Потемкин Григорий Александрович

— светлейший князь Таврический; сын отставного армии полковника Александра Васильевича Потемкина (ум. в 1746 году) и его второй жены Дарьи Васильевны Скуратовой, урожденной Кондыревой (ум. 1780 г.), род. 13-го сентября 1739 г., ум. 5-го октября 1791 г. Детство П. прошло при условиях неблагоприятных; характер отца его был тяжелый и своенравный, мать была на 30 лет моложе отца и сильно страдала от его деспотизма.

Местом рождения П. было село Чижово, Смоленской губернии, Духовщинского уезда. На пятом году П-а принял на воспитание двоюродный брат его отца, Григорий Матвеевич Кисловской, его крестный отец, бывший президентом Камер-Коллегии.

С тех пор молодой П. жил в Москве, куда в 1746 г. переселилась и мать его с пятью дочерьми.

Сначала П., вместе с Сергеем Григорьевичем Кисловским, посещал учебное заведение Литкена в Немецкой слободе, а потом перешел в Московский Университет.

По сохранившемуся показанию П. от 1754 г., состояние его в это время заключалось в 430 душах крестьян в Смоленском, Московском, Костромском, Тульском и Алексинском уездах.

Будучи записан (с 30-го мая 1755 г.) в конную гвардию, он произведен был: 15-го августа 1757 г. в капралы, 31-го декабря 1758 г. в гефрейт-капралы, 19-го июня 1759 г. в каптенармусы.

В 1756 г. П., за успехи в науках, удостоен был золотой медали.

В 1757 г. он был избран в число 12 достойнейших учеников, присланных в С.-Петербург, по приглашению Ив. Ив. Шувалова, и был представлен императрице Елизавете.

Производство в капралы он получил, по докладу Шувалова, ввиду знаний в эллино-греческом языке и богословии.

По возвращении в Москву П. перестал заниматься и в 1760 г. был исключен, одновременно с Ник. Ив. Новиковым, "за леность и нехождение в классы". Получив на дорогу от архиеп.

Крутицкого и Можайского Амвросия Зертис-Каменского 500 p., П. отправился в С.-Петербург, где в чине вице-вахмистра был взят в ординарцы к принцу Георгу Голштинскому.

Через короткое время он был произведен в вахмистры.

В этом чине находился он во время переворота 1762 года. Участие П. в этом перевороте до сих пор не вполне выяснено.

Неизвестно, чем именно он обратил на себя внимание императрицы и какую он ей оказал услугу.

Общеизвестен рассказ о темляке, поднесенном им императрице во время похода на Петергоф 28-го июня; П. сам подтверждал этот рассказ, между тем как племянник его Самойлов отвергает анекдот о темляке на том основании, что темляк, "поелику оный был не офицерский", не мог быть поднесен государыне.

Имеется еще известие, что 29-го июня П. конвоировал из Ораниенбаума в Петергоф карету "бывшего императора". Хотя П. 6-го июля и находился в Ропше, но при кончине Петра III он не присутствовал.

В письме на имя Ст. Понятовского от 2-го августа 1762 г. императрица пишет: "Dans la garde a cheval un officier nomme Chitrof, age de 22 ans, et un bas-officier de 17, nomme Potiomkin, ont dirige toute chose avec discernement, courage et activite". Подробностей в этом письме нет; трудно извлечь что-либо из дальнейших слов императрицы о прибытии к Казанскому собору конной гвардии: "...nous allames a l''eglise de Casan ou je descendis. Arrive le regiment de Preobrajensky.... Arrive la garde a cheval; celle-ci etait dans une fureur de joie comme je n''ai rien vu de pareil, pleurant, criant a la delivrance de la patrie... la garde a cheval etait en corps, les officiers a la tete". Последнее обстоятельство (присутствие офицеров) как бы подтверждает, что вахмистр П. не мог играть здесь видной роли. По сообщениям иностранцев (анонимная книга "Potemkin", 1804, p. 9), П. в ночь перед переворотом "помог собрать сторонников императрицы в полку конной гвардии". Как бы то ни было, в составленном императрицей списке лиц, имевших получить награды за участие в перевороте, мы находим и П., хотя и в самом конце списка.

В этом списке впереди всех названы три Орлова, далее следует 7 чинов Преображенского полка, 9 чинов Измайловского полка и, наконец, 5 чинов конной гвардии; из последних первым назван адъютант Федор Хитров, а пятым: "вахмистр Григорьи Патиомкин — два чина по полку да (здесь какая-то цифра с нолями зачеркнута и подписано) 10000 рублей". На другом сохранившемся месте из какой-то тетради рукой императрицы записано 36 лиц, из которых первым является Григ. Орлов, а предпоследним: "вахм. Патемкин". В составленном императрицей списке наград к коронации П. отсутствует, хотя Хитров здесь упомянут.

В официально опубликованном списке награжденных П. оказывается уже подпоручиком конвой гвардии; ему было пожаловано 400 душ крестьян и камер-юнкерство.

Согласно указу Сенату от 6-го авг. 1762 г., "конной гвардии подпоручику Григорью Потемкину" назначалось "в Московском уезде в Куньевской волости четыреста душ". Имеется еще известие, что П., в числе ближайших "пособников", получил в подарок серебряный сервиз.

Насколько темно самое участие П. в перевороте 1762 г., настолько же темной представляется и роль его при дворе в течение пяти лет, прошедших от переворота до большой комиссии 1767 г. Об этом времени имеется значительное количество анекдотов, которые не подтверждаются несомненными данными; эти анекдоты могли быть сочинены впоследствии на основании тех отношений, которые предполагались между П. и другими фаворитами, в особенности Орловыми.

К числу басен относятся, по-видимому, все рассказы о столкновениях (даже драках) П. с Орловыми.

В 1763 г. П. окривел, но не вследствие драки, а от неумелого лечения знахарем.

Что же касается отношений кн. Гр. Орлова к П., то императрица в 1774 г. говорила П-у: "нет человека, которого он мне более хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время и ныне до самого приезда, как тебя". Несомненно, впрочем, что П. бывал при дворе, хотя и не играл заметной роли. 13-го августа 1763 г. он был определен на службу в Синоде.

Сохранилось наставление, составленное по этому случаю императрицей для П.; видно, что она принимала в нем участие, если ею такое внимание уделено было "приобучению" его синодскому делопроизводству.

Военная служба его, тем временем, продолжалась: 19-го апреля 1765 г. он был произведен в поручики; в этом же году исполнял он казначейскую должность и надзирал за шитьем новых мундиров; 19-го июля 1766 г. он получил командование 9-й ротой, а в 1767 г. с двумя ротами своего полка был командирован в Москву во время комиссии об "Уложении". 22-го сентября 1768 г. он сделался камергером, а в ноябре того же года был отчислен от конной гвардии, "как состоящий при дворе". В занятиях заседавшей с 1767 г. большой комиссии П. участвовал в качестве опекуна депутатов от татар и других иноверцев; кроме того, он участвовал и в комиссии духовно-гражданской.

Видной роли он здесь не играл, хотя самый выбор специальности в комиссии свидетельствовал о замечавшемся у П-а всегда пристрастии, с одной стороны, к религиозным вопросам, с другой — к инородцам.

В 1768 году началась война с Турцией, П. поступил в январе того же года "волонтиром" в армию, служил здесь сначала под начальством генерал-аншефа князя Голицына, потом в армии графа Румянцева. 19-го июня, находясь в авангарде, он участвовал поражении генерал-майором князем Прозоровским 20-тысячного войска, перешедшего у Хотина на левый берег Днестра и шедшего к Каменец-Подольску. 2 июля он был в деле под Хотином, где взяты были турецкие укрепления. "За оказанную храбрость и опытность в военных делах" он был пожалован в генерал-майоры.

Предводительствуя отрядом конницы, он отличился в сражении 29-го августа, в котором визирь Молдованджи-паша и крымский хан были разбиты.

В начале января 1770 г. П., в окрестностях Фокшан, вместе с генерал-майором графом Подгоричани, разбил турецкий 10-тысячный отряд, бывший под начальством Сулеймана-паши и сераскира Румели-Валаси. 18-го января он сражался при Браилове, а 4-го февраля содействовал генерал-поручику Штофельну в овладении Журжей.

Все эти сражения и стычки не относятся к числу наиболее значительных в кампании 1767—70 гг. В знаменитых победах графа Румянцева П-у принадлежит роль не видная. 17-го июня близ Рябой Могилы он участвовал в преследовании разбитого неприятеля; 7 го июля он был в деле у Ларги, а 21-го июля при Кагуле отражал нападения крымцев, желавших ударить в тыл русской армии. Деятельное участие принято им было в занятии Измаила кн. Репниным; в горевшее предместье Килии он вступил первым.

Он был за эти дела награжден орденом Анны и Георгия 3-ей степени. 9-го сентября 1770 г. граф П. А. Румянцев доносил о П. императрице: "В описаниях пришедшим действиям Ваше Императорское Величество видеть соизволили, сколько участвовал в оных своими ревностными подвигами генерал-майор П. Не зная, что есть быть побуждаемому на дело, он сам искал от доброй своей воли везде употребиться.

Сколько сия причина, столько другая, что он во всех местах, где мы ведем войну, с примечанием обращался и в состоянии подать объяснение относительно до нашего положения и обстоятельств сего края, преклонили меня при настоящем конце кампании отпустить его в С.-Петербург во удовольство его просьбы, чтобы пасть к освященным стопам Вашего Императорского Величества". Это письмо 8-го октября того же года было читано в совете императрицы.

Можно полагать, что Румянцев, который позже, в дни могущества П., выискивал у него "неудовлетворительные замашки" (письмо императрицы от 15-го июля 1783 г.), на этот раз отзывался о П. искренно.

Мы имеем, действительно, указание на то, что П. отличался в это время как вождь конницы: по донесению кн. Голицына, "русская конница до сего времени еще не действовала с такой стройностью и мужеством, как под командой ген.-майора П.". В 1771 г. П. отразил нападение турок на Крайов и вытеснил их из Цимбры, освободив находившихся в этом городе христиан.

Кроме того, он сжег несколько неприятельских судов на Дунае и четыре магазина, наполненные лукой и сухарями. 17-го мая он поразил 4000-ный турецкий отряд на Ольте, осаждал крепость Турну и в октябре делал с небольшой флотилией поиски по Дунаю вплоть до Силистрии.

В мирных переговорах 1772 г. ему не приходилось принимать участия.

За прошедшую службу он, тем временем, был произведен в генерал-поручики.

В 1773 г. П., вместе с Вейсманом, высказался против переправы за Дунай (о чем реляция гр. Румянцева от 22-го апреля), но, когда это мнение не было принято, 7-го июня переправился сам через Дунай, после чего участвовал в разбитии Османа-паши под Силистрией.

По словам императрицы, писавшей 19-го июня 1773 г. к Вольтеру, П., также как и генерал-поручик Ступишин, одновременно с ним перешедший через Дунай, могли иметь дело с 18000—20000 мусульман, "dont ils envoyerent bon nombre dans l''autre monde". Из собственноручного письма императрицы от 6-го декабря 1773 г. к гр. П. А. Румянцеву вытекает, что, по переходе через Дунай, П. немедленно же занялся осадой Силистрии ("генерал-поручик П. упражняется киданием бомб в город Силистрию", писала императрица).

Действительно, мы имеем указание, что Потемкин прибыл в Петербург только в январе 1774 г. Предшествовало приезду письмо императрицы от 4-го декабря 1773 г., предвещавшее крупную перемену в судьбе П. Это письмо было, по-видимому, вызвано предшествовавшими (с 1770 г;) письменными обращениями П-а к императрице, а также желанием ее в тревожное время Пугачевщины иметь возле себя умного, твердого, энергичного и преданного человека.

Письмо это такого содержания: "Господин генерал-поручик и кавалер! Вы, чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что вам некогда письма читать; и хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, что вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному отечеству, которого службу вы любите.

Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по пустому не вдаваться и опасности.

Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтоб вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас; ибо я всегда к вам весьма доброжелательна". Несомненно, что императрица уже раньше обратила внимание на П-а. В "Записках" Храповицкого отмечено, что она говорила: "Во время турецкой кампании 1769—74 гг. много умом и советом помог кн. Г. А. Потемкин.

Он до бесконечности верен..." Полагают, что в январе 1774 г. новое письмо императрицы "неприметно" вызвало П. в Петербург.

В то же время императрицей адресовано было П-у письмо, озаглавленное "Чистосердечная исповедь" (оправдание предыдущих увлечений).

В скором времени по приезде П. написал императрице письмо (27-го февраля 1774 г.) "Всемилостивейшая Государыня! Определил я жизнь мою для службы вашей, не щадил ее отнюдь, где только был случай к прославлению Высочайшего имени. Сие поставляя себе простым долгом, не мыслил никогда о своем состоянии, и если видел, что мое усердие соответствовало Вашего Императорского Величества воле, почитал уже себя награжденным.

Находясь почти с самого вступления в армию командиром отделенных и к неприятелю всегда близких войск, не упустил я наносить оному всевозможного вреда: в чем ссылаюсь на командующего армией и на самих турков.

Отнюдь не побуждаем я завистию к тем, кои моложе меня, но получили лишние знаки Высочайшей милости, а тем единственно оскорбляюсь, что не заключаюсь ли я в мыслях Вашего Величества меньше прочих достоин? Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к освященным стопам Вашею Императорского Величества, просить, если служба моя достойна вашего благоволения и когда щедрота и Высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение мое пожалованием меня в генерал-адъютанты Вашего Императорского Величества.

Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастия, тем паче, что, находясь под особливым покровительством Вашего Императорского Величества, удостоюсь принимать премудрые ваши повеления и, вникая в оные, сделаюсь вяще способным к службе Вашего Императорского Величества и отечества". На другой же день П. получил следующий ответ: "Господин генерал-поручик! Письмо ваше г. Стрекалов мне сего утра вручил, и я просьбу вашу нашла столь умеренной в рассуждении заслуг ваших, мне и отечеству учиненных, что я приказала изготовить указ о пожаловании вас генерал-адъютантом.

Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что доверенность ваша ко мне была такова, что вы просьбу вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами.

Впрочем пребываю к вам доброжелательная Екатерина". Надо думать, еще до этих писем П. знал, какое направление получит судьба его. Это видно из письма к нему Иосифа Сатина от 3-го марта 1774 г. из Москвы: "Первое мое дело было по прибытии моем 28, дня минувшего февраля: на другой день рано был у матушки вашей Дарьи Васильевны и что вы мне изволили приказывать, что ваше превосходительство в армию не поедете и в скорости пошлете за обозом курьера, докладывал; и как матушка, так зять ваш и сестрица сему случаю недомыслются основания, к чему ваше удержание в Петербурге назначено, то и меня о том с великим прошанием спрашивали, чтоб я сказал, ежели знаю, но мне, не зная, сказать было нечего". 7-го марта императрица уже сообщала А. И. Бибикову, что она "Г. A. Потемкина, по его просьбе и желанию, к себе взяла в генерал-адъютанты". Бибикову она писала про это, как она сообщает в своем письме, потому, что "он (П.) думает, что вы, любя его, тем обрадуетеся". Вероятно, по той же причине, императрица через неделю уведомляла Бибикова, что П. ею определяется подполковником в Преображенский полк. Награды шли быстро одна за другой.

П. получил орден св. Александра Невского, пожалован был (в октябре) генерал-аншефом, назначен военной коллегии вице-президентом и 25-го декабря 1774 г. стал кавалером ордена св. Андрея Первозванного. 10-го июля 1774 г., по заключении мира с Турцией, П., "за споспешествование к оному добрыми советами", был награжден графским достоинством Российской империи; кроме того, "за храбрость и неутомимые труды", он получил шпагу, осыпанную алмазами и "в знак Монаршего благоволения" портрет императрицы для ношения на груди, В 1775 г. им получен орден св. Георгия второй степени за прошедшую кампанию.

Указом 1-го января 1776 г. ему повелено было командовать с.-петербургской дивизией до возвращения из отпуска гр. Разумовского, а 11-го января его хозяйственному попечению вверены были Новороссийская и Азовская губернии вместе с укреплениями Днепровской линии. Одновременно стал он именоваться командующим всей легкой конницей и всеми иррегулярными войсками, а также командиром всех войск, поселенных в губ. Астраханской, Новороссийской и Азовской, коих он был наместником. 21-го марта 1776 года исходатайствовано было П-у княжеское достоинство священно-римской империи с титулом светлейшего.

Почти все европейские государи в это время прислали П. высшие свои ордена.

В июне 1776 г. П. был подарен Аничковский дворец, но жил он в это время преимущественно в отведенных ему покоях Зимнего дворца, а затем переехал (в 1777 г.) в смежный с Зимним дворец, принадлежавший к Эрмитажу.

Поселившись в Петербурге, П. с первых же дней явился государственным деятелем.

Можно догадываться, что вызов его в тяжелые дни Пугачевщины состоялся именно потому, что в нем видели твердую, энергичную опору, на которую можно положиться.

С начала 1774 г. появляются документы государственного характера, писанные Государыней совместно с ним. Целый ряд их относится к пугачевскому бунту: донесения о мерах против бунта направлялись к П., а распоряжения императрицы, многие рескрипты ее и т. п. в этот критический для Пугачевщины год составлялись при ближайшем участии П-а. Столь же несомненно и значительно было участие его и в решении в том же году (и в 1775 г.) судьбы Запорожской Сечи. Еще с мая 1774 года П. участвовал в заседаниях совета императрицы, называемого иногда государственным советом.

Например, 3-го июля 1774 г. он здесь поддерживал ходатайство генерал-майора Чорбы о пожаловании его за заслугу в деле под Базарджиком. 23-го октября он же предложил расположить часть войска на зимовку в Керчи и Еникале, что было принято советом, равно как и предложение П. "расположить остающиеся около Крыма войска второй армии на зиму в новороссийских селениях и, примкнув их к имеющей зимовать в Польше первой армии, содержать все оные в готовности до исполнения турками по трактату". 9-го февраля 1775 г. П. участвовал в первом по переезде в Москву заседании Совета.

Большинство, впрочем, упоминаний о П. в протоколах совета относится ко времени второй турецкой войны. Из переписки П. с императрицей вытекает, что в течение 13 лет, от первой турецкой войны до второй, П. преимущественно был занят мерами по обеспечению границ, на юге, усилением состава войск во вновь приобретенных областях, устройством укреплений, запасных магазинов и заботами по колонизации края. В отношении этой последней мы видим в деятельности П. особое старание использовать инородческий элемент для заселения края. В 1776 г. он хлопотал о поселении албанцев в Крыму и в Азовской губернии.

В следующем году мы видим, как он поощряет кабардинских узденей и принимает меры к обратному переселению некрасовцев.

В 1777 г. (30-го мая) он писал генералу Якоби: "Полк ново-сербский... извольте набрать весь из сербов, и для того той нации людей можете взять всех из других полков, где таковые есть. Я желаю, чтобы и прочие полки составлены были из народов по своему названию, что с молдавским, волоским и булгарским легко учиниться может". В 1783 году он учреждает войско из новых подданных в Таврической области.

В 1785 г. он поощряет переселение болгар, волохов и других иностранцев в Екатеринославское наместничество.

Особым пристрастием П. к инородцам объясняется, по-видимому, громадное количество сохранившихся писем и прошений на его имя, писанных на грузинском, имеретинском, армянском, персидском, киргизо-кайсацком, калмыцком, молдавском, татарском, турецком и др. языках.

Не забывал П. и о необходимом русском элементе для колонизации.

В этих видах он не дозволял, напр., возвращать беглых крестьян из бывших запорожских земель, что для времени расцвета крепостного права было, конечно, замечательным явлением.

В секретном ордере 11-го августа 1775 г. генералу Муромцеву он писал: "являющимся к вам... помещикам с прошениями о возврате бежавших в бывшую Сечь Запорожскую крестьян объявить, что как живущие в пределах того войска люди неизъемлимо все и вообще под именем того войска вступили по Высочайшей воле в военное правление и общество, то и не может ни один из оных возвращен быть...". Назначенный в 1776 г. Новороссийским, Азовским и Астраханским генерал-губернатором, П. постепенно получал все больше власти.

В 1781 г.он участвовал в учреждении Саратовского наместничества и стал именоваться генерал-губернатором уже четырех наместничеств.

В 1784 г. (2-го февраля) он одновременно пожалован был президентом Военной Коллегии с чином генерал-фельдмаршала, Екатеринославским и Таврическим генерал-губернатором и шефом Кавалергардского полка. Еще с 1775 г. он имел при себе штаб. 13-го августа 1785 г. утверждены были штаты Черноморского адмиралтейства и флота, которые были непосредственно подчинены П-у. Еще за два года до этого ему поручено было от себя давать наставления русскому послу в Константинополе. 11-го апреля 1786 г. учреждены были Кавказское и Сибирское войска, оба по представлению П-а; организация их лежала на нем же. Одним из наиболее видных дел П. в это время было участие его в присоединении Крыма. Во время усобиц, начавшихся при Шагин-Гирее в Крыму, П. представил государыне записку, свидетельствующую о том, как живо затрагивал его вопрос о южных границах. "Крым,?писал П., — положением своим разрывает наши границы.

Нужна ли осторожность с турком по Бугу или со стороны кубанской — во всех сих случаях и Крым на руках. Тут ясно видно, для чего хан нынешний туркам неприятен; для того, что он не допустит их через Крым входить к нам так сказать в сердце.

Положите же теперь, что Крым ваш, и что нет уже сей бородавки на носу — вот вдруг положение границ прекрасное: по Бугу турки граничат с вами непосредственно, потому и дело должны иметь с ними прямо сани, а не под именем других.

Всякий их шаг тут виден. Со стороны кубанской сверх частых крепостей, снабженных войсками, многочисленное войско Донское всегда тут готово.

Доверенность жителей в Новороссийской губернии будет тогда несумнительна, мореплавание по Черному морю свободное, а то извольте рассудить, что кораблям вашим и выходить трудно, а входить еще труднее.

Еще в добавок избавимся от трудного содержания крепостей, кои теперь в Крыму на отдаленных пунктах.

Всемилостивейшая Государыня! непосредственное мое усердие к вам заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России.

Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет держав в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки.

Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить вас не может, а только покой доставит". Из бумаг А. А. Безбородко видно, что относительно присоединения Крыма П. и Безбородко хлопотали в том же направлении.

Зато в другом проекте Безбородко, известном под именем "Греческого проекта", П., как вытекает из документальных данных, не принимал того участия и не проявлял той инициативы, о которой говорят записки современников и донесения некоторых дипломатов (особ. Гарриса).

Когда в сентябре 1782 года императрица отправила имп. Иосифу II свое знаменитое предложение о восстановлении греческой империи и основании государства Дакии, П-а не было в С.-Петербурге: он из-за крымских дел выехал на это время на юг. 14-го декабря 1782 года был подписан императрицей "секретнейший" рескрипт на имя кн. Г. А. Потемкина о необходимости присоединить к России Крым при первом к тому поводе.

В рескрипте высказывалась решимость так устроить дело, "чтоб полуостров крымский не гнездом разбойников и мятежников на времена грядущие остался, но прямо обращен был на пользу государства нашего в замену и награждение осьмилетнего беспокойства, вопреки миру нами понесенного, и знатных иждивений, на охранение целости мирных договоров употребленных". "Произведение в действо столь великих и важных наших предприятий" возлагалось на П. 8-го апреля 1783 г., за секретнейшим рескриптом воспоследовал новый рескрипт на имя П., и в тот же день подписан был и манифест о присоединении к России полуострова Крымского, острова Тамани и всей Кубанской стороны.

Еще в марте 1783 г. решено было отправление П. на юг к действующей армии, которая в случае войны должна была состоять под его начальством.

Уже после того, как Шагин-Гирей, который не умел ладить ни с русскими, ни со своими мурзами, отказался от власти и принял русское подданство, П., отправившись из Петербурга в апреле месяце, прибыл, после остановки в Белой Церкви у гетмана Браницкого, к июню в Херсон.

Ввиду моровой язвы в Крыму, он не подвигался вперед, надеясь, что мурзы принесут ему изъявление покорности в Херсоне.

Здесь до него дошло известие, что Батырь-гирей с 6000 черкесами из Кубанской области вторгся в Крым. Тогда П. немедленно же ночью выступил в Крым, послал особый отряд в поиск за Батырем, захватил его в плен и велел собравшимся в Карасубазаре мурзам принести присягу императрице.

После этого присяга принесена была и в Кубанской области, и в Тамани.

В Крыму происходили еще беспорядки, распространялась, кроме того, моровая язва, и сам П. заболел опасной болотной лихорадкой.

Вследствие этого он поторопился выехать из Крыма, передав генералу Игельстрому начальство над оставленными на полуострове войсками. 21-го июля, по получении известия о присяге крымцев, опубликован был во всеобщее сведение манифест от 8-го апреля, а 23-го июля императрица особым рескриптом благодарила П. В последующие годы П. провел несколько важных нововведений по части устройства войск. В 1786 г. он издал устав, в котором с большой точностью обозначались издержки каждого полка. Еще раньше он переменил невыгодную одежду русских войск, велел обрезать косы, бросить пудру; солдаты были переодеты им в куртки, широкие шаровары, полусапожки и удобные каски. "Завивать, пудриться, плесть косы, — писал П. в особой докладной записке (4-го апр. 1783 г.), — солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами.

Туалет солдатский должен быть таков, что встал и готов". Эти нововведения вызвали удовольствие солдат и были даже воспеты в особой солдатской песне. Еще в рескрипте от 4-го апреля 1783 года говорилось о реформах П.: "Учиненное вами по воле нашей представление о перемене образа одежды и вооружения войск наших мы приемлем тем с большим удовольствием, поколику находим, что сим средством, одолев все до сего бывшие предубеждения, истребляются излишества, кои доныне тяготили войска, отымали у него время и в крайний убыток ему обращалися, вместо же того доставляется ему выгода и облегчение с немалой еще для казны нашей пользой". Взгляды II на солдатское обмундирование далеко опережали его время. Столь же опережало век проведенное им смягчение наказаний солдат: П. восставал против побоев новобранцам и требовал, чтобы ограничивались, в крайнем случае, "шестью палками". Неоднократно писал он начальникам частей о необходимости большей человечности. "Гг. офицерам, писал он, гласно объявите, чтоб с людьми обходились со всевозможною умеренностью, старались бы об их выгодах, в наказаниях не преступали бы положенных, были бы с ними так, как я, ибо я их люблю, как детей". Употребление солдат на частные работы командиров воспрещалось им под страхом строгого наказания.

Он строго следил и за правильностью снабжения солдат пищей и одеждой, требовал соблюдения санитарных правил, опубликованных им в 1788 г. ("Примечания о причинах болезней") и вторично (после Петра Великого) учредил должности инспекторов в армии. Из частей армии он, прежде всего, преобразовал конницу, увеличив состав ее на 18%, сформировав драгунские полки 10-эскадронного и гусарские 6-эскадронного состава.

Затем усилена была и пехота: устроены были егерские батальоны, увеличено число гренадер, сформированы мушкетерские четырехбатальонные полки. Наряду с военными приготовлениями и реформами в военном быте шли работы П. по устройству южных окраин, где государство, прежде всего, нуждалось в городах.

Чтобы правильно оценить деятельность П., следует припомнить, что от основания Херсона до начала второй турецкой войны, потребовавшей сильного напряжения денежных сил России, прошло всего девять лет. В записках современников и некоторых биографиях П. говорится о "громадных средствах, без всякой пользы затраченных на сооружения в Новороссии". официальные данные не показывают чрезмерных цифр. Не все то, что ассигновывалось, действительно и расходовалось.

Например, на строение и другие расходы по Екатеринославской губернии и Таврической области было ассигновано на 1787 г. 2718745 p., но сумма эта до начала войны не была еще отпущена, а когда война началась, то совет императрицы предложил, принимая во внимание, что "предмет сего расхода есть не такого существа", отложить его "до удобнейшего времени". Из ассигнационного банка, по указу от 1-го сентября 1785 г., повелено было в диспозицию генерал-фельдмаршала князя Потемкина на счет Екатеринославской и Таврической области отпустить 3 миллиона рублей; эти деньги, однако, выданы были не сразу, а по 1 миллиону в год, и 3-ий миллион в 1787 г. не был еще получен П-м. Первым из созданий П. был Херсон.

Через два года по основании, в Херсон приходили уже корабли и отправлялись с грузом и под российским флагом.

В Херсоне Потемкин устроил верфь и морские училища.

К. Г. Разумовский, посетивший город через четыре года после его основания, так рисует то, что здесь создал П.: "Что принадлежит до самого Херсона, то, кроме известного великолепного Днепра, северный берег которого здесь очень населяется, представьте себе множество всякий час умножающихся каменных зданий, крепость, замыкавшую в себе цитадель и лучшие строения, адмиралтейство с строящимися и построенными уже кораблями, обширное предместье, обитаемое купечеством и мещанами разнородными с одной стороны, казармы, около 10000 военнослужащих в себе вмещающие, с другой.

Присовокупите к сему почти перед самым предместьем и видоприятный остров с карантинными строениями, с греческими купеческими кораблями и с проводимыми для выгод сих судов каналами.

Все сие вообразите и тогда вы не удивитесь, когда вам скажу, что я и отныне не могу выйти из недоумения о толь скором возращении на месте, где так недавно один только обретался зимовник". Проницательность П-а видна в том обстоятельстве, что заметив неудобство верфи в Херсоне, он не замедлил ее перевести во вновь построенный Николаев.

О важности основанного в 1784 г. Севастополя нет необходимости распространяться.

Екатеринослав возник в 1786 г., по проекту П-а, на месте казацких селений Ст. и Hов. Койдаки и Половицы.

В 1787 г., во время известного путешествия своего императрица Екатерина II собственноручно заложила здесь Преображенский собор. К этому городу относятся те планы П-а, которые заставляли считать фантастическими все его предприятия в Новороссии.

Здесь предполагался университет, храм вроде храма св. Петра в Риме, здания вроде базилик и пропилей, консерватория, 12 фабрик.

Многие из этих предположений были неосуществимы, но осуществлению даже того, что было осуществимо, помешали война с Турцией, смерть П-а и гонение на Екатеринослав при имп. Павле I. Место для города во всяком случае было избрано удачно, что доказывается нынешним процветанием его. Кампания 1788 г. во время Турецкой войны уже успела закончиться, когда П., осматривая Очаковскую степь, обратил внимание на удобство места, где река Ингул впадает в Буг, и приступил к заложению здесь корабельной верфи. Место это П. наименовал Николаевом в память того, что Очаков взят 6-го декабря.

С самого основания Николаев предназначен был служить адмиралтейским городом черноморского флота, так как прежде основанные Херсон и Севастополь не вполне удовлетворяли этой цели. К работам по сооружению Николаева приступлено было во время самой войны, и уже 27-го августа 1790 г. с Николаевской верфи спущен был первый фрегат.

П. предполагал углубить Ингул, открыть в Николаеве морской корпус и кораблестроительное училище, а в окрестностях города основать монастырь.

В 1790 г. были окончены постройкой адмиралтейство и гостиный двор и заложена большая церковь.

Смерть П. и тут не дала осуществиться многим его планам.

Наряду с внешней политикой, устройством Новороссии, преобразованиями армии, другие отрасли государственного хозяйства сравнительно мало привлекали к себе внимание П. Предпринимавшиеся им иногда по частным просьбам ходатайства об изменениях существующих законоположений (о даче на откуп таможни и т. под.) не встречали сочувствия императрицы, как это видно из кое-каких (весьма немногих) сохранившихся ее отметок.

Из случайно дошедших до нас записок мы знаем, что П. неоднократно настаивал на полном упразднении, за ненадобностью, Коммерц- и Манфактур-Коллегии и Коллегии экономии.

О первой из них он писал: (по-видимому, в 1780 или в 1786 г.): "В числе остающихся мест мне кажется наибесполезнейшим Коммерц-Коллегия, которая и прежде Бог весть что делала.

Правило, положенное мануфактуре, еще более простирается на торговлю: прибыток наилучшим есть поощрением оной... А дальновидное распространение внешней торговли, умножение и облегчение способов внутренней оставить времени, просвещению и попечению купеческому обществу; ибо состояние торгующих становится часто хуже от того, когда о прибыли их слишком стараются другие". Императрица нашла это заключение "весьма сходственным со своим мнением", но полагала несвоевременным исполнить его. В одной из своих записок о нуждах армии П. говорит: "Я всеми обстоятельствами доказал, что мануфактур-коллегия лишняя, а потому больше полезно. чтоб комиссариат сам делал подряды"; доводы об упразднении Мануфактур-Коллегии в бумагах П-а, однако, не отыскались.

О Коллегии экономии П. писал: "Касательно Коллегии экономии, она уничтожиться может, ибо легче смотреть подробности хозяйства по наместничествам.

На содержание монастырям и прочему духовенству истекать долженствует из одного места, которое назвать хотя духовной рентереей, в ведомстве государственного казначея; потому что нельзя не замешаться в счетах, когда расход на содержание многих частей последует из разных мест. Тоже на починку церквей и других ее строений лучше ассигноваться из одного же места. Иначе несравненно более расхода будет по многим причинам и произойдет немалая трудность в соображении сумм". Императрица писала по поводу этой записки: "Радуюсь, что мои мысли встретились в сем пункте с вашими"; Коллегия экономии была упразднена указом, 2-го июля 1786 г. Мнения П. о трех коллегиях следует тем более отметить, что вообще П., как видно из его бумаг, сравнительно мало интересовался устройством и составом высших государственных учреждений; возможно, что, чувствуя себя некомпетентным в этих вопросах, он их и не касался почти вовсе. Зато несомненно считал он себя компетентным в одном внутреннем вопросе, в котором взгляды его были весьма характерны: это вопрос раскольничий.

Время улучшения положения раскольников при императрице Екатерине II совпадает с порой усиления влияния П. В бумагах его сохранилось прошение южнорусских старообрядцев, ходатайствовавших через своего представителя старца Никодима о "присоединении их при старообрядничестве к восточной православной церкви". Это прошение в 1784 г. было переписано с окончанием, которое в черновике набросано рукой самого П. Окончание это такого содержания: "Ho как монархиня наша, водима духом Евангельские кротости, позволяет беспрепятственное отправление разных вер в России обитающих, то кольми паче мы надеемся великодушного воззрения где многие тысящи народа, находясь теперь вне соединения святые церкви почувствуя таковое снисхождение, готовыми будут отдать себя навсегда со всеглубочайшей преданностью под паству святейших архиереев вселенския церкви, имени же раскола и действия оного, и друг от друга отвращения ниже следа да воспомянется.

Сие послужит к пользе отечества привлечением в Россию рассыпанных вне государства ее сынов, к безмерной славе великой императрицы и матери нашей, ибо таков будет плод ее кротости, мы же при бесконечной верности и благодарении, соединения веры и причастия Святого Духа испросивши, сами себя, друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим". В прошении старообрядцев говорилось, между прочим, о поставлении для них особого сельского епископа, независимого от епархиального архиерея.

Императрица и эту, и некоторые другие просьбы нашла несвоевременными.

Общая ее резолюция, положенная 28-го февраля 1784 г., была такова: "рассмотреть и, сообразя с духовными и гражданскими законами и с пользой государственною, подать мнение". При учреждении Таврической губернии, П. 10-го августа 1785 г. исходатайствовал распоряжение о дозволении "всем старообрядцам, которые переселяются на места, лежащие между Днепром и Перекопом, получая попов от архиерея Таврического, отправлять служение по старопечатным книгам". К докладам П. по раскольничьим делам относится записка императрицы, напечатанная т. 42 "Сборника Имп. Русск. Истор. Общ." без обозначения года и числа, за № 454: "Я рассуждаю, что, конфирмовав сей доклад, подам повод ко многим подобным от раскольников прошениям, из чего родиться может церкви нашей неприятно; иногда раскольникам род привилегии таковой, что раскольники, всегда избегая местных архиереев установленной власти, захотят быть у избранных ими архиереев, чего тогда избегнуть инако не можно будет, как разве подчинив всех раскольников в России единому архиерей, чрез что войти могут в состояние прочих в России христианских исповеданий, кои не нашей веры. Сей пункт по ныне всегда избегаем был всеми, и по сю пору о сем никто, а наипаче духовный чин, слышать не хотел, и для того советую безо всякой опаски и без формального установления, чтоб посредством высших архиереев Херсонского и Московского между собой сделали так, чтоб овцы были целы, а волки сыты. О делах же церкви едва ли и прилично установлять что-либо, минуя Синод". Предложения П. в данном случае шли дальше, чем императрица считала возможным допустить. Ho сочувствие П. к приверженцам старой церкви, стремление его соединить их с остальными православными, заступничество его за них являются, несомненно, биографическими фактами большой важности.

Мы должны, однако, вновь подтвердить, что главной задачей своей П. считал устройство и военное усиление вверенного ему юга; все остальное являлось побочным для него занятием и случайным интересом, несмотря на то, что, судя по письмам императрицы, она держала его в курсе почти всех более важных текущих дел (особенно, впрочем, в области внешней политики).

Вся административная деятельность П. подверглась двум испытаниям в 1787 г. Первым из этих испытаний явилось путешествие императрицы на юг, вторым — турецкая война. Первое было настоящим триумфом для П. Много сплетен было распространяемо современниками об ослеплении императрицы, не замечавшей того, что П. показывал ей будто бы картонные села, переодетых солдат, толпы народа, нарочно перегонявшиеся с места на место. На самом деле, в путешествии 1787 г. показного элемента было не больше, чем обычно в подобных случаях.

О вымыслах по поводу этого путешествия можно судить по одному примеру.

По словам Гельбига, П., узнав о предполагающемся путешествии, перепугался и даже сознался, что полученные для административных целей 3 миллиона рублей он истратил на собственные нужды. Эти 3 миллиона, как видно из протоколов совета императрицы, были ассигнованы 1-го сентября 1785 г., между тем как о путешествии шел разговор еще с 1784 г.; к началу путешествия из 3 миллионов один еще не был даже отпущен князю. Столь же вымышленны и нелепые басни о театральных декорациях, представлявших села и деревни; они вполне опровергнуты свидетельством очевидцев (напр., де Линь). Созданная П-ым безопасность в степях и в Крыму, всего за 4 года присоединенном, основанные им города, сооруженный на Черном море флот, организация продовольственной части — все это были такие факты, относительно которых споры были невозможны.

Трудно предположить, чтобы при тех средствах и тех людях, которых имел в своем распоряжении П., было достижимо нечто большее, чем им было достигнуто.

Иностранные гости, участвовавшие в путешествии (имп. Иосиф II, граф Сегюр), как на одну из крупнейших ошибок, указывали на неудачный выбор места для постройки города Херсона.

Этот выбор, однако, объясняется тем, что Очаков и Хаджибей в это время были турецкими.

Граф Сегюр пророчествовал, что Екатеринослав "не будет обитаем", но взгляд П. на будущность этого города оказался ближе к истине.

Жестоким и суровым испытанием для деятельности П. явилась вторая турецкая война, столь быстрого возникновения которой П. не ожидал.

Эта война заставила его прервать работы по устройству Новороссии и отказаться от многих планов по отношению к созданным им городам.

Война эта считалась неудачей П., так как предполагалось, что в планы князя входило полное уничтожение турецкой империи.

Полагать так значило бы возлагать исключительно на П-а ответственность за знаменитую записку Безбородко о восстановлении "древней греческой империи в пользу младшего великого князя" (Константина Павловича).

Гаррис доносил в 1782 г.британскому двору, что П. замышляет полное изгнание турок из Европы и распространение русских границ до Балкан.

Гельбиг и др. (см. книгу "Potemkin", 1804, стр. 76) утверждали, что в планы П-а входило создание на юге России самостоятельного государства, правителем которого он будто бы надеялся быть сам. Достоверными документальными данными эти утверждения не могут быть подтверждены.

Из писем П. вытекает, что его планы вовсе не шли столь далеко.

В письмах к императрице он утверждал, что главной его целью было упрочение сделанных на юге России приобретений.

К подобному же выводу приводит нас изучение протоколов совета императрицы.

Совет при императрице полагал, что находящаяся под начальством П. армия на юге вполне достаточна для начала военных действий. 6-го сентября 1787 г. в заседании совета были рассмотрены реляции П. и графа Румянцева-Задунайского о распоряжениях их, сделанных по случаю войны, и "по прочтении сих бумаг совет с удовольствием отдал полную справедливость усердию и искусству обоих военачальников в рассуждении учиненных ими на первый случай столь нужных распоряжений". В начале действий, по повелению императрицы, советом составлено было мнение о способе ведения этой войны, предложенное к исполнению обоим полководцам.

Совет решил, что война должна быть наступательная: "образ таков приличен достоинству и силам империи, как напротив того оборонительное положение державам слабым и изнемогающим свойственно, которые защитить токмо себя, а не приобретать помышляют". Армия П. должна была, по мнению совета, "осадить Очаков и, овладев оным, распространить твердую ногу в земле между Буга и Днестра". Это, как сказано в протоколе совета, было предположено уже давно "во мнении генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического". "Если Бог поможет нашему оружию победить вскоре сию крепость, то по взятии оной простерт действия и на завоевание Аккермана... чтоб российской границе быть по Днестр со включением Аккермана". "Крепость Бендеры в Бессарабии есть важный и крепкий пост; щадя трату людей, если бы приступом одолевать оную, лучше в первом разе от того уклониться" (протоколы совета 1787 г.). В общем план этот, насколько он касался армии П., был выполнен фельдмаршалом, хотя и с некоторым замедлением, объяснявшимся, однако, обстоятельствами дела. Совет думал, что взятие Очакова и Аккермана может состояться в летнюю кампанию 1788 г. На самом деле, как известно, осада Очакова, по упорству защитников его и отвращению П. к штурму, затянулась до декабря 1788 г. Было очевидно с самого начала, что город будет взят; поэтому П., надеясь на добровольную сдачу, и медлил с решительными мерами.

О причинах этой медлительности было много догадок; официальные документы разрешают все наши недоумения: из них видно, что П. основывался на донесениях "конфидентов" (шпионов) о скорой добровольной сдаче города.

Замечательно, что по отношению к Бендерам, где совет ожидал сильного сопротивления, штурма не понадобилось.

Как бы то ни было, затянувшееся взятие Очакова затянуло и остальные действия: Аккерман и Бендеры были взяты поздней осенью 1789 г. Еще во время осады Очакова П. был уполномочен на заключение мира, с тем, чтобы граница империи была отодвинута до Днестра; но в действительности мирные переговоры могли начаться только после блестящих успехов союзной армии на берегах Прута и Дуная. В предположения совета входило полное освобождение Молдавии, Валахии и Бессарабии от турецкой власти, чтобы создать "пространную барьеру" между обеими империями.

Эта мысль не могла, однако, осуществиться.

Зато мы видим, что в точности было исполнено П-ым все то, что касалось действий его армии на севере Черного моря. Знакомясь с многочисленными реляциями П., посылавшимися им после всякого сколько-нибудь значительного дела в Петербург, мы видим, на что обращает он наибольшее внимание: он отмечает с особой любовью все действия флота, возникшего на Черном море благодаря, прежде всего, его трудам и заботам.

Несмотря на отдельные неудачи — чаще из-за непогоды, чем от неприятеля, — черноморский флот сыграл блестящую роль в этой войне. П. применил флот не только для открытого боя с неприятельским флотом, для нападения на неприятельские транспорты и береговые укрепления, для воспрепятствования десантов и подвоза припасов; он сумел создать и целую флотилию каперов (корсаров), которые не давали проходу торговым судам неприятеля.

С гордостью доносил фельдмаршал совету о том, что целая флотилия неприятельская безуспешно напала на наши фрегат и бот, что каперы его действуют и в Черном и в Средиземном море, что русский флот сжег предместье города Очакова, что севастопольским флотом у Феодонисия отбито нападение превосходного в количестве турецкого флота, что штаба его генерал-адъютант Сенявин с 5-ю судами навел страх на берег Малой Азии, что 2-го авг. 1789 г. 18 наших небольших судов прогнали 50 судов турецких и т. д. Нельзя не отметить, что даже последняя реляция П., написанная за несколько недель перед смертью, в августе 1791 г., говорит почти только о флоте. Читая о всех этих подвигах нашего черноморского флота нельзя не припомнить, что верфи для постройки судов появились: в Херсоне в 1778 г., в Севастополе в 1783 г., а в Николаеве только в 1789 г. Деятельность П. во второй турецкой войне не раз подвергалась нападкам.

Но следует припомнить всю сложность его обязанностей.

Он не только имел под своим управлением обширную область, где культурная деятельность только что начала возникать, но принужден был заботиться о снабжении продовольствием войск, обширными степями отделенных от остальной России, должен был устраивать хлебные транспорты через польские области, создавать средства сношений и сообщений, руководить действиями армии одно крыло которой стояло на Дунае другое на предгорьях Кавказа, управлять действиями только что созданного флота и в то же время не упускать из виду дипломатических переговоров с соседями, союзниками и врагами.

Критики действий П. часто забывают о всей этой сложности задач его, помня только анекдоты о хандре П., об острословии его, о роскошных его празднествах, о столкновениях его с теми или иными из участников войны. Переписка императрицы с П. свидетельствует о частых переменах в настроении П., о припадках малодушие и т. п.; но чтобы правильно судить об этой переписке, нужно не забывать исключительной откровенности ее: это не служебная переписка, где бы говорилось только о деле, — здесь постоянно идет речь о личных чувствах, о тех сменах оптимизма и пессимизма, без которых немыслим ни один живой человек.

По одним этим письмам столь же затруднительно судить об административных и военных талантах П., как по многочисленным со временным сплетням, сохранившимся в различных мемуарах, русских и иностранных.

Некоторым из критиков сам П. дает такого рода отповедь в письме к императрице от 19-го мая 1788 г.: "Пускай другой мог бы возыметь кураж чинить совсем разбитый погодой флот, настроить гребных судов, могущих ходить в море, такое множество и сформировать совсем вновь 16 батальонов пехоты да 10000 совсем новой конницы, составить большой магазин подвижной, снабдить артиллерию ужасным числом волов, изворачиваться в пропитании — и все это в четыре месяца в степях, без достаточных квартир, а паче на Кинбурнской стороне, где с лишком на 10000 людей в неделю было должно построить жилища". Опровержением рассказов о лени и беспечности П-а, обнаружившихся во время 2-ой турецкой войны, служит изданная деловая переписка его за это время: мы видим, что число собственноручных деловых писем и записок его не раз доходило до десятка в день. Он входил во все отрасли управления.

Начиная с января 1788 г. в переписке П. почти не замечается перерывов более чем на 2 или 3 дня. Более значительный перерыв с 1-го по 7-е июня 1787 г. объяснялся его болезнью.

Перерыв за февраль 1789 г. вызван был поездкой князя в Петербург, где он оставался с 4-го февраля по 6-е мая 1789 г. Находясь в Петербурге, П., между прочим, занимался и шведскими делами.

Сохранилась его записка на имя императрицы с предложением послать ген.-майора Денисова для снятия шведского поста. Предприятие, действительно, состоялось и удалось вполне;

Денисов, перейдя через Кюмень, сорвал шведский пост. За время с 29-го янв. по 8-е февр. 1790 г. писем П. нет; известно, что в течение этого же времени он долго не писал императрице (об этом письмо ее от 6-го февраля 1790 г.) и жаловался на болезнь руки (тоже, от 10-го янв. 1790 г.) Значительный перерыв в переписке произошел в начале 1791 г., когда П. в последний раз приезжал в Петербург (за время с 18-го янв. по 23-е марта и с 25-го марта по 17-e апр. собственноручных писем П. не имеется).

Современники видели во всех действиях П. во вторую турецкую войну неудачи, потому что сравнивали их с несбыточным греческим проектом; этот проект был у всех на устах, между тем как действительные планы, составленные П-м и одобренные советом императрицы, были малоизвестны.

Среди дел совета мы находим указание и на то, что еще в 1784 г. П., наряду с планом действий против Турции, выработан был план действий против Швеции, которая, действительно, сделала попытку воспользоваться затруднениями России во время турецкой войны. Этот план указывает на необходимость действиями флота нанести решительный удар противнику.

Против сухопутной армии П. советовал, между прочим, выставить полк башкир.

Любимой мыслью П. вообще было — пользоваться воинственными инстинктами разных инородцев, подчиненных России, с той целью, чтобы усилить боевую силу нашей армии. Действительно, как видно из реляции графа Мусина-Пушкина о победе при Веккера, в этом деле участвовали и банкиры, отличившиеся в сражении.

Некоторые из обстоятельств войны 1787—1791 гг. привлекли особое внимание биографов П. Во время этой войны П. неоднократно приходилось сталкиваться с гениальнейшим нашим полководцем — Суворовым, и встречи этих обоих замечательных людей вызывали свидетелей на параллели, невыгодные для П. Последний, бывший, без сомнения, замечательным администратором и политиком, не может быть причислен к выдающимся полководцам: ему недоставало быстроты соображения и находчивости в трудные моменты.

Во время уныния, овладевшего П-ым по случаю безуспешности осады Очакова и неудач с флотом, когда наместник уже писал императрице и Румянцеву о желании своем отказаться от главного начальства, победа Суворова у Кинбурна сильно поддержала бодрость его духа. За эту победу Суворов был щедро награжден императрицей, причем, по настоянию П., ему дан был орден Андрея Первозванного, несмотря на старшинство других генералов.

Суворов писал П-у по поводу этих наград: " Светлейший князь, мой отец, вы то могли один совершить; великая душа вашей светлости освещает мне путь к вящшей императорской службе"... При осаде Очакова, нерешительность П., нежелание его одним сильным ударом, хотя бы и с большими потерями, взять этот город — вызвали досаду и неудовольствие Суворова.

На предложение Суворова штурмовать Очаков П. отвечал: "Я на всякую пользу руки тебе развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная может быть вредна... Я все употреблю, надеясь на Бога, чтобы он достался нам дешево; потом мой Александр Васильевич с отборным отрядом пустится передо мной к Измаилу... Подожди до тех пор, пока я приеду к городу..." Суворов не мог удержать себя от критики и сарказмов по поводу действий П. "Одним гляденьем крепости не возьмешь", говорил он. В конце июля 1788 г. вылазка турок привела к серьезному делу, в котором наиболее важная роль выпала отряду Суворова.

Суворов был опасно ранен; принужден был сдать команду, а П. решительно отказался двинуть против Очакова для штурма более значительные силы. К этому событию относят дерзкий ответ Суворова П-у: "Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу", данный на вопрос главнокомандующего: "как он, Суворов, осмелился без повеления завязать такое важное дело?" Вскоре после дела с турками, (18-го августа), произошел в Кинбурне, от несчастной случайности, взрыв лаборатории, причем Суворов опять был ранен и уже до конца осады не принимал в ней сколько-нибудь видного участия.

Серьезной размолвки из-за этого события между П-ым и Суворовым не произошло. 20-го августа князь писал Суворову: "Мой друг сердешной, ты своей персоной больше десяти тысяч". В кампанию 1789 г. Суворов был назначен в армию Румянцева, которая вскоре передана была под начальство князя Репнина с подчинением обеих армии верховному начальству П. Победы при Фокшанах и при Рымнике вызвали искреннее удовольствие П.; в его словах и действиях об этих победах не видно и тени зависти.

Главные награды Суворову продиктованы были императрице П-ым; по его настоянию, Суворов получил титул графа Рымникского и Георгия I-го класса.

Сообщая Суворову о монарших награждениях, П. писал ему: "Вы, конечно, во всякое время равно приобрели славу и победы, но не всякий начальник с равным мне удовольствием сообщил бы вам воздаяние; скажи, граф Александр Васильевич, что я добрый человек: таким буду всегда"! Суворов писал правителю канцелярии Потемкина В. С. Попову: "Долгий век князю Григорию Александровичу; увенчай его Господь Бог лаврами, славою; великой Екатерины верноподданные да питаются от а его милостей.

Он честный человек, он добрый человек, он великий человек, счастье мое за него умереть". Кампания 1790 г. ознаменовалась памятным взятием Измаила.

Незадолго перед осадой, П. писал Суворову: "Моя надежда на Бога и вашу храбрость, поспеши, мой милостивый друг... Mного там равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного... Огляди все и распоряди и, помоляся Богу, предпринимайте". Суворов исполнил поручение, которое можно было считать неисполнимым; сам он сознавался впоследствии, что взятие Измаила было таким делом, на которое можно решиться только раз в жизни. Сообразно делу он ждал и награды, однако не получил ожидавшегося им чина фельдмаршала.

По словам позднейшего анекдота (вряд ли вполне достоверного), его лишил награды П., обидевшись на то, что на вопрос: "Чем я могу наградить ваши заслуги", Суворов раздражительно отвечал: "Ничем, князь: я не купец и не торговаться приехал; кроме Бога и государыни, никто меня наградить не может". П. действительно, писал императрице, что можно вознаградить Суворова, выбив медаль в честь взятия Измаила.

Несомненно то, что Суворов после Измаила считал себя обиженным и что его назначение в Финляндию, состоявшееся по мысли П., имело характер немилости.

Несомненно, однако, и то, что Суворов не мог знать о подробностях переписки императрицы с П. и о том, что именно ему, П-у, он обязан был предыдущими наградами (в особенности графским титулом).

Впоследствии Суворов, когда П. умер, относился к князю без злобного чувства и так отзывался о нем — обычным своим чудаковатым слогом: "Великий человек и человек великий; велик умом, высок и ростом; не походил на того высокого французского посла в Лондоне, о котором лорд Бакон сказал, что чердак обыкновенно плохо меблируют". Истинным героем второй турецкой войны был Суворов, и если сравнивать награды, полученные им, с теми, которые достались на долю П-а, то нельзя было не считать его обиженным. Ho дождь богатств и почестей, лившихся на П-а, зависел, прежде всего, от личных отношений к нему императрицы и был бы вряд ли менее велик при отсутствии заслуг, в которых никто не может отказать ему. П. получил за взятие Очакова не только орден св. Георгия первого класса, но еще 100000 р. в награду и осыпанную бриллиантами шпагу в 60000 p. с надписью: "за храбрость". Во время приезда в С.-Петербург в 1789 г. он получил от государыни денежную награду, фельдмаршальский жезл, украшенный бриллиантами и обвитый богатым лавровым венком, а также орден св. Александра Невского с солитером, стоившим 100 тысяч р. За взятие Бендер опять последовала денежная награда, кроме того: лавровый венок, осыпанный изумрудами и бриллиантами, в 150 тысяч, и золотая медаль.

Когда он вернулся в последний раз в Петербург, после кампании 1790 г., в феврале 1791 г., он получил от императрицы в подарок дворец, известный под именем Таврического (ранее уже принадлежавший ему и приобретенный от него в казну за 460000 рублей), фельдмаршальский мундир, унизанный по швам бриллиантами и 200 тысяч рублей наличными деньгами.

Последний приезд П-а в С.-Петербург во мнении современников великолепного князя Тавриды являлся попыткой уничтожить влияние П. А. Зубова; как бы то ни было, но собственноручный секретный рескрипт от 12-го апреля 1791 г. доказывает, что в величайшей важности делах П. продолжал оставаться довереннейшим лицом императрицы.

В этом рескрипте сказано: "По настоящим обстоятельствам не умедлим мы дать вам решительные наши предписания, касающиеся до плана действий противу разных держав, за нас враждующих: а между тем соизволяем, чтоб вы, сходно росписанию и расположению войск, нам от вас представленному, приняли все потребные меры и так учредили, чтобы войски и вообще все нужное на местах им назначаемых были, дабы при открытии неприязненных со стороны Польши и Пруссии движений, по получении наших повелений, могли куда надлежит тотчас обратиться". Этот рескрипт, возлагавший на П. обязанности главнокомандующего в случае войны с Польшей, Пруссией и другими державами, свидетельствовал о том, что звезда его вовсе не была близка к закату.

Не видно тени немилости или охлаждения и в той характеристике П., которую императрица дает в письме к принцу де Линь от 21-го мая 1791 года: "A voir le prince marechal Potemkin, l''on dirait que les victoires, les succes embellissent. Il nous est arrive de l''armee, beau comme le jour, gai comme un pincon, brillant comme un astre, plus spirituel que jamais, ne rongeant plus ses ongles, donnant des fetes tous les jours, les unes plus belles que les autres, en faisant les honneurs avec une politure et des attentions dont tout le monde est enchante en depit des envieux". Эта характеристика заставляет нас не придавать значения тому обстоятельству, что за время от 28-го апр. до 24-го июля 1791 г. сохранилось сравнительно мало собственноручных записок императрицы к П. Из празднеств, здесь упоминаемых, самым знаменитым был известный "Потемкинский праздник" 28-го апреля 1791 г., блеском и роскошью затмивший все, что до сих пор было видано столицей.

Достаточно упомянуть об изобретенном самим П. балете, который на этом празднестве танцевали 24 пары знатнейших дам и кавалеров, в том числе великие князья Александр и Константин Павловичи. 24-го июля П. выехал из С.-Петербурга обратно на юг. Кроме ходивших в городе рассказов, нет оснований объяснять эту поездку немилостью или завистью к успехам Репнина. официальные документы доказывают, что П. отдал Репнину должную справедливость за его труды. В протоколах Совета императрицы говорится, что в Совет при рапорте князя П-а от 4-го августа из Ольвиополя представлены были копии подписанных Репниным и великим визирем прелиминарных статей мира с Портой.

При этом протоколы не упоминают ни о каких возражениях П., и как можно заключить из мнения Совета, таковых и не было. Во всяком случае, Совет, "при рассматривании сего предварительного обязательства находил, что тут наблюдены все те условия, кои Ее Императорское Величество изволила полагать в основание заключаемому с турками миру, и что потому не представляется и затруднения в подтверждении оных статей"... Еще в дороге П. несколько раз писал императрице о своем нездоровье, высказывая предчувствие близкой кончины. "Я Бога прошу, — отвечала ему императрица, — чтобы от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения". Между тем болезнь П., — надо думать, рецидив болотной лихорадки, полученной им в 1783 г. в Крыму, — не прекращалась. 27-го сентября князь Таврический изъявил желание ехать из Ясс в свой любимый Николаев.

Уступая просьбам окружавших его и настояниям докторов, он отложил свой отъезд до 4-го октября.

В этот день он выехал, успев продиктовать и подписать последнее свое письмо на имя императрицы: "Матушка, всемилостивейшая государыня! Нет сил более переносить мои мучения; одно спасение остается — оставить сей город, и я велел себя везти к Николаеву.

Не знаю, что будет со мною". В 7-ом часу утра П-а в креслах вынесли в карету, за которой в экипажах следовали: Боур, кн. С. Ф. Голицын, Фалеев, А. В. Браницкая и доктора.

На первую станцию — Пунчешта путники прибыли благополучно, и здесь князь уснул часа три, а по пробуждении весело беседовал до полуночи.

Ночь, однако, П. провел без сна и на заре велел ехать дальше.

Отъехав 37 верст от станции, он велел остановиться, говоря: "Будет теперь, некуда ехать, выньте меня из коляски, я хочу умереть в поле". В степи постлан был ковер, и он лег на него. Один из конвойных казаков первый заметил, что князь отходит.

Стали искать по карманам империалов, чтобы закрыть ему глаз (единственный зрячий); тот же казак подал медный пятак, которым и сомкнули глаз умершему.

Кончина воспоследовала ровно в полдень в воскресенье, 5-го октября.

По прибытии тела П. в Яссы, оно было анатомировано и бальзамировано. 13-го октября состоялся первый погребальный обряд в Яссах. 23-го ноября тело было перевезено в Херсон, где стояло в склепе до 1798 г.; в этом году, по повелению имп. Павла I, гроб был зарыт в землю, а склеп засыпан.

Одновременно обрушилось гонение на все памятники деятельности П., как возникшие до его смерти, так и после. По словам А. М. Тургенева, слава имп. Екатерины померкла с кончиной П-а. О славе это сказано слишком сильно; слава не померкла, но померк внешний блеск царствования, угасло хорошее расположение императрицы, понизилась ее работоспособность и инициатива, сильнее стала сказываться старость.

Если читать ее письма, писанные до его смерти и после, то очень становится заметной разница в тоне: в них уже нет той теплоты и задушевности, которой отмечены все решительно письма и записки к П-у; даже упреки и выговоры по его адресу делались не так, как другим.

Все это доказывает, что положение П. при императрице и влияние его на нее были существенно иного свойства, что у других временщиков.

То же самое явствует из многочисленных официальных документов, доказывающих нам, что с 1774 г. вплоть до года смерти П. стоял вполне в курсе всех дел, составлявших заботу императрицы; письма ее к нему не ограничивались того отраслью в управлении, которая им была выделена себе, но держала его au courant всего, что волновало государыню.

Эта переписка, свидетельствующая об образовавшейся у императрицы привычке во всем справляться с мнением П., объясняет нам фразу ее к нему: "Я без тебя, как без рук" (письма от 9-го июня 1783 г. и от 6-го июля 1787 г.) и ее же слова, сказанные после смерти П.: "теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной". Личность П. и значение его деятельности следует считать до сих пор недостаточно выясненными ввиду значительного количества вымыслов или, по крайней мере, недостаточно доказанных анекдотов, которыми расцвечена биография великолепного князя Тавриды.

До сих пор у нас нет строго фактической биографии П., которая разрешила бы, наконец, те противоречивые отзывы, которые слышатся о временщике и в наши дни, когда, казалось бы, никакие личные интересы не должны были влиять на характеристику его. Осторожному биографу приходится придерживаться преимущественно официальных данных и по возможности отстраняться от того подозрительного материала, который доставляют пристрастные современники и вряд ли вполне осведомленные дипломаты-иностранцы, почерпавшие свои известия зачастую из мутных источников.

Во всех рассказах о П. много места занимают анекдоты о его причудах, капризах, о переходах его от великолепия, роскоши и изысканности к неряшеству и нелюди мости. То впечатление, которое П. производил на окружающих, ярче и картиннее всего передано князем де Линь: "Это самый необыкновенный человек, которого я когда-либо встречал.

С виду ленивый, он неутомимо трудится, он пишет на колене, чешется пятерней, вечно валяется на постели, но не спит ни днем, ни ночью — его вечно тревожит желание угодить Императрице, которую он боготворит.

Каждый пушечный выстрел, нимало ему не угрожающий, беспокоит его потому уже, что может стоить жизни нескольким солдатам.

Трусливый за других, он сам очень храбр: он стоит под выстрелами и спокойно отдает приказания.

При всем том он напоминает скорее Уллиса, чем Ахилла.

Он весьма озабочен в ожидании невзгоды, но веселится среди опасности и скучает среди удовольствий.

Несчастный от слишком большого счастья, разочарованный во всем, ему все скоро надоедает.

Угрюм; непостоянен; то глубокий философ, искусный администратор, великий политик, то десятилетний ребенок.

Он вовсе не мстителен, он извиняет в причиненном горе, старается загладить несправедливость.

Он воображает, что любит Бога, а сам боится дьявола, которого считает сильнее и могущественнее самого Потемкина, Одной рукой он делает условные знаки женщинам, которые ему нравятся, а другой набожно крестится: то, воздевши руки, стоит перед образом Богоматери, то обнимает ими своих любовниц.

Императрица осыпает его своими милостями, а он делится ими с другими; получая от нее земли, он или возвращает их ей, или уплачивает государственные расходы, не говоря ей об этом. Купит имение, устроит в нем колоннаду, разобьет английский парк и продаст.

То играет день и ночь, то не берет карт в руки; любит дарить, но не любит платить долгов; страшно богат и постоянно без гроша; недоверчив и добродушен; завистлив и признателен; скучен и весел. Его легко убедить, как в дурном, так и в хорошем; но он также точно легко и разубеждается.

С генералами он говорит о богословии, с архиереями — о войне. Он никогда ничего не читает, но старается все выпытать у собеседника, входя для этого даже в спор. Он умеет придавать лицу то свирепое, то мягкое выражение; манеры его то отталкивают, то привлекают; он то гордый сатрап Востока, то любезнейший из придворных Людовика XIV. Под личиной грубости он скрывает очень нежное сердце; он не знает часов, причудлив в пиршествах, в отдыхе и во вкусах; как ребенок, всего желает и, как взрослый, умеет от всего отказаться; он воздержан, хотя кажется жадным; вечно грызет ногти, яблоки или репу, ворчит или смеется, передразнивает или бранится, дурачится или молчит, насвистывает или размышляет; зовет своих адъютантов и прогоняет их, опять призывает и ничего им не приказывает; легко переносит жару, вечно толкуя о прохладительных ваннах, и любит морозы, вечно кутаясь в шубы. Он появляется то в рубашке, то в мундире, расшитом золотом по всем швам; то босиком, то в туфлях с бриллиантовыми пряжками; без шляпы, без фуражки, как я видел его даже под выстрелами, то в рваном халатишке, то в великолепном камзоле, в звездах и лентах, с портретом Императрицы, осыпанным бриллиантами, служащими мишенью для неприятельских пуль. Сгорбленный, съеженный, невзрачный, когда остается дома, он горд, прекрасен, величествен, увлекателен, когда является перед своими войсками, точно Агамемнон в сонме эллинских царей". Все причуды П. большой биографической ценности не имеют. Не имеют этой ценности и те "романы" П., о которых нам свидетельствуют записки современников и письма самого П. В П., как в фокусе, отразились достоинства и недостатки всего Екатерининского века: девиз этого века "жить и жить давать", грандиозные замыслы, блеск и великолепие, несомненная забота о благе и славе отечества, соединенная со столь же несомненным иногда пренебрежением к пользе государственной, если она противоречила личной.

П. не был злым человеком и уже ни в коем случае не может считаться злым гением императрицы и тем чудовищем, каким его хотели представить некоторые иностранные биографы (особенно Гельбиг).

Чтобы понять это, достаточно прочитать наудачу несколько сохранившихся его писем, полных задушевности, искренности, широкой мужской ласки — всего, но только не мелкой злобы, хитрости или зависти.

Императрица правильно оценивала его, говоря, что он никому не желал зла. Сохранились документы по интересному делу отставного гусара Василия Пасечникова, обвинявшегося в дерзких речах о П. и императрице.

Решение по этому делу предоставлено было П-у, который нашел возможным наказать Пасечникова только заключением в монастыре, между тем как суд стоял за смертную казнь виновного.

П. любил роскошь и богатство, получал очень значительные суммы в бесконтрольное распоряжение, тратил их без оглядки и не только на себя, но и на других; сохранившиеся бумаги его свидетельствуют о десятках, а может быть, и сотнях тысяч, которые были им розданы то в уплату чужих долгов, то просто в виде пособий.

Как государственный деятель, П. оставил памятники, прочно свидетельствующие о его государственном уме. Он первый ясно понял значение Крыма, он создал порты в Севастополе и Николаеве, призвал к жизни Черноморский флот, умело пользовался силой иррегулярных войск и инородцев, уразумел, какое важное государственное значение имело бы примирение раскольников с православием, и старался его достигнуть.

Все это такие заслуги, которые значительно перевешивают зло, которое могло быть произведено дурными сторонами характера П., особенно его расточительностью, без сомнения, к тому же, преувеличенной его современниками.

В подсчетах сумм, истраченных П-ым, биографы, начиная с Гельбига, смешивают то, что тратилось на личные нужды и на нужды тех отраслей управления, которые были подчинены П. Исключительная карьера П. развила в нем пресыщение и разочарование, объясняющие собою многие его капризы и выходки, отмеченные биографами.

Характерный анекдот рисует эту пресыщенность.

Однажды, на веселом пиршестве в своем пышном дворце князь сказал окружающим: "Может ли человек быть счастливее меня? Все, что я ни желал, все прихоти мои исполнялись, как будто каким очарованием.

Хотел чинов — имею, орденов — имею, любил играть — проигрывал суммы несметные, любил давать праздники — давал великолепные, любил покупать имения — имею, любил строить дома — построил дворцы, любил дорогие вещи — имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких... Словом, все страсти мои в полной мере выполняются". Сказав это, П. ударил кулаком по фарфоровой тарелке, разбил ее вдребезги, вышел из-за стола и удалился в свою опочивальню.

Очевидно, в душе его, в результате всего счастья, получилось уныние.

Это не была натура пустая и легкомысленная, которая могла удовлетвориться внешним блеском, великолепием, почестями.

Он стремился к делам, не только великим и славным, но и добрым и полезным.

Бессилие достигнуть желаемого, несмотря на все могущество, находившееся в его руках, а кроме того — чувствовавшаяся им основная фальшь его положения в государстве, необходимость тратить лучшие силы ума и характера на дворцовые интриги — все это вместе составляло трагедию жизни этого крупного человека, отразившего в себе целую эпоху русской государственной и общественной жизни. Сохранилось довольно много портретов П.; все они подтверждают отзывы современников, что, несмотря на физический недостаток (он был крив), П. был рослый, статный, красивый мужчина.

Несколько портретов его воспроизведено в "Сборнике биографий кавалергардов". При биографии П. Брикнера воспроизведена гравюра Джемса Уокера 1792 г. "Illustrissimo comiti Gregorio Alexandridi de Potemkin... hoc grati animi sui documentum... offert Academia Mosquensis" (Mosquae. 1775); "Do jasnie oswieconego gr. Potemkina... wiersz" (Mohilew, 1787 u s. а.); "Aug. Dom. Catharinae II... cum... domum principis Potemkin Kriczoviam divertisset" (Mohilew. 1787); "Supremo copiarum duci Georgio Alexandrowicz Taurico Potemkin, epinicium carmen" (Polocia, 1789); "Epitre a S. A. Monseigneur le prince Potemkin-Tauritchesky sur la prise de Bender" (СПб.; 1790). "Do jasnie oswieconego xiazecia Potemkina Tauryskiego" (1790, r. l.); "Sur la fete donnee par Son Altesse le prince Potemkin-Tauricien" (S. l. et а.); "Anecdoten Zur Lebensgeschichte des Ritters und Reichs-Fursten Potemkin" (Freistadt ara Rhein, 1792); "Privatleben des beruhmten Russisch-Kaiserlichen Feldmarschalls Fursten von Potemkin-Tavritschewski" (Лпц. 1793); "Pansalvin, Furst der Finsternis und seine Geliebte" (1794; есть русск. пер. 1809); "Potemkin" (Лпц. 1804); "Vie du prince Potemkin" (Paris, 1808); "Жизнь генерал-фельдмаршала Григория Александровича Потемкина-Таврического" (СПб. 1811; перевод и переделка предыдущ. книги); "Russiche Gunstlinge" (Helbig''а, Tubingen, 1809; русск. пер. в "Русск. Стар.", 1886); "Anekdoter om Furst Potemkin" (Stokholm, 1822), A. Bruckner, "Potemkins Gluck und Ende" (Рига, 1870); отзывы об иностранных и переводных трудах о П. см. y В. А. Бильбасова: "История Екатерины II" (т. XII). На русском языке: Книги и статьи, указанные в "Русск. истор. библиографии" В. Межова (1893), II, №№ 16543—16589; гр. А. Н. Самойлов, "Жизнь и деятельность генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина" ("Русск. Арх"., 1867); С. И. Шубинский, "Собрание анекдотов о князе Г. А. Потемкине-Таврическом" (СПб., 1867, 2 изд. 1869); "Начало учреждения Российского флота на Черном море" ("Зап. Одесск.

Общ. И. и Др."; IV); много данных и в других тт. тех же "Записок"); M. И. Семевский, "Кн. Г. А. Потемкин-Таврический" ("Русск. Стар.", XII — XIV); А. Г. Брикнер, "Потемкин", (СПб., 1891). Последнее сочинение является единственной до сих пор большой монографией о П., но оно неудовлетворительно по отсутствию критики известий и пристрастному отношению автора.

Многочисленные материалы о П. напечатаны в "Русской Старине", "Русском Архиве" и во многих тт. (особ. 27 и 42) "Сборника И. Р. И. О.". См., кроме того, "Архив Государств.

Совета", т. I; Harris, "Diaries and correspondence", т. I; Н. Ф. Дубровин, "Присоединение Крыма к России" (1885); Петров, "2-ая турецкая война" (СПб., 1882); "Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического 1774—1788". Под ред. акад. Дубровина, 1893; то же 1788—1789, 1894; то же, 1790—1793, 1895 (все три тома в "Сборнике военно-историч. материалов", вып. VI, VII, VIII); Сочинения Державина, с примеч.

Я. Грота; статьи в словарях Бантыш-Каменского, Старчевского, Березина, Брокгауза-Ефрона;

Л. Зайцев, "Родина кн. Потемкина" ("Ист. Вестн.", 1899, 4); "Сборник биографий кавалергардов 1762—1801" под ред. С. Панчулидзева (СПб., 1903). Громадное количество рукописного материала о П-е в Государственном Архиве в С.-Петербурге еще мало использовано.

Ломимо многочисленных бумаг личного характера (наиболее интересные из них появились в печати) здесь хранится огромное количество документов об управлении Новороссией.

Больше 100 вязок документов относится к кавказским делам, 12 вязок к управлений) Азовской частью, 5 вязок астраханских дел, 11 — дел Екатеринославского, 9 — Новороссийского, 6 — Таврического наместничества и т. д. Кроме того, имеются еще многие вязки дел собственной канцелярии П-а, большое количество бумаг по военной и др. частям, о таможнях, по дипломатической части и т. п. Письма и бумаги П. хранятся и в Московском Главном Архиве Мин. Ин. Дел, в Собств.

Е. Имп. Вел. Библиотеке, военных и др. архивах.

А. Ловягин.

В исторической галерее сподвижников Великой Императрицы портрет Г. А. Потемкина имеет, кажется, наименее сходства с оригиналом.

Блеск положения случайного человека затмил в глазах современников государственного деятеля.

Для окружающей П. толпы не существовало ничего выше и пленительнее роли временщика.

Находясь еще на весьма низком уровне понятий о человеческом достоинстве, она не могла взирать бея зависти, близкой к восторгу, на внезапный переход от неизвестности к высшему положению в государстве — к положению человека, который мог дерзать, перед волей и капризом которого все никло и отступало.

Царствования менялись быстрее, чем нравы и понятия, и образ великолепного, великодушного, причудливого и капризного князя Тавриды продолжал занимать внуков, как занимал дедов. Создалась целая литература, в которой Потемкинский образ трафаретного письма живописует не столько самого Потемкина, сколько курьезные нравы и понятия интересовавшихся им его критиков и почитателей.

Только в последнее время, благодаря развитию у нас исторической науки и интереса к ней среди читателей, мало-помалу начинают отставать густо наложенные на изображение П. краски и из-под них выступает более правдивый и интересный облик. Теперь мы можем уже положительно сказать, что П. был не временщиком только, но и одним из наиболее видных и благородных представителей Екатерининского царствования; что, хотя не чуждый недостатков и пороков своего времени, он во многих отношениях стоял выше своих современников и потому не мог быть понять и оценен ими по достоинству.

Напр., его заботы о благосостоянии солдата, стремление оградить его от слишком жестокого обращения, его человечное отношение к старообрядцам и другие проявления чувства справедливости, за весьма редкими исключениями, не были доступны современникам, которые не могли не считать их вредным чудачеством и сумасбродством.

Его несомненные заслуги по устройству Черноморского края у современников и их потомков породили лишь анекдотическую литературу о его престижитаторских талантах, — о якобы построенных им картонных городах и т. п. баснях.

Еще менее могли оценить современники проявляемую им нередко способность забывать уколы личного самолюбия в делах государственного и общественного интереса.

Есть в нем еще одна характерная черта и поныне недостаточно оцененная.

Зараженный прародительским российским грехом беспечности и лени, он, тем не менее, подталкиваемый ежеминутно заботами о государственной пользе (желанием угодить Императрице, говорили современники), всю жизнь неутомимо трудился и работал, и в этом отношении мог бы служить примером и образцом не только современникам но и потомству — тому сонму окружающих нас радетелей своей страны и патриотов, которым, кажется, несравненно легче раз умереть для отечества чем постоянно для него работать. "Я без тебя, как без рук", говорила ему Императрица, и, когда он пишет ей о своей близкой кончине. "Я прошу Бога, — отвечает она, — чтобы от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения". Он умирает, и вот она восклицает в порыве отчаяния: "Теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной!" Эти слова Великой Государыни, очевидно, имели в виду не временщика, а друга и сподвижника, с которым ее соединяли прежде всего общая любовь к России и забота о ее благе. Ред. {Половцов}