Решетников Федор Михайлович

— писатель; родился 5-го сентября 1841 г. в Екатеринбурге.

Отец его был бедный дьячок, горький пьяница; когда Р. было 40 недель от роду, мать ушла с ним в Пермь, к дяде; здесь, не вполне еще оправившись от родов, она испугалась громадного пожара, заболела и умерла в больнице.

Таким образом, Р. совсем не помнил свою мать, а отца видел только раз в жизни, на десятом году от роду. Р. приютили у себя его дядя и тетка. Дядя его был старшим сортировщиком в Пермской Почтовой Конторе и получал небольшое жалованье.

Он держал воспитанника из сожаления и в силу своей бедности тяготился им. Дядя Р. был крайне малообразован и не любил читать, считая это пустою тратой времени.

Он, может быть, по-своему любил Р., но требовал от него к себе безусловного почтения и полнейшего послушания; в характере же юного Р. обнаруживалось много игривого и веселого.

Он не прочь был пошалить и подурачиться, но деспотический характер дяди и общая огрубелость и жестокость окружавших его вскоре превратили веселость Р. в озлобление.

С ранних пор в Р. обнаруживалась впечатлительность: он вечно разыскивал что-нибудь новое и с жадностью набрасывался на все, что обращало на себя его внимание.

Но дядя не поощрял подобной любознательности, приказывал мальчику вести себя смирно и всегда прибегал к ремню, когда хотел научить его уму-разуму. "Пес", "ножовое вострее", "балбес", "безрогая скотина" и пр. были самыми обыкновенными для Р. кличками.

Пять — шесть лет битья, наконец, совершенно ожесточили ребенка, добродушная наблюдательность его превратилась в злость, и Р. стал изыскивать средства, как бы досадить окружающим; в свою очередь и дядя бил его с ожесточением и раз так ударил об пол, что у Р. потекла кровь изо рта. Шестилетний Р. чувствовал кругом себя только врагов и все больше озлоблялся.

Никто из окружавших его людей не действовал смягчающим образом на его характер; и своих "воспоминаниях детства" он следующим образом описывает установившиеся у него отношения к окружающим. "Пройдет мимо меня почтальон и смеется: “Что сидишь, дрянная харя?” — “Что ты дразнишься, пес ты экой?” — отвечаю я. Почтальон щиплет меня за волосы. “Что дерешься, подлец!” — и я ударяю его. Он отойдет и говорит: “Вор, вор! не ходи во двор”... “Я те, сволочь!” — скажет другой почтальон, выходя из дверей.

Пройдет женщина и со злостью, направляя на меня кулаки, говорит: “У, подкидыш!” — “Молчи, чуча!” — “Молчи, чума сибирская!”. Плюнет на меня женщина, уйдет и скажет тетке, что я обозвал ее скверной руганью". Побои сыпались на Р. со всех сторон, но они не укрощали его. Наконец, дядя принялся учить Р. грамоте при помощи того же ремня. Дело шло плохо, Р. упрямился, и никакие побои не в состоянии были заставить его учиться прилежнее.

Тогда дядя отдал его в ученье к одному отставному чиновнику, с платой по четыре рубля в месяц. Всех учеников у него было 8. Чиновник был страстным любителем птиц, — и ученики главным образом занимались чисткой клеток и кормлением их обитателей.

В 1850 г. дядя решил отдать девятилетнего Р. в бурсу. Скачала тот был в восторге.

Ему поправилась жизнь с товарищами после одинокой, загнанной жизни у дяди. Однако, он вскоре ощутил отрицательные стороны бурсы: здесь были уже совершенно без всякого повода, а прямо по принципу; в виде назидания было принято, кроме частных случаев битья, в конце каждой недели сечь всех учеников подряд.

Сверх того, товарищи обильно наделяли Р. пинками и ударами;

Р. стало здесь жить невмоготу, и он решил убежать.

С этой целью Р. забрался на колокольню и, выждав удобное время, спустился с нее и ушел к реке. Там он нашел шалаш рыбака, рыболовные принадлежности, а также пищу; Р. сел найденный хлеб и, сев в лодку, поплыл по реке. Так как он не умел управлять лодкой, то ее прибило к берегу.

Здесь его настиг хозяин лодки и так избил, что Р. остался в беспамятстве лежать на земле. Когда он очнулся, то заметил, что по реке плывет лодка со сторожем и бурсаками, отправленными на поиски за ним. Р. хотел убежать, но бурсаки его поймали и снова жестоко избили.

Однако худшее ожидало его впереди.

В бурсе девятилетнего мальчика так высекли, что его пришлось замертво снести в больницу, где он пролежал целых три месяца.

Все это, однако, не изменило намерения Р. бежать из бурсы. Как только он оправился от болезни, он снова незаметно выбрался на свободу и, чтобы не быть узнанным, бросил верхнее платье и измазал себе лицо грязью.

В таком виде Р. добрался до ближайшего завода, где его приютили рабочие.

Ему понравилась их простая, хотя и трудная жизнь, и он захотел с ними остаться; но беглеца боялись держать у себя, и поэтому Р. приходилось переходить с места на место. Вследствие такой бродячей жизни, Р. познакомился с нищими, старавшимися увлечь его и эксплуатировать.

Они обращались с ним крайне жестоко, заставляли его пить водку, петь, танцевать, а когда он отказывался исполнить их требования, тогда его жестоко били. Часто Р. доходил до отчаяния и молил встречных спасти его из рук нищих, но никто не обращал на его просьбы внимания.

Однажды случайно знакомая дяди узнала Р. и привела его домой; но здесь вместо участия и ласки он встретил холодность, жестокость и презрение.

От прежней веселости и шаловливости у Р. не осталось и следа. С этого времени он стал вдумываться в свое положение и взвешивать свои поступки.

Хотя ему было всего только с небольшим 10 лет, но он перенес уже столько страданий, столько видел и пережил такие сильные ощущения, что охота вновь обогащаться ими и блуждать по свету у него как бы пропала.

Долго не мог Р. придти в себя. Почти целый год провел он дома, редко выходя даже из комнаты.

Чаще всего он сидел в углу, за дверью, чтобы никому не мешать и чтобы на него обращали меньше внимания.

Голова его была обременена виденным и слышанным; иногда все это путалось и голова у него шла кругом.

Одно лишь он сознавал вполне ясно: свое одиночество и беззащитность.

Часто, сидя в своем углу, Р. плакал.

Тут он вспомнил о своем отце, которого ни разу еще не видел. Со всей полнотой одинокого существа Р. полюбил отца заочно и желал его поскорее увидеть, чтоб рассказать ему свое горе и искать у него помощи и защиты.

Как раз к этому времени его отец приехал из Екатеринбурга.

Конечно, при первой же встрече мальчик убедился, что это совсем чужой для него человек и притом еще более грубый, чем дядя. На другой день после приезда, разговорившись с теткой о сыне, на жалобы ее он сказал: "Дери ты его, что есть мочи дери!"... А когда ему предложили взять сына с собой, отец ответил: "Куда мне с ним? Не надо... Мне и одному трудно жить!" Р. пробовал излить пред отцом накипевшие в нем чувства и мысли, но тот ничего не понял и еще прикрикнул на сына. Распрощались они, как чужие, и с тех пор Р. его больше не видел: года через два отец его умер. Как глубоко должен был чувствовать Р. свое одиночество, видно из следующих его слов: "Когда я узнал о его (отца) смерти, я долго плакал о нем. Горячи и ядовиты были эти слезы, и плакал я, как помню, потому, что теперь я остался без отца и без матери". Сидя в своем углу, за дверью, Р. не терял времени даром: он учился читать; у дяди в погребе стоял сундук со старыми, разрозненными книгами, — и вот, когда тетка посылала Р. туда за чем-нибудь, он захватывал из сундука книжку и тайком читал ее у себя за дверью.

Когда дядя, считавший чтение праздным препровождением времени, узнал о занятиях Р., то сильно его наказал... На одиннадцатом году жизни Р., по приказанию дяди, начал ходить в Почтовую Контору — присматриваться к делу и помогать чиновниками.

В продолжение двух лет Р. изучил все почтовое дело и даже научился считать на счетах, что было величайшей мудростью для многих почтовых чиновников Наконец, дядя решил отдать его в Уездное Училище.

Р. говорит об этом учений следующее: "Я три года пробыл в первом классе и ничего не понял. Об умственном развитии учителя не заботились, а учили нас в зубрежку и ничего не объясняли.

Кроме того, учителя считали за наслаждение бить нас. Я отсюда не убежал, потому что уже привык к розгам". По свидетельству товарища Р. по Уездному Училищу, тот был в это время "угрюм, сосредоточен в себе, необщителен и чуждался всех и всего. Ни с кем он не вел особенной дружбы, хотя и редко с кем ссорился.

Игры, особенно шумные, он не любил, и если временами принимал в них участие, то как-то нехотя, чтобы только чем-нибудь заняться". По словам того же товарища, у Р. были выдающиеся способности, которые были признаны как преподавателями, так и учениками, но механическое заучивание наизусть было ему так неприятно, что он готов был выдержать побои и сделать даже скверный поступок, лишь бы избавиться от этой зубрежки.

Вместе с посещением Училища Р. продолжал ходить в Почтовую Контору и помогать чиновникам.

Часто Р. помогал сортировать безграмотным сторожам пришедшие книги и газеты, — и вот однажды ему пришла в голову мысль снести газету учителю, чтобы его задобрить.

Это прекрасно удалось: остался доволен не только учитель, но и весь класс, потому что преподаватель тут же принялся за чтение и ни у кого не спрашивал уроков.

Это поощрило Р., и с этих пор он занялся регулярно похищением с почты газет и книг, которые относил учителям или обменивал товарищам на нравившиеся ему вещи. Раз Р. нечаянно захватил вместе с газетой одну деловую бумагу и, боясь ее возвратить назад, чтоб его не поймали, забросил ее в огород.

Бумаги хватились и стали ее разыскивать.

Один из почтовых чиновников, недолюбливавший дядю Р., узнал, что Р. носит учителям газеты.

Он поехал к учителям, но те, конечно, сказали, что не знали, каким путем доставал Р. газеты, и предложили чиновнику взять их обратно.

Р. признался в своей вине; началось судебное дело, тянувшееся два года. Дядя Р. употреблял все усилия, чтобы выпутать племянника.

Враждовавшие с ним чиновники упрекали его, что из его воспитанника вышел вор. "Сначала мне стыдно было выйти из дому, — рассказывает сам Р., — стыдно встретиться с кем-нибудь, — все друзья мои отшатнулись от меня и я сидел дома, в углу за дверью, читая географию или катехизис... Но книги не шли мне на ум! Я готов был Бог знает что сделать для дяди, только бы он не сердился". За это время Р. переработал новый ряд мыслей.

Он увидел, как необдуманный поступок, которым он никому не думал принести вред, привел к таким тяжелым последствиям для близких к нему людей. Под влиянием этих размышлений в Р. выработалась та поразительная честность, которой впоследствии все удивлялись.

Наконец, дело его было решено бывшей Палатой Уголовного и Гражданского Суда, и ему была назначена ссылка на покаяние в Соликамский монастырь на три месяца.

Здесь Р. исполнял самые низкие должности, но, несмотря на это, монастырская жизнь ему понравилась.

Ее "исправительное" значение было скорее отрицательным, так как нравы монахов отличались крайней распущенностью. "В Соликамске, говорит Р.: "я в одну неделю познал нечестие монахов, как они пьют вино, ругаются, едят говядину, ходят по ночам, ломают ворота". Под конец пребывания в монастыре Р. с каждым днем все более привязывался к своим новым знакомым. "И так я чудно и весело проводил время с монахами, — рассказывает он дальше: "они меня поили пивом, и я часто приходил домой пьяным.

Иногда обедал и спал в кельях.

Словом, очень весело я проводил время с доброй братией и в особенности тогда, когда пили пиво". По его же словам, пиво это обыкновенно для большей крепости настаивалось на табаке... Но, несмотря на распущенные нравы монахов, Р. все-таки вынес из монастыря религиозное чувство и пристрастие к аскетизму и мистицизму.

В течение 1857 и 1858 годов он читал большею частью духовные книги и посвящал много благочестивым размышлениям как в письмах к друзьям, так и в своих заметках.

В этот период религиозного настроения Р. начал писать проповеди.

По возвращении из монастыря он снова поселился у дяди в Перми и поступил в Уездное Училище.

Школьный товарищ Р. говорит, что "ссылка заметно повлияла на Р. Выражение его лица сделалось серьезнее и задумчивее.

В отношениях с окружающими он старался быть мягче и приветливее, но вместе с тем он стал еще более замкнутым и сосредоточенным в себе". Он усердно принялся за работу и вместо прежних единиц стал получать пятерки.

Сравнительно трудно давалась ему математика.

В 1859 году дядя переехал в Екатеринбург, куда был переведен в качестве Помощника Почтмейстера (впоследствии он был назначен Почтмейстером в Оханск).

Оставшись на свободе, Р. как будто ожил, — и вместо рассуждений о непостижимом в его записках появляются стихи, очерки лиц, с которыми ему пришлось жить, описание городских происшествий и т. п. Во время пожаров в 1859 г. в Перми Р. нанимался по ночам караулить дома, за что получал по 20 копеек за ночь: видно денег у него не было в избытке! 25-го июля 1859 года Р. окончил курс Уездного Училища и получил аттестат с отличными, хорошими и (только из арифметики и геометрии) достаточными отметками.

Тотчас же Р. отправился к дяде в Екатеринбург.

Здесь он поступил в Екатеринбургский Уездный Суд, с жалованьем по 3 рубля в месяц. Р. поступил туда с большой охотой и чрезвычайно гордился тем, что служит в таком месте, где решаются дела о людях. Принося служебную присягу, Р. думал про себя: "Зачем я буду изменять ей? Я буду верно служить, не так, как они... для пользы людей"... В то же время он принялся усиленно за писание.

Первые его труды на литературном поприще носили стихотворную форму. 1860-м годом помечена его поэма в трех частях " Приговор", а в 1861 году Р., по-видимому, окончил драму в 6 действиях "Панич". Пока он жил у дяди, ему трудно было вполне отдаться работе. "Пора тебе, дураку, за канцелярское дело приниматься; нечего зря-то бумагу марать", — говорил, бывало, дядя племяннику, когда тот, забравшись на полати, "сочинял" что-нибудь на четвертушке бумаги.

Не раз дядя, чтоб отучить Р. от "сочинительства", прибегал к старому средству — ручной расправе.

В 1860 году Р. получил место в том же Уездном Суде — помощника столоначальника чернорабочего стола. В это же время Р. познакомился с одним рабочим, служившим на Екатеринбургском Монетном Дворе; он поддерживал в Р. честные стремления и внушал ему мысль о необходимости жить для пользы других.

Под его влиянием Р. начал писать обличительные статьи; из них известны только две и то лишь по одним названиям: "Черное озеро" и "Деловые люди" — они не сохранились в бумагах Р. По мере того, как у Р. укреплялось сознание, что с помощью своих произведений он может сделать полезное дело, Уездный Суд и Екатеринбург стали ему надоедать, и все сильнее возрастало в нем желание ехать в Пермь. Он хотел принести пользу своим ближним, но не знал, как за это взяться.

Р. глубоко чувствовал недостаточность своего образования и еще до поездки в Пермь говорил: "Не было у меня ни одного такого человека, с которым можно было бы отвести душу. Часто случалось, что я, сидя на реке, глядел куда-нибудь в даль; глаза останавливались, в голове чувствовалась какая-то тяжесть и вертелись слова: как же это? отчего это? и в ответ ни одного слова... И думаешь: эх, если бы я был богат, — накупил бы себе книг, много, много... Все бы выучил и пользу какую-нибудь принес бы". Кроме желания доучиться и увидеть побольше света, Р. тянула в Пермь еще привязанность к какой-то девушке, имя которой осталось неизвестно.

Ему пришлось выдержать тяжелую борьбу с дядей, не хотевшим отпустить его от себя. В Перми Р. долго не мог найти места, — с одной стороны потому, что он был некогда под судом, а с другой стороны мешали его обличительные статьи, слух о которых распространился по Перми, так как Р. их посылал в редакцию "Пермских Губернских Ведомостей". После долгих поисков Р. удалось, в июне 1861 г., получить место канцелярского служителя Казенной Палаты. "Меня посадили", пишет Р.: "в регистратуру.

Вся моя работа, не умственная, а машинная, состоит в записывании входящих бумаг, а при получении пяти или шести рублей жалованья кажется вдвое обременительнее.

Для ума же никакой пищи". В этот период, как и почти всю свою жизнь, Р. прожил на границе нищеты.

О скромности его средств к существованию можно судить по относящемуся к тому времени бюджету, им самим записанному: "За квартиру — 1 руб. 50 коп. На говядину — 30 ф. по 3 коп. за фунт — 90 коп. Хлеба на 60 коп. и молока на 60 коп." — "Буду жить, — замечает дальше Р., — как Бог велит". Терпя такую нужду, Р. в то же время переживал внутреннюю драму: девушка, которую он любил, изменила ему и вышла за другого, более обеспеченного жениха.

После этого нового удара он с новым рвением схватился за перо и стал передавать бумаге свои мысли и чувства.

В Перми у него нашлось несколько судей его литературных работ: какой то сослуживец — T. и редактор "Пермских Губернских Ведомостей" — П. В это время Р. начал писать рассказ из заводской жизни "Скрипач", а затем поэмы "Два барина", "Воля" и драму в 5 действиях "Раскольник" (отрывки, с предисловием Г. И. Успенского, не пропущенные в свое время цензурой и ныне принадлежащие Пушкинскому Дому, напечатаны в ч. II "Невского Альманаха", Пгр. 1917 г.). Тогда же Р. написал вчерне многое из того, что впоследствии было им обработано и напечатано.

Р. неутомимо читал и писал во все свободное от занятий время. При Казенной Палате была своя библиотека, там получались также новые журналы и газеты.

Первая статья Р., напечатанная в "Пермских Губернских Ведомостях", касалась этой библиотеки. "Как же вы пишете, а меня не спрашиваете?" — сказал ему Председатель Палаты, когда прочитал статью.

Но дурного от этого для Р. ничего не вышло. а наоборот, — статья принесла ему пользу: ему прибавили жалованья и назначили библиотекарем, что дало ему возможность еще больше времени посвящать на чтение.

Однако, Р. вскоре увидел, что, живя в Перми, он так и не принесет никакой пользы своими сочинениями.

Р. хотелось высказать перед всеми ту массу горя, нищеты и бедствий, которую он наблюдал в жизни. Ему хотелось, чтобы все узнали о страданиях, выпадающих на долю простого рабочего и крестьянина.

Он думал, что все это существует лишь потому, что общество об этом ничего не знает. Ему казалось, что достаточно описать все виденное им во всей наготе, правде и искренности, чтобы каждый интеллигентный человек постарался уменьшить страдания народа.

Провинциальная жизнь перестала удовлетворять Р., и его стало тянуть в Петербург.

С одной стороны он чувствовал, что знает еще мало, и стремился в столицу, по его собственным словам, "чтобы поумнеть и поучиться". С другой, только там он мог надеяться, что будут напечатаны его произведения.

Случай помог Р.: в Пермь приехал из Петербурга ревизор;

Р. попал к нему в переписчики бумаг и, видя к себе хорошее отношение со стороны ревизора, решился попросить его — и то только письменно — помочь ему перевестись в Петербург.

Ревизор расхохотался, когда узнал о желании канцелярского служителя заняться писательством.

Желал испытать способности Р., он поручил ему в течение двух недель выучить наизусть весь Рекрутский Устав. Р. исполнил блестяще эту задачу, и тогда ревизор, убедившись в его способностях, обещал ему свое содействие, но на прощанье советовал Р., вместо занятий литературой, в свободное от служебных обязанностей время работать в квартале, "где вам все-таки дадут лишних рублей восемь"... В 1863 г. Р. прибыл в Петербург.

Несколько месяцев ему пришлось жить без места, пока бывший ревизор не пристроил его в какое-то присутственное место с жалованьем по 9 рублей в месяц. И в Петербурге Р. жил почти в нищете.

Сначала он послал несколько очерков в "Северную Пчелу", где их приняли (напр., "Лотерея", с подп.: "2-го сент. 1863 г.", — 1863 г., № 240 и 241), но денег Р. не заплатили.

В 1864 году Р. написал своих знаменитых "Подлиповцев", но так мало был избалован успехом, что стеснялся сам отнести их в редакцию, а послал рукопись с дворником.

Вместе с тем Р. написал письмо к редактору, в котором высказывал мотив, заставивший его взяться за перо: "Зная хорошо жизнь этих бедняков (бурлаков), я задумал описать ее, чтобы хоть сколько-нибудь помочь этим несчастным труженикам". Напечатанные в №№ 3 и 4 "Современника" за 1864 год, "Подлиповцы" сразу обратили на себя внимание публики.

Наша интеллигенция, обитающая большею частью в городах, даже не воображала, что в недрах богоспасаемой России могли существовать дикари, подобно неграм обращенные во вьючный скот. Перед читателем был не опытный, хитроумный художник, которому ничего не стоит и присочинить ради эффекта, а безыскусственный самоучка, пишущий лишь для того, чтобы объявить всенародно, как страдают "Подлиповцы", и обратить на них внимание общества.

В продолжение своей дальнейшей литературной деятельности Р. написал много произведений, помещающихся ныне в двух томах, содержащих 124 листа компактной печати.

Все его произведения заключают в себе неизменно одно и то же содержание: "как голодают, холодают, терпят всевозможные мытарства, обиды и оскорбления бедные люди, пробивая себе дорогу к обеспечению своего существования". Наиболее выдающимися из произведений Р. считаются: "Ставленник", "Между людьми", "Глумовы", "Где лучше?" и "Свой хлеб". Жизнь Р. значительно улучшилась после приобретения литературной известности.

Вскоре он женился на своей землячке, так же, как и он, круглой сироте, приехавшей в Петербург искать, "где лучше". Р. имел двух детей (из коих дочь Мария за свящ. Евстратовым).

Из оставшихся после Р. записок видно, что его ни на минуту не покидала жажда знания.

Живя в Петербурге, Р. не переставал работать над собой: он читал книги и составлял из них конспекты, чтобы усвоить себе их содержание.

Несколько раз Р. ездил в Пермь и посещал чугунно-литейные и другие заводы, с целью снова освежить в своей памяти прежние наблюдения и дополнить их новыми.

Каждое новое произведение Р. вызывало в литературе целую бурю. Эстетики и любители легкого чтения набрасывались на него с пеной у рта, глумились над его "приемами", над "языком" и "нехудожественностью" его произведений.

Они считали их ниже всякой критики и не заслуживающими никакого внимания.

Каково должен был чувствовать себя Р., читая подобные отзывы интеллигенции? Ведь, он стремился только к тому, чтобы верно изобразить страдания народа и этими картинками, списанными с действительности, тронуть сердца "власть имеющих" — "соли земли Русской". И вот журналы со всех сторон набрасывались на него за то именно, что он написал слишком реально, без всякого творческого вымысла, "нехудожественно". Это, конечно, вызвало в нем сомнение относительно полезности его писательской деятельности.

К тому же, несмотря на свою известность в литературе, Р. постоянно нуждался в деньгах, во-первых, потому, что его эксплуатировали издатели, во-вторых, потому, что он всегда делил со всеми все, что у него было. Сомнение в продуктивности своей деятельности и вечная нужда крайне пагубно действовали на Р., и он стал все больше запивать.

Он умер от отека легких, на 29-м году жизни, 9-го марта 1871 года. После него осталось много заметок и громадный дневник, который он вел в продолжение 10 лет; дневник этот до сих пор еще не напечатан "по независящим обстоятельствам". "Сияние" 1872 г., т. I, № 19, стр. 306—308; "Грамотей" 1871 г., т. II, кн. VIII, стр. 41—53; "Русск. Архив" 1873 г., стр. 1504; "Илл. Календарь" 1872 г., приложение, стр. 69; "Заря" 1869 г., № 9; "Русский Вестник" 1869 г., № 4, стр. 670—704; "Русский Календарь" на 1872 г.; "Русское Слово" (Воспоминания детства) 1864 г., № 10 и 11, стр. 289—322 и 1—29; "Илл. Газета" 1871 г., № 12; 1872 г., № 40; "Отечественные Записки" 1871 г., № 4, стр. 418—436; А. Пыпин, "История русской этнографии", т. I, стр. 44; т. II, стр. 73, 350 и 408; "Дон" 1871 г., № 36, стр. 2—4; А. М. Скабичевский, "История новейшей русской литературы", СПб., 1900 г., стр. 229—286; "Петербургская Газета" 1871 г., № 36; "Петербургский Листок" 1871 г., № 50; "Новости" 9-го марта 1901, № 67; "К биографии Ф. М. Решетникова" — в сборн.: "В память женщины-врача Е. П. Серебренниковой", СПб., 1900, стр. 337—357; "Памяти Ф. М. Решетникова", Е. Колтоновской — "Вестн. Евр." 1911, март, стр. 367—371; "Киевск.

Мысль" 1911, № 68 (заметка Л. Войтоловского); "Труды Пермск.

Ученой Арх. Комм.", вып. V, стр. 56—57; А. М. Скабичевский, "Беллетристы-народники: Решетников, Левитов, Г. Успенский, Н. Златовратский и пр.", Критические очерки, СПб., 1888; Г. С. Десятов, К биографии Ф. М. Решетникова, изд. ред. газеты "Волжский Вестник", Казань. 1897; "Ист. Вестн." 1910, № 3, стр. 819—824 (Восп. Скабичевского). {Половцов} Решетников, Федор Михайлович — известный писатель.

В истории новейшей русской литературы Р. до сих пор занимает особое положение, одним из наиболее ярких проявлений которого может служить отзыв Тургенева в его воспоминаниях о Белинском.

Бросая общий взгляд на произведения, появившиеся после смерти великого критика, Тургенев говорит: "как бы порадовался Белинский поэтическому дару Л. Н. Толстого, силе Островского, юмору Писемского, сатире Салтыкова, трезвой правде Р.". Основанием для этого отзыва послужило, однако, лишь одно небольшое произведение Р. — этнографический очерк "Подлиповцы". Почти исключительно о "Подлиповцах" пишут и другие критики Р.; остальные произведения его признаются неинтересными, почти не принадлежащими к литературе, местами "полуграмотными" (слова апологета Р., автора вступительной статьи к собранию сочинений Р. — М. А. Протопопова).

Р. действительно пишет иногда тем своеобразным смешением простой речи с речью интеллигентных классов, которое встречается в письмах грамотных простолюдинов.

Литературная обработка его сочинений не выдерживает самых элементарных требований; этого не отрицают наиболее доброжелательные критики Р., в общем придающие ему большое значение.

Так, Е. И. Утин, написавший чрезвычайно сочувственную статью о Р., говорит о его "невыработанном слоге", о его "простоте, доходящей до сухости", о его "поразительном неумении распоряжаться со своим материалом". П. Н. Ткачев, тоже написавший большую сочувственную P. статью, констатирует "скудость фантазии" автора "Подлиповцев", замечая, вполне справедливо: "романисты должны обладать некоторою способностью к обобщению, некоторою долею творческой фантазии, некоторою силою воображения — но у г. Р. нет даже и в зародыше всех этих качеств". П. Д. Боборыкин в позднейшей статье о Р. тоже отмечает, что "отсутствие литературного уменья у Р. сначала поражает, а потом даже забавляет". Как же велика и нова должна была быть "правда" "Подлиповцев", чтобы заставить забыть ради нее все требования, обыкновенно предъявляемые к художественному произведению? На самом деле, однако, в "Подлиповцах" нет ничего типичного; тот порыв покаяния, который в лучшей части русского общества вызвали "Подлиповцы", был только проявлением необыкновенно чуткой совести русского "кающегося дворянина", а не непосредственным выводом из материала, данного произведением.

Сам автор с полною добросовестностью озаглавил свое произведение так: "Подлиповцы.

Этнографический очерк". Но никто ему тогда не поверил; в действительно этнографическом очерке быта дикарей нерусского происхождения усмотрели изображение жизни русского крестьянина.

На первых же страницах очерка Р. вполне определенно говорит, что подлиповцы, жители деревни Подлипной — "пермяки", т. е. язычники-инородцы, что они молятся "своим пермякским богам", что они "говорят по-пермякски, плохо понимая наши слова" — и никто на это не обратил ни малейшего внимания.

Источники этого недоразумения лежат в том, что решетниковские пермяки говорят по-русски, только с пермскими областными особенностями.

Понятно, что если бы в каком-нибудь уголке России, даже при самых исключительных и неблагоприятных условиях, русский крестьянин мог дойти до такой жизни, которая изображена в "Подлиповцах", то сколько-нибудь чуткая совесть не могла бы не быть потрясена этим до самой глубины.

Подлиповцы меняют раз в год рубашку, настоящий хлеб немногие едят с месяц в году, остальное время все едят мякину с корой, отчего в начале очерка вымирает почти вся Подлипная.

Подлиповцы не умеют сложить простой печки; подлиповцу лень дров нарубить, и ребята замерзают от стужи. Настоящей церковной службы подлиповцы никогда не видали.

Брака освященного у них не существует.

Отец объясняет сыну, что с "бабой жить баско" — и тот находит себе девку, с которой живет, пока случайно наехавший поп, пригрозив становым, не заставил его обвенчаться.

Отнюдь не злая Матрена "больше всего в своей жизни любила корову.

Корова для нее была больше, нежели дети: дети ей ничего не давали, а корова снабжала всю семью молоком". Добрый, по авторским намерениям, парень Сысойко маленького брата и сестру "нарочно садил на голый пол, нарочно не давал есть, думая, что они помрут"; хотел "пришибить чем-нибудь, но ему было жалко, он чего-то боялся". Подлиповцы не знают, что такое царь, что такое паспорт.

Умнейший и лучший из подлиповцев — Пила — умеет считать только до пяти; он отъявленный и систематический вор и живет с собственною дочерью Апроськой, которую разделяет с Сысойкой.

И все-таки Р. показывает весьма определенно, что душе подлиповца не чужды человеческие чувства.

Пила не понимает, почему нельзя украсть у торговки и даже у односельчан, но тем же односельчанам он оказывает множество услуг, а к Сысойке чувствует отеческую нежность и ухаживает за ним с трогательною преданностью.

Есть в рассказе и много других проявлений того, что живой родник человеческих чувств бьет в глубине души скотоподобных героев рассказа.

Именно это и усугубляло впечатление: думалось, что всякий из наслаждающихся благами жизни и культуры виноват в чудовищном "вырождении" жителей Подлипной, которые при более участливом к ним отношении, может быть, и не дошли бы до такой потери образа и подобия человеческого.

В этих-то чувствах, возбужденных "Подлиповцами", лежит их несомненное историческое значение.

Даже признавая впечатление, произведенное очерком Р., недоразумением, нельзя не согласиться с тем, что в истории изображения народной жизни "Подлиповцы" являются поворотным пунктом.

После их если и не "трезвой", то во всяком случае отрезвляющей "правды" барски-соболезнующее, смягченное и приподнятое изображение народного быта исчезает навсегда.

В последующих произведениях Р. — "Где лучше", "Глумовы", "Свой хлеб" и др. — тоже изображалось народное горе, но читатель уже не считал себя ответственным за это горе, потому что в значительной степени сами же герои томительно-длинных, однообразных "романов" Р. были виноваты в своих злоключениях.

Все они зверски пьют, при всяком удобном случае готовы стянуть все, что плохо лежит, и, за малыми исключениями, менее симпатичны, чем Пила и Сысойка.

Быт, который изображал Р., — быт уральских горнорабочих — по своей исключительности также не мог способствовать обобщающим выводам и возбудить живой интерес.

Самое неудачное из больших произведений Р. — "Свой хлеб". Автор задается здесь целью изобразить борьбу с предрассудками, которую ведет молодая девушка из чиновничьего (или "аристократического", по наивной терминологии Р.) круга, захотевшая жить собственным трудом.

Исход своим стремлениям к эмансипации героиня (видимо — портрет близкого Р. лица) находит в том, что для тех же самых чиновниц, понятия которых ей кажутся узкими и устарелыми, шьет модные платья.

В чисто литературном отношении Р. гораздо лучше удались небольшие рассказы, например "Тетушка Опориха". Здесь, по крайней мере, нет тех утомительных повторений, которые составляют характерную черту протокольного творчества Р., совершенно лишенного способности выделять и отличать важное и яркое от второстепенного и безразличного.

Автобиографический интерес представляют очерки "Между людьми". В связи с немногими сохранившимися биографическими данными они дают ключ к пониманию того, почему все, что писал Р., так мрачно и безнадежно.

Р. родился 5 сент. 1841 г. в Екатеринбурге.

Отец его был сначала дьячком, потом поступил в почтальоны.

Горький пьяница, он довел жену свою, дочь дьякона, до того, что она с 9-месячным Р. решилась уйти от него в Пермь, где жил брат ее мужа. Пришла она в Пермь во время страшного пожара, который на ее чрезвычайно нервную натуру произвел такое впечатление, что она умерла.

Мальчик остался на попечении дяди и тетки. Они не были злые люди по существу, но, испытывая страшную нужду на нищенском жалованье по почтовому ведомству, вымещали все накоплявшееся неудовольствие на приемыше, которого к тому же считали нужным "учить" для его же блага. От природы веселый, бойкий и резвый мальчик раздражал их своею веселостью; его стали бить беспрерывно, зверски, до крови, и довели его до такого ожесточения, что ему ничего не стоило засунуть в квашню или кадку с водой дохлую кошку, измазать в грязи чистое белье, вытащить из самовара кран и забросить его через забор, распаять самовар и т. д. Он стал наказанием для всего двора, все его нещадно били, а он продолжал всем делать всевозможные неприятности.

Ласки он никогда ни от кого не знал; когда он в первый и последний раз в жизни, 9 лет от роду, увидел отца, все свидание ограничилось тем, что оба неловко молчали, а на прощание отец просил тетку: "дери ты его... что есть мочи дери" Десяти лет его отдали в уездное училище (а не в "бурсу", как говорится в большинстве биографич. очерков), и мальчика стали бить и дома, и в школе. В школе драли больнее; он решился бежать.

После разных злоключений его изловили и так отодрали, что он два месяца пролежал в лазарете.

Тем не менее он вскоре опять убежал, шатался с нищими, терпел ужаснейшую нужду, был пойман и опять варварски наказан.

Охота бежать у него пропала К порке он стал равнодушен и к тому же придумал средство отделываться от нее взятками: сторожу-секутору давал несколько копеек из тех, что зарабатывал в почтовой конторе писанием писем для неграмотных, а учителям таскал с почты газеты или отправлял при помощи дяди даром письма.

Таскание газет имело для Р. роковые последствия.

После прочтения газет Р. редко отправлял их снова по назначению подписчикам и обыкновенно забрасывал их куда-нибудь.

Эти проделки сходили с рук, пока дело ограничивалось газетами.

Но между газетами попадались пакеты, которые Р. тоже забрасывал.

Раз между не доставленными по назначению пакетами оказались важные официальные бумаги.

Поднялся переполох, началось строжайшее расследование; добрались до проделок Р. Над ним был назначен суд, который тянулся 2 года и измучил его родных, а больше всего его самого.

Участие учителей судом было затушевано и все расследование сведено к тому, что Р. вскрывал пакеты, чтобы из них вынимать белую, хорошую бумагу и попадавшиеся иногда картинки.

По малолетству виновного наказание ограничилось тем, что его сослали на покаяние в Соликамский монастырь.

Трехмесячное пребывание в монастыре имело печальнейшие последствия для Решетникова. "В одну неделю, — писал Р. в своих записках, — я познал нечестие монахов, как они пьют вино, ругаются, едят говядину, ходят по ночам, ломают ворота". Время Р. здесь проводил "чудно и весело", но здесь-то он и приобрел пагубную, с годами все усиливавшуюся привычку к вину. На почве наследственного алкоголизма она очень быстро подрезала его жизнь. Развеселое времяпрепровождение соликамских иноков не помешало Р. предаваться весьма глубоким порывам к аскетизму и мистицизму; он долго мечтал посвятить себя истинно благочестивой жизни. Вернувшись в Пермь, Р. снова поступил в уездное училище и очень хорошо окончил курс в 1859 г., после чего поселился в Екатеринбург, где его дядя получил место помощника почтмейстера.

Он поступил сначала писцом в уездный суд, с жалованьем в 3 р., потом был помощником столоначальника.

В это время литературные наклонности Р. сказались уже очень определенно: он писал поэмы, драмы, очерки и т. д. Родные относились к его писанию крайне неблагосклонно, считали это "черною немочью" и отчасти побаивались, чтобы он не начал обличать в газетах и не причинил бы им неприятностей по службе.

Р., однако, не унимался и особенно много стал писать, когда в 1860 г. перешел на службу в Пермь. Узнав о том, что Р. все свободное время отдает "черной немочи", дядя ему писал: "я не ладил и даже не желал сделать из тебя поэта или какого-нибудь дурака, а всегда старался сделать из тебя умного и образованного человека". В Пермь Р., кроме желания большего простора для умственной жизни, влекла любовь, которую он подавлял в себе под влиянием аскетического настроения.

Из благоприятно слагавшихся сначала отношений ничего не вышло, и общее мрачное настроение получило только новую пищу. В Перми Р. занимал место канцелярского служителя казенной палаты.

Получая жалованья 5 р. в месяц, он жил впроголодь, расходуя 1? р. на квартиру, 90 к. на говядину, 60 к. на хлеб и 60 к. на молоко.

В 1862 г. ему удалось поместить этнографический очерк в "Пермских губ. вед.", но это только причинило ему массу неприятностей по службе; его стали бояться, как беспокойного и неприятного человека, который вот-вот начнет обличать сослуживцев.

В Пермь в это время приехал из министерства ревизор, у которого Решетников занимался перепиской бумаг и которому очень понравился.

Литературных упражнений Р., его драм и поэм ревизор не одобрил, но обещал доставить ему место в Петербурге и обещание свое исполнил.

В августе 1863 г. Р. был уже в Петербурге.

Сначала он очень сильно бедствовал.

Место в мин-ве финансов давало только 9 руб. в месяц; снова приходилось жить впроголодь, в конуре, рядом с кабаком.

Чтобы несколько поправить свои денежные дела, Р. помещал небольшие очерки в "Сев. пчеле", но платили ему очень неаккуратно.

Один из сослуживцев надоумил его снести только что написанных "Подлиповцев" в "Современник". В письме к Некрасову Р., между прочим, говорил — и это чрезвычайно ценно для характеристики общего колорита творчества Р., его мотивов и источников: "я задумал написать бурлацкую жизнь, с целью хоть сколько-нибудь помочь этим бедным труженикам.

По-моему, написать все это иначе — значит говорить против совести, написать ложь... Наша литература должна говорить правду... Вы не поверите, я даже плакал, когда передо мною очерчивался образ Пилы во время его мучений". Тайна успеха "Подлиповцев" в том и заключается, что слезы, хотя и скрытые за сухостью протокольного стиля автора, сообщились читателю.

Тотчас же напечатанные (в № 3 и 4 "Современника" за 1864 г.) "Подлиповцы" сразу создали Р. крупную известность.

Он оставил службу и всецело отдался литературе.

Но мало личного счастья дал Р. неожиданный успех. Он страдал от сознания своего ничтожного образования, от того, что не был интересен для столичных литераторов, набросившихся на него как на новинку.

Его известность шла назад, хотя его печатали очень охотно в лучших журналах.

К нравственным страданиям присоединялись и материальные.

Хотя он зарабатывал не мало, но он был не один: вскоре по приезде в Петербург Р. женился на землячке, приехавшей зарабатывать в столице свой хлеб. Пошли дети, заработок был неверный, приходилось сильно бедствовать.

Все это делало Р. крайне угрюмым, мрачным и грубым; он сторонился от всех и топил свое настроение в вине. У него сделался отек легких; он умер 9 марта 1871 г., не дожив до 30 лет. Собрания сочинений Р. изданы в 1869 г. (СПб.), в 2 т., затем К. Т. Солдатенковым в 1874 г. (М., 2 т.), с вступ. статьею Глеба Успенского, и в 1890 и 95 гг. — Ф. Ф. Павленковым, со ст. М. Протопопова.

Ср. "Отеч. зап." 1871, № 4 (Г. Успенского);

А. М. Скабичевский, "Сочинения"; Н. В. Шелгунов (в "Деле", 1871, № 5): Евг. Утин (в "Вестн. Европы", 1869, № 12); П. Д. Боборыкин (в "Крит. обозрении" (1880, № 10); П. Н. Ткачев (в "Деле", 1868, № 11 и 12); "Заря" (1869, № 9); М. К. Цебрикова (в "Сборнике недели", 1872); А. (Авсенко), в "Русск. вестнике" (1875, № 4); "Сияние" (1872, № 19); Головин, "Рус. роман"; Г. С. Десятов, "К биографии Ф. М. Р." (Казань, 1897; оттиск из "Волж. вестн."). С. Венгеров. {Брокгауз} Решетников, Федор Михайлович автор романов "Где лучше", "Свой хлеб" и друг.; † в ночь с 8 на 9 марта 1872 г., 29 лет. {Половцов} Решетников, Федор Михайлович [1841—1871] — беллетрист.

Дед Р. был уездным казначеем, отец — дьячком, к концу жизни — почтальоном.

Мать — дочь дьячка.

Дядя и воспитатель был приемщиком почтовой конторы в Перми. Родился Р. в Екатеринбурге, воспитывался и учился в Перми — сначала в приходском училище, а затем — в уездном.

В 1856 учение Р. было прервано: за хищение корреспонденции из почтовой конторы он был предан суду; по малолетству был присужден к "эпитимии" в монастыре.

Наказание Р. отбывал в Соликамске, где монахи приучили Р. к вину. Через год прерванное учение возобновилось; в 1859 Р. окончил уездное училище и уехал из Перми в Екатеринбург, куда был переведен его воспитатель-дядя. В том же году Р. определился на службу в екатеринбургский уездный суд, был сначала писцом, а затем и. д. начальника горнозаводского стола. В Екатеринбурге начались первые литературные опыты Р., сурово встреченные домашними.

Широкое развитие творческая деятельность Р. получила в Перми, куда он перевелся канцелярским служащим пермской казенной палаты [1861]. В Перми же, в местной газете, появились и первые печатные произведения Р. [1862]. В 1863 по протекции ревизовавшего пермские учреждения министерского чиновника Р. перевелся в Петербург, поступил канцелярским служащим одного из департаментов министерства финансов и в том же году начал сотрудничество в "Северной пчеле". В 1864 в "Современнике" были напечатаны "Подлиповцы", написанные вероятно еще в Перми, "Ставленник", "Макся"; в "Русском слове" — "Воспоминания детства". В том же году Р. вышел в отставку и с этого времени жил лит-ым трудом.

В 1865, после поездки на родину, Р. написал большой роман — "Горнорабочие". Первая часть романа была напечатана в "Современнике", две другие после закрытия "Современника" остались на руках у Р. Второй роман из жизни горнорабочих — "Глумовы" — Р. печатал в "Деле" [1866—1867], но напечатаны были только две части: третью часть редакция к Дела" печатать не согласилась.

Только третий роман Р. из рабочей жизни — "Где лучше?" — был напечатан полностью ("Отечественные записки", 1868). В 1867 семья Р. переселилась в Брест, где жена Р. получила должность повивальной бабки. В 1867 у Р. появились первые признаки грозной болезни — кровохарканье.

В 1870 семья Р. переселилась в Петербург.

В том же году вышел новый роман Р. "Свой хлеб". В марте 1871 Решетников умер от отека легких.

Своеобразие творчества Р., резко отличавшее его от других писателей демократического лагеря, — ярко выраженный интерес к рабочему классу, его положению и материальному быту. Этими темами определяется особое место Р. среди группы писателей-шестидесятников (Голицинский, Левитов в известной части своих произведений, Воронов, молодой Гл. Успенский), которых объединяла принадлежность к городской мелкобуржуазной демократии, равнодушие к "народнической" проблематике, понимание противоречий интересов городской бедноты и их эксплуататоров, политический индиферентизм, пессимистическая оценка будущего.

Данная группа резко отличалась от революционно-демократических писателей, идеологов революционного крестьянства, — Чернышевского, Некрасова, Салтыкова и др., — в революционной борьбе с помещиками и буржуазией осуществлявших требования крестьянской демократии.

Народническая критика 70-х гг. не умела различать в "народном мире" составлявшие этот мир стихии.

Критика эта, отмечая особенности творчества и интересов Решетникова (Ткачев), находила в них черты "народного реализма" — не больше (Шелгунов, Скабичевский и др.) Эпигоны народнической критики совершенно игнорировали указанное своеобразие Р. и включали его в одну группу с писателями ярко выраженного народнического направления.

Наиболее близкими к народничеству в смысле интереса к крестьянству, его положению являются "Подлиповцы". Здесь даны ужасные картины нищенской жизни деревни, где люди живут, как "лошади и коровы", и где их животной жизни противопоставлена тоска автора по человеческому, хотя бы несколько обеспеченному существованию.

Но народническая ортодоксия — "мир", "община" — и в этом произведении чужда Р. Основным же содержанием творчества Р. является вопрос о положении рабочих, оставивших деревню и ищущих счастья в наемном труде. Темы о рабочих — волжанах, уральских, петербургских и т. д. — основные темы его произведений, начиная с ранних ("Скрипач", "Раскольник") и кончая таким, казалось бы, проблемным, интеллигентским романом, как "Свой хлеб". Говоря о русском рабочем классе в эпоху его становления, Р. не мог обойти деревни и крестьянства и в своих "рабочих" (по темам) произведениях, но оно интересует его только тогда, когда выходит из-под "власти земли" и отправляется на поиски "где лучше" ("Старые и новые знакомые", "На заработки", "Женщины Никольского рынка", ряд персонажей и ситуаций в "Где лучше?" и пр.). Однако определение Р. как "пролетписателя начального часа" (Дивильковский), "предшественника пролетарской литературы" (Бродский-Краснов) не может считаться правильным.

Р. твердо усвоил истину, что "бедному человеку с ничтожным званием нечего и думать о свободе", что только "богачество" — экономическая независимость — путь к освобождению; он видит, что личное освобождение отдельных рабочих порождает кулаков и эксплуататоров (Корчагин в "Глумовых"), но мысль его не находит выхода: на вопрос "где лучше" — он может ответить только одно: "на том свете, должно быть, лучше". Пессимизм Р., равнодушие к политической борьбе его эпохи, недоверие к революционной интеллигенции, возглавлявшей эту борьбу (см. "Дневник"), — все это не дает никакого права считать Р. идеологом пролетариата даже той ранней стадии пролетарской борьбы.

Р. выражает в своем творчестве настроения темной, отсталой, забитой крепостным правом рабочей массы, отделенного от земли крестьянства, городского мещанства.

Тем не менее постановка проблемы "рабочего человека" в большой литературе, до которой Р. поднялся, указание на неразрешимость ее при данных условиях — огромная литературная заслуга Р. перед пролетарским движением, и, несмотря на авторский пессимизм, выводы, к которым приходили читатели Р., не могли не будить революционной мысли. Это революционизирующее значение творчества Р. особенно велико было в условиях его времени, когда господствовала литература либерального дворянства и буржуазии (Тургенев, Гончаров и др.). Враждебная демократии критика отказывала Р. в художественном мастерстве: голое фотографирование низменных сторон жизни — главное обвинение, предъявлявшееся Р. из правого лагеря (Авсеенко, позже Чуйко). Расположенная к Р. критика робко защищала его как художника, изобретая внеэстетические категории для определения его художественного мастерства и дарования: "талант тщательного и точного наблюдения" (Михайловский), "характеристичность" (Е. Соловьев), "публицистическое искусство" (Дивильковский); "трезвая правда", которая "дальше идти не может", — так определял характер творчества Решетникова Тургенев.

Изучение экономической стороны жизни ("вгрызание в жизнь"), борьба с выдумкой ("фантазией"), установка на общественную полезность ("делать пользу людям") — таково эстетическое credo самого Р. Это сближает в какой-то степени его эстетические воззрения с эстетической теорией Чернышевского, хотя положительно можно утверждать, что философия Чернышевского была недоступна Р. В действительности творчество Р., не лишенное натурализма, обнаруживает большую наблюдательность и вдумчивость автора;

Р. дал очень выразительную характеристику изображавшейся им среды. Критика указывала, что в своем художественном творчестве Р. материалистически подходил к жизни (Ткачев и др.), но материализм его примитивен и схематичен; слишком непосредственна у Р. связь между гнетущими экономич. условиями и движением масс и отдельных лиц в его романах и очерках.

Масса механически складывается из отдельных человеческих единиц, и ее движение есть только результат действия одинаково направленных сил. Такова бурлацкая толпа, движущаяся к реке в "Подлиповцах", толпа женщин на Никольском рынке, толпа соленосок на варницах и т. д. Каждый из его персонажей думает, чувствует, стремится, как все; пожалуй только в Василии Корчагине ("Глумовы" — он же Влас Короваев в "Где лучше?") намечается что-то свое — по крайней мере он не сразу идет по той дороге, по которой движутся другие.

Каждый выделенный автором из массы персонаж точно отражает массу; был бы выделен другой, он действовал бы также. Личность у Р. бессильна.

Она вся целиком зависит от тех обстоятельств, которые образуют данную ситуацию, и ничего не пытается в них изменить.

В лучшем случае личность либо приспособляется к обстоятельствам, ищет, "где лучше", спокойнее, где не так бы били, где не так бы было голодно (Петров, Терентий Горюнов — "Где лучше?"), Дарья Андреева — "Свой хлеб", Пила и Сысойка — "Подлиповцы"), либо стихийно протестует, озлобленно уходит из жизни (Яшка, Илья Глумов и др.). Правда, личность растет по мере развертывания сюжета: к концу "очерка" выросли Пила и Сысойка, "развились" дети Пилы, растет Пелагея Прохоровна.

Но рост героев Р. мало меняет дело: экономическая стихия тяготеет над ними все так же, не вызывая осознанной жажды борьбы и противодействия.

Поскольку жизнь массы обусловлена только стихией, теряется смысл отражать внутренние переживания живой личности.

Жизненный ее процесс превращается в физиологический, лишь слегка усложненный простейшими психическими актами, до крайности примитивными ощущениями.

Несмотря на натуралистич. характер, творчество Р. дает яркие картины социальной действительности своего времени.

Библиография: I. Сочинения, 2 тт., изд. К. Н. Плотникова, СПб, 1869 (прижизненное изд.); Сочинения, 2 тт., изд. К. Т. Солдатенкова, М., 1874 (ред. Г. И. Успенского, с его вступ. статьей);

Сочинения, в 2 тт., дешевое изд. Ф. Павленкова, СПб, 1890 (ред. М. А. Протопопова и его вступ. статья);

То же, изд. 2, СПб, 1896; Полное собр. сочин., в 2 тт., изд. книжн. маг. П. В. Луковникова, СПб, 1904 (ред. А. М. Скабичевского и его вступ. статья);

Из литературного наследия Ф. М. Решетникова, ред. и вступ. ст. И. И. Векслера, изд. Академии наук СССР, Л., 1932; Избранные сочинения, под ред. И. С. Панова и И. Ф. Рюмина, вступ. ст. и примеч.

К. В. Боголюбова, Уральское обл. гос. изд., Свердловск, 1933; Подлиповцы, Этнографический очерк (из жизни бурлаков), в 2 чч., изд. С. В. Звонарева, СПб, 1868; Где лучше?, Роман, в 2 чч., изд. то же, СПб, 1869; Свой хлеб, Роман, в 2 чч., изд. К. Н. Плотникова, СПб, 1871; Знакомые портреты (Былые чудеса, Никола Знаменский, Повесть об отставном коллежском ассесоре Зуботычине, Внучкин), изд. В. В. Оболенского, СПб, 1878; Подлиповцы, Этнографический очерк из жизни бурлаков, изд. И. Л. Тузова, СПб, 1880; Глумовы, Роман, изд. то же, СПб, 1880; Свой хлеб, Роман, изд. то же, СПб, 1880; В смуте, Драма в 5 д., изд. журн. "Русское богатство", СПб, 1887; Рассказы: Никола Знаменский, Шелихвостов, изд. Лит. изд. Отд. Н. К. по Пр., М., 1918; Никола Знаменский, Тетушка Парина, изд. то же, П., 1919; Яшка, изд. то же, М., 1919; Подлиповцы, Гиз, М., 1920; То же, "ЗиФ", М. — Л., 1929; То же, М. — Л., 1930; I. Трудно поверить. II. Филармонический концерт, "Литературное наследство", кн. І (М., 1931); Дневник, "Литературное наследство", кн. III (М., 1932). II. Чужак Н., Литература жизнестроения, "Новый Леф", 1928, №№ 10—11; ДивильковскийА., Пролетписатель начального часа, "Красная новь", 1928, № 12; Шаптаев Л., Повести и романы Ф. М. Решетникова, "Ученые записки" Пермского Г. У., 1929, № 1; Вальбе Б., К 60-летию со дня смерти Ф. М. Решетникова, "Резец", 1931, № 10; Еaремин А., Ф. М. Решетников (К 60-летию со дня смерти), "На литературном посту", 1931, № 9 (см. "Красная нива", 1930, № 9); Векслер И., Из предистории пролетарской литературы, "Литературное наследство", 1931, № 1; Его же, К истории горнозаводских романов Ф. М. Решетникова, "Изв. Академии наук СССР, Отд. Общ. Наук", 1932, № 1; Его же, Судьба литературного наследства Ф. М. Решетникова, "Литературное наследство", 1932, № 3; Его же, Ф. М. Решетников в критике, "Изв. Академии наук СССР, Отд. Общ. Наук", 1932, №№ 6 и 8; Бродский-Краснов М., Предшественник пролетарской литературы, изд. Жургазобъединения, М., 1933 (Б-ка "Огонек"); Боголюбов К., Ф. М. Решетников, "Штурм" (Свердловск), 1933, № 11—12. III. Быков П., Полное собр. сочин. Ф. М. Решетникова, т. II, СПб, 1904; Венгеров А. С., Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. VI, СПб, 1897—1904; Владиславлев И. В., Русские писатели, издание 4, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, М. — Л., 1928. И. Векслер. {Лит. энц.}