрения неимущих 20000 руб.; на возобновление собора во имя Рождества Христа Спасителя — 30000 руб., на поддержание огромного и величественного Успенского кафедрального собора, клонившегося в 1800 г. к разрушению, — более 10000 руб., причем употребил средства на сделание в нем, по обеим сторонам царских врат, двух среброкованых вызолоченных икон, и 40000 руб. — на сооружение соборной колокольни.

В 1803 г. он пожертвовал 7000 руб. Воспитательному Дому, от которого в 1799—1803 гг., вместе с прочими, держал откуп продажи игральных карт. Любопытные воспоминания оставил о Р. и Записках своих проф. Д. И. Ростиславов.

Вот что пишет он здесь: "...И до Балашова, и после Балашова, и при Балашове жила в Рязани туземная, можно сказать, самородная знаменитость — статский советник Гавриил Васильевич Рюмин, о котором даже и теперь, с лишком 40 лет после его смерти, рассказываются легендарные предания.

Несмотря на то, что в 1824 г. ему уже было за 70 лет, в Рязани было еще несколько стариков, его сверстников, которые видели его детство и знали былые его занятия.

Рюмин по своему происхождению был мещанин, в детстве и молодых летах добывал себе хлеб разноскою аладьев, блинов, пирожков и разною мелочною торговлею и, разумеется, был очень беден, перебиваясь, по поговорке, со дня на день кое-как, где сытый, а где и впроголодь,.. О том, как Рюмин сделался богачом, носились различные слухи; но все они сходились в том, что, бросив аладьи, пирожки, блинцы и другие предметы мелочной торговли, пошел, по тогдашнему выражению, по кабацкой части; сначала пристроился где-то подносчиком, т. е. помощником целовальника, потом сам сделался целовальником; тут его заметил тогдашний богач и откупщик рязанец Малыгин, сделав своим агентом, помощником и пр. Поговаривали даже, что Рюмин умел не совсем добросовестно понажиться около своего благодетеля, но, как бы то ни было, только он скоро сделался сам откупщиком и зачислился, разумеется, в первую купеческую гильдию.

Отсюда уже было не далеко до звания коммерции советника, а почислившись несколько лет коммерции советником, хоть, может быть, ровно ничего не посоветовавши по части русской коммерции, можно уже было получить чин надворного советника.

Сверх того, Рюмин сделал много крупных пожертвований; особенно говорили, что в 1812 г. едва ли не до миллиона пожертвовал на тогдашние военные нужды. Все это давало ему ордена, чины, известность.

О нем узнал покойный Император Александр I, увидел, полюбил его и был крестным отцом одного или нескольких детей его и, когда приезжал в Рязань, всегда останавливался в доме Рюмина.

Однажды Балашов, будучи недоволен за что-то Рюминым, приготовил квартиру для Государя в другом каком-то доме. Но Государь, когда его подвезли к отведенной для него квартире, сказал: “Это что такое? Я хочу остановиться у Рюмина” — и велел везти себя туда. Старик на всякий случай приготовился, и Император нашел прежнюю свою квартиру в том же самом виде, в каком застал ее прежде.

Но Рюмин, награждаемый чинами и орденами, не забывал того, что ему их доставляло, т. е. деньги.

Как ловкий и оборотливый откупщик, он жил и наживался и, сделавшись дворянином, начал покупать крестьян на нажитые деньги.

По смерти его, случившейся, кажется, в 1827 г., оказалось, что он оставил своим детям в наследство, как тогда говорили, более 10000 душ крестьян и до 15 миллионов рублей денег. Этот бывший блинщик и подносчик, сделавшийся статским советником, богачом и кумом Государя, кажется не забывал о прежней своей бедности и был очень хорошим помещиком относительно своих крестьян.

Оброк на них налагал очень не большой, рублей по 20—30 с тягла, снабжал крестьян землею более, нежели в достаточном количестве, а главное — его фамилия служила им защитою против чиновничьих придирок.

Рюминского крестьянина опасались поприжать и исправник, и заседатель, и стряпчий, и даже все временное Отделение, составлявшееся для производства какого-либо следствия; разве только к бурмистрам Рюмина любили заезжать напиться чаю, поесть и попить.

После этого не удивительно, что крестьяне Рюмина жили хорошо; нищие между ними были редкость.

В Туме и около нее Рюминские крестьяне были самыми зажиточными.

Не забывал он, как выражались духовные, и церквей Божиих.

В Рязани он выстроил второй этаж соборной колокольни и переделал теплый собор. Затем священники, в приходе которых находились Рюминские крестьяне, смело могли идти к барину их; почти не было примера, чтобы, по объяснении церковных нужд, он отказал в пособии просимого, но большею частью всегда давал порядочную сумму. Мой батюшка при постройке каменной церкви и в разных других случаях являлся к нему не один раз; покойник говорил, что был принимаем самым вежливым образом; случалось даже, что он занимался с одним батюшкою и, выслушав его нужды, просил посидеть, напиться чаю и разговаривал с ним по часу, по два, оставляя даже своих гостей.

Два раза батюшка имел случай видеть его казначейство.

Один из этих случаев он так описывал.

Выслушав рассказ о нуждах Тумской церкви, Рюмин позвал свою ключницу и спросил моего батюшку: “Пойдет ли отец протопоп в мою кладовую?” Она была устроена у него на одном из углов его дома, без окон. Сначала была, кажется, деревянная красная дверь, потом следовала железная с несколькими замками.

Когда обе двери были отворены, батюшка, вошедши за ключницею и Рюминым в кладовую, увидел большой железный сундук, прикованный цепями со всех сторон.

Сначала Рюмин попробовал висячие замки, потом велел ключнице отпереть сундук, и когда крышка открылась при помощи какого-то механизма, он быстро осмотрел внутренность сундука, где батюшка заметил кучи ассигнаций и мешки монеты. — Старик сказал ключнице: “Возьми вон в том углу тысячу рублей”. Взяв ее в руки, он велел запереть сундук, попробовал каждый замок после того, как его заперла ключница; то же самое сделал с замками дверными.

Пришедши в одну из комнат, он ключнице велел положить связку ключей в тот ящик комода, откуда она их прежде вынула, и ключ от него уже положил к себе в карман.

Отдавши батюшке деньги и попросивши непременно пересчитать их, он сказал: “Я, батюшка, в комоде мало держу денег, а в кладовую сам всегда хожу за ними — это надежнее”. Настоящим, впрочем, благодетелем Рюмин был для Рязанской аристократии, как помещичьей, так и чиновничьей; для купцов, кажется, он был не очень доступен, по крайней мере, они у него едва ли бывали гостями; как-то об этом мало тогда говорили.

За то имевшие свободный вход в дом Рюмина чиновники и помещики находили там всегда щедрое угощение.

Кажется, особенных приемных дней не было; едва ли не каждый день двери были отворены для желающих воспользоваться гостеприимством хозяина.

Надобно полагать, что иногда у старика бывали гости даже и среди дня; так, по крайней мере, рассказывал мой батюшка.

Однажды, пришедши к Рюмину до обеда, он был принят им в одной из зал и слышал, что в соседней комнате происходила карточная игра..." "Но и прочим жителям Рязани Рюмин доставлял разные удовольствия.

Несколько лет он содержал на свой счет в Рязани театр, который, по тогдашним слухам, приносил ему до 10000 руб. чистого убытка.

Я сам никогда не бывал при представлениях на этом театре, но слыхал, с каким восхищением рассказывали богословы и философы о том, что они там видели и слышали.

Особенно хвалили какую-то оперу под названием “Русалка”. Потом всем городским жителям, — разумеется, порядочно одетым, — открыт был во все летнее время вход на загородную дачу Рюмина.

Она находится близ самого города и даже до сих пор служит чуть не единственным местом, где можно подышать свежим полевым воздухом, имея возможность прикрываться под тенью деревьев и прогуливаться по хорошо утрамбованным дорожкам.

При старике Рюмине она содержалась гораздо лучше, нежели при сыне и внуке его; тогда небольшая деревенька крепостных крестьян только и имела обязанность содержать рощу в чистоте.

Ежегодно на этой даче Рюмин в какие-то семейные праздники устраивал очень порядочные фейерверки, которые отличались особенным великолепием, когда он выдавал двух своих дочерей, одну, между прочим, за генерала Павленко, бывшего после начальником Рязанского ополчения в Крымскую войну..." "Разбогатевши, вероятно, он в былые времена не захотел довольствоваться нашим зеленым вином, несмотря на то что оно ему доставило и богатство, и почет, и даже маленькую знатность; должно думать, принялся за шампанское и другие вина западного происхождения, за что Бахусом и был наказан, нажив болезнь богачей.

Задолго еще до моего переселения в Рязань я слыхал, что Рюмин весь опух, что ноги и руки его в язвах, что его каждый день обкладывают пластырями, что пальцы его на руках толсты от опухоли и пластырей и всегда при людях покрыты перчатками.

Так описывала народная молва подагру и хирагру, которыми Рязанский Лукулл страдал, кажется, не один десяток лет. То же самое молва гласила, что он будто бы лечился не одними пластырями и подражал царю Давиду.

В какой степени справедливо это, — сказать я не могу. Но о влиянии подагры и хирагры на старого Селадона я сам имел возможность судить, когда он приезжал к нам на так называемые публичные экзамены.

Несмотря на то, что он даже имя свое подписывал очень дурно и не умел хорошо читать, а читал одни векселя, контракты и т. п., его с особенною заботливостью приглашали в Семинарию на экзамены, чтобы он оценил своим откупщичьим взглядом наши ученые занятия и своим высоким вниманием поощрил нас к дальнейшему продолжению их. Какая, бывало, тревога поднимается при его приезде!... И удивительное дело! Верно среда имеет волшебное действие.

Этот бывший продавец аладьев и блинов, подносчик и откупщик предлагал тоже вопросы, которые выслушивались и решались с достодолжным вниманием к его если не уму, то карману.

Вот тут-то бывало мы и смотрели во все глаза". "Но и Рязанская медицина со своими пластырями и Давидовские компрессы не могли спасти Лукулла Рязанского от костлявой старухи с ее косою. Рюмин скончался, как я уже говорил, в 1827 г. Его наследники — дети озаботились доставить при этом случае Рязанским жителям не совсем обыкновенный спектакль.

Покойник лежал в одной из зал своего огромного дома, на возвышенном катафалке, в великолепном гробе, покрытом богатейшею парчою, обставленном подсвечниками с толстейшими свечами.

Высшая Рязанская публика приглашалась на двукратно совершавшиеся панихиды при гробе в каждый день; духовенство соборное пело “со святыми упокой” и “вечную память”. Прочей средней и низшей публике дозволено было почтить память покойника своими поклонами во время панихид.

Двери дома были отворены для всякого желавшего войти в них; нужно было только при входе вытирать ноги. Гроб был поставлен где-то далеко от передней, нужно было проходить по длинному ряду комнат, где лакеи расставлены были в приличном траурном одеянии; доходили до катафалка и до гроба; тут дозволялось не надолго остановиться, поклониться покойнику и отправляться далее, — но по другим комнатам; так что посетители имели возможность любоваться чуть не всеми комнатами второго этажа дворца покойного.

Самое же перенесение тела из дома в Троицкий монастырь и отпевание там происходило не очень торжественно.

Разумеется, дроги, балдахин, траурные лошади и кучера, факелы и еловые ветви, — все это было, как следовало.

Хотя архиерей, живший в то время в Петербурге, не мог быть при погребении, но все-таки духовенства под предстательством нашего ректора было вдоволь; певчие со всеусердием пели “Святый Боже”. За гробом в приличном трауре шли четыре сына покойного, без фуражек, несмотря на холодное время и трехверстное расстояние между домом и монастырем.

Но охотников провожать нашлось не очень много; по улицам стояло везде порядочное количество зевающих, но они не присоединялись к печальной церемонии, в которой за гробом шло едва ли 200 человек". "Так как Ректор и Инспектор были в церемонии, то некоторые из нас, в числе их и я, нашли возможность уйти из Семинарии и присоединиться к погребальному шествию.

К этому нас побудил слух о том, что Ректор станет говорить проповедь.

И слушали мы ее... Самая низкая лесть относительно покойника, пересоленные, так сказать, похвалы его добродетелям, множество церковно-библейских слов, соединявшихся в надутые выражения, опошленные мысли о суете мира сего, о тленности благ земных и пр. — все даже нам, семинаристам, не имевшим почти никакого литературного вкуса, и то показалось слишком натянутым и невыносимо-приторным". Г. В. Рюмин был женат на Екатерине Ивановне Макаровой; портреты его и его жены воспроизведены в журнале "Столица и Усадьба", № 81—82 (1917 г.). Из дочерей их одна была за генералом Павленковым, бывшим Рязанским Уездным Предводителем Дворянства; сын их, флигель-адъютант, был женат на Берс (сестре жены графа Л. Н. Толстого), разведшейся с ним и вышедшей за другого Берса; другая дочь — за сенатором Д. М. Морозом; впоследствии она пошла в монашество с именем Алексии и в своем Рязанском имении основала монастырь.

Сенатский Архив (формулярный список);

Д. Н. Бантыш-Каменский, Словарь достопамятных людей русской земли, ч. IV, М. 1836, стр. 377—379; "Моск. Вед." 1828 г., № 2, стр. 61 и № 6, стр. 213—214 (некролог); "С.-Петерб.

Ведом." 1804 г., приб. к № 15; Записки Д. И. Ростиславова — "Русск. Стар." 1894 г., т. 82, дек., стр. 67—74; "Столица и Усадьба", № 18, 69 и 81—82. {Половцов}