Плетнев Петр Александрович

— литератор и критик, академик, профессор и ректор Императорского С.-Петербургского Университета, родился, согласно принятой в жизнеописаниях его дате, 10-го августа 1792 г., по собственному свидетельству, в Твери (по показанию же его биографов, в Бежецком уезде, Тверской губ.) и происходил из духовного звания.

По окончании курса в Тверской Духовной Семинарии, он в 1811 г., почти 19-ти лет, прибыл в Петербург и поступил в Педагогический Институт (впоследствии "Главный П. И."), откуда вышел в 1814 г. К сожалению, о его детских годах и периоде учения не дошло до нас почти никаких известий.

Автобиографические указания самого П. А. крайне скудны. "Ни собственная память моя, ни бумаги мои, — писал он в 1840 годах, — не удержали ничего из лет давно минувших". Явно, что и среда, и обстоятельства, вообще бесцветные, не благоприятствовали его умственному развитию, которое совершалось очень медленно.

Почти до 20 лет он, как сам свидетельствует, только прозябал. "Может быть, в 19 лет я еще походил на чурбан, который валяется на земле". Однако ж преобладающие черты природы и характера Плетнева стали рано обнаруживаться.

Предоставленный себе и одинокий в своем душевном мире, он на лоне сельской природы приобрел мечтательность и склонность к поэтическому созерцанию.

Жизнь чувства значительно опередила развитие умственных сил. "Вырос я между чужими.

Всегда мне чужды были забавы и удовольствия моих товарищей.

Единственная потребность, господствовавшая в душе моей, была любовь: ребенком я любил тех из детей, которые были хорошенькие.

Это странное, врожденное стремление к красоте до сих пор меня преследует" (пис. в 1845 г.). Вот, следовательно, как рано проявилось в П. А. то глубокое эстетическое чувство, то преклонение перед красотой и гармонией во всем, которые определили всю литературную деятельность его, как критика-эстетика и биографа, и отразились на всей его общественной и личной жизни. Вследствие некоторой умственной отсталости П. не сразу нашел свое призвание: выйдя из семинарии, он хотел было идти в Медицинскую Академию, но затем избрал Педагогический Институт, "что все нашли очень выгодным". Ho и в Институте он первоначально пошел по чуждой его дарованиям дороге, поступив на физико-математическое отделение; вскоре впрочем, уступив врожденной наклонности, он навсегда посвятил себя историко-филологическим наукам.

Однако ж, особенным рвением и научной пытливостью он там не отличался. "Хотя между товарищами, — рассказывает он, — почитали меня отлично-хорошим учеником, но я был всегда ленив: не любил ничего учить, особенно наизусть; всякое дело откладывал и надеялся на удачу, которая к удивлению не изменяла мне. Даже в Институте я ничего основательно не узнал. На экзаменах попадалось мне все что-то легкое". Таким образом нельзя сказать, чтобы П. в отношении к ученым познаниям был особенно обязан Институту.

Гораздо более он обязан всем достигнутым дальнейшему своему самообразованию, высоким порывам и стремлениям благородной души своей, всегда жаждавшей усовершенствования, и исключительно благоприятным условиям, какими судьба его окружила с первых шагов его на жизненном поприще.

Действительно, в этом отношении он был ее баловнем, родился, как говорят, под счастливой звездой.

Без особенных усилий, без всякого искательства, которое было ему совершенно чуждо, единственно благодаря своим достоинствам и труду, он еще в молодые годы создал себе прочное положение и почетную роль в обществе и литературном мире, приобрел дружбу и доверие целой плеяды лучших наших писателей и такие же уважение, доверие и симпатию у престола, у высочайших особ, с которыми его сблизили обстоятельства.

И это выдающееся положение и отношение к себе он с честью и неизменно сохранил до конца. На смертном одре он говорил духовнику своему: я родился как бы с тем (т. е. в таких условиях), чтобы прожить жизнь в темном углу. Но Господь судил мне другое... Он вспоминал при этом, как он пользовался расположением трех русских императриц (Елизаветы Алексеевны, Марии Феодоровны и Александры Феодоровны), и тут не было никакого преувеличения.

Известно, что импер. Елизавета Алексеевна перед смертью просила не забывать Плетнева, ее сотрудника по Патриотическому Институту.

Чтобы заслужить такое всеобщее уважение современников, дружбу и сочувствие стольких лучших людей, стольких "избранных", надо было, конечно, обладать высокими нравственными достоинствами.

Жизнь Плетнева, дожившего до почтенной старости (73 лет), не богата внешними фактами, переменами и яркими событиями; течение ее было в общем, не говоря о невзгодах и потерях семейных, которых достаточно выпало и на его долю, спокойное, плавное, в иные периоды даже однообразное.

Но эта жизнь была полна внутреннего духовного содержания, возвышенных стремлений и истинно добрых дел, обильна плодотворными результатами труда на пользу родины и общества, русской литературы и просвещения.

Как было уже указано, в основе душевного строя и характера П. было раннее и сильное развитие чувства, эстетических влечений и сердечной жизни, и эта характерная черта заметного преобладания чувства, эстетики и сердечных мотивов над отвлеченной, логической работой ума и умозрительными построениями проходить красной нитью через всю духовную деятельность, общественную и частную его жизнь и отношения к людям. Нельзя не заметить этой черты как в литературно-критических взглядах и положениях Плетнева в его этических и житейских воззрениях, так и в его деятельности и понятиях, как педагога, профессора и ученого, наконец, и в личных его связях, занятиях, вкусах и интересах.

В жизни Плетнева естественно и довольно отчетливо обозначается несколько эпох, определяемых преобладающей деятельностью, трудами и интересами его, и совпадающих с переменами в семейном положении, в его сердечной жизни и привязанностях, игравших такую большую роль на его жизненном пути. Первый период (1814—1832) обнимает его молодость с выхода из института, его первые педагогические и литературные успехи, его сближение с корифеями литературы, его службу в институтах и корпусах, приближение ко Двору и начало занятий с царскими детьми.

Из Педагогического Института П. вынес хорошее знание латинского языка и основательную историческую и литературную подготовку, но, не быв послан за границу для довершения образования, он не мог приобрести той глубины и законченности научного развития, какие являлись плодом таких командировок, и это не могло не сказаться в его дальнейшей ученой деятельности.

Вступив на педагогическое поприще — П. еще студентом давал частные уроки по рекомендации своего директора Е. А. Энгельгардта, — он, истинный педагог по призванию, быстро освоился и пристрастился к делу и не замедлил составить себе отличную репутацию, снискать себе симпатии и популярность в педагогическом мире. Поступив учителем истории и математики в Екатерининский Институт, П., по его словам, в короткое время так постиг способ преподавать занимательно и успешно историю, что известный А. К. Шторх, после присутствия на его уроке, написал императрице Марии Феодоровне: "Madame, j''ai trouve un tresor dans notre Institut — cest m-r Pletneff". Ho главным предметом преподавания Плетнева стали русский язык и словесность.

В Екатерининском Институте он преподавал до 1830 г. В Патриотическом, где он начал занятия в том же 1814 году, он оставался гораздо дольше, приняв там в 1829 г. еще должность инспектора классов.

Эта деятельность, при симпатичном его нраве и идеальном настроении, доставила ему восторженных и преданных поклонниц из нескольких поколений его учениц.

С 1815 года П. был привлечен к занятиям и в военно-учебных заведениях: в Павловском Кадетском Корпусе (до 1828 г.), в Пажеском Корпусе (1825—1832) и в Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров (1830—1832). Педагогической своей опытности он обязан и многими последующими назначениями, напр., "инспектора частных пансионов и школ" в столице (1840 г.). Но если учительство и его успехи расширили связи Плетнева, доставили ему уважаемое имя в высших сферах и дали сильный толчок его умственной энергии и самообразованию, то еще больше сделали в этом смысле его первые удачные шаги на литературном поприще, его связи и дружеское сближение со старшими и молодыми, восходящими светилами нашей поэзии и литературы.

Поэтическое настроение и литературные задатки в юноше Плетневе не могли не получить развития в блестящем и деятельном кругу литературных талантов, приобщивших его к своему содружеству.

Здесь, под такими благотворными влияниями образовался его тонкий вкус, развилось его природное поэтическое чутье, созрели его эстетические взгляды, его нравственные убеждения и литературное credo. Вместе с тем, благодаря этим связям и постоянному, плодотворному чтению, умственный горизонт его чрезвычайно расширился, и из первоисточников стал накопляться у него богатейший запас живых историко-литературных сведений, наблюдений и преданий.

Первый труд Плетнева относится еще к студенчеству: по поручению тогдашнего попечителя С. С. Уварова он перевел с франц. похвальное слово ген. Моро, и Греч, которому У. показывал эту работу, похвалил ее. По свидетельству Плетнева, первым литературным лицом, пригласившим его по выходе из Института, был Я. Ф. Галинковский, задетый кем-то в "Сыне Отечества" и собиравший партию против его издателя, Греча. Но, конечно, не через него П. попал в круг лучших писателей.

Служба в Екатерининском Институте с В. Кюхельбекером и ближайшее с ним знакомство свело Плетнева в 1817 г. и в следующие годы с другими лицейскими питомицами, с Дельвигом, а через него и с Пушкиным и друг. Их взаимное сочувствие, равно как первые его литературные опыты (стихи и критические отзывы), привлекли к нему внимание и писателей старшего поколения, именно Карамзина и Жуковского, переселившихся незадолго перед тем из Москвы, также И. И. Дмитриева и А. И. Тургенева.

У Жуковского, сближение с которым (последовавшее, впрочем, позже) оказало самое решающее влияние на его будущее, и в других домах он познакомился и сошелся со многими корифеями и начинающими литературными талантами — своими сверстниками и младшими их сподвижниками.

Таковы были из первых Крылов, и особенно Гнедич, с которым П. был потом в большой приязни, Востоков, затем кн. Вяземский, Рылеев, А. Бестужев, Языков; но особенно тесная дружба завязалась у него с Дельвигом, Боратынским и, наконец, с Пушкиным.

Дружба эта сыграла видную роль в литературном развитии и деятельности Плетнева и придала особенный поэтический колорит и яркий отпечаток молодых благородных порывов и влечений той эпохе его жизни. В то же время (1818—1919 г.) П. стал членом и деятельным сотрудником двух литературных обществ: "Вольного Общества любителей словесности, наук и художеств" (возобновл. в 1816), где председательствовал A. E. Измайлов, издававший, между прочим, журнал "Благонамеренный", и "Вольного Общества соревнователей просвещения и благотворения" (основ. 1816, а с 1818 "В. О. любителей российской словесности"), где с 1819 г. был постоянным председателем Ф. Н. Глинка.

В этом Обществе избранный тогда же в действительные члены вместе с Дельвигом, П. был особенно деятелен.

Он был членом и потом секретарем цензурного комитета Общества и в качестве "цензора поэзии" составлял и читал разборы и критические отзывы о русских писателях, которые затем печатались в "Трудах" Общества.

В 1821 г. им было читано в заседании Общества "Краткое обозрение русских писателей", а в начале 20-х гг. был напечатан им ряд критических статей в тех же "Трудах" ("Соревнователе просвещения и благотворения") и в других журналах.

Но первой, еще юношеской работой Плетнева, в которой видно еще полное подражание главе новой литературной школы Карамзину, было написанное им предисловие к книге его умершего товарища (Известие об Иване Георгиевском, авторе романа "Евгения") в 1818 г., а к следующему году относится его любопытное рассуждение (в журн. "Благонамеренный") "О средствах совершенствования словесности, как науки", в котором мы находим впервые выраженным его самостоятельный взгляд на значение и содержание теории словесности и на важность и пользу того литературного рода, им впоследствии излюбленного, в котором он явился таким мастером и который он называет "характеристикой классических писателей". Увлеченный страстью к поэзии и примером своих друзей-поэтов, обладая и сам некоторым даром стихотворства и легкостью стиха, П. в начале своей литературной карьеры писал много стихов и печатал их (изданные в его "Сочинениях" начинаются с 1820 г.) в тех же изданиях, где помещал другие свои работы.

Это были: "Благонамеренный", "Соревнователь", редактором которого он был несколько лет, "Сын Отечества", "Журнал Изящных Искусств", "Северные цветы" (альманах, который он редактировал вместе с Дельвигом, с 1824 г., а в 1832 г. с Пушкиным), "Новости Литературы" (Лит. прибавления к "Русск. Инвалиду"), "Полярная Звезда", "Литературная Газета" Дельвига (1830 —1831 гг.) и др. Некоторые характеристики Плетнева (напр., поэзии Жуковского и Батюшкова) попали в "Опыт краткой истории русской литературы" (1822) и в учебную книгу русской словесности, Греча. Главная сила Плетнева — критический дар, соединенный с поэтическим чутьем и тонким эстетическим вкусом — очень скоро проявились в его отзывах и разборах, снискали ему всеобщее уважение и доверие и доставили почетную и полезную роль в кругу друживших с ним литераторов, отдававших часто на его суд свои произведения и советовавшихся с ним в своих литературных делах. Рассматривая в своих критических статьях 20-х годов как текущие, так и прошедшие явления русской литературы, он давал и общие характеристики писателей, и разборы некоторых замечательных поэтических произведений, как "Шильонский узник" и "Орлеанская Дева" Жуковского, "Рыбаки" Гнедича, "Кавказский пленник" Пушкина и другие.

Критика Плетнева, как внутренними своими достоинствами, трезвостью и верностью взглядов, так и внешними, — обращала на себя всеобщее внимание.

По справедливому замечанию одного из его биографов, "она отличалась не одним тонким вкусом в оценке изящного; она была особенно замечательна по своему реальному направлению, чуждому школьных теорий и риторического характера критики Мерзлякова.

Это здравое направление, и екавшее в искусстве прежде всего истины жизни и воспроизведения действительности, было тогда новостью еще и в западных литературах, а у нас оно только возникало в школе молодых талантов, к тесному кружку которых принадлежал и Плетнев". Мы видели, что успешная педагогическая деятельность Плетнева в институтах сделала его имя известным и самим Императрицам, и при Дворе. Но главным посредником в приближении его к Царской Семье был Жуковский, умевший сразу оценить и полюбить симпатичного и благодушного Плетнева, натура которого, по счастливому выражению одного биографа, "была, так сказать, созвучна натуре поэта". На время своих отлучек из Петербурга за границу Жуковский рекомендовал высочайшим особам вместо себя для занятий русским языком и словесностью Плетнева, — сперва (в 1826 г.) в. к. Елене Павловне, а затем и к царским детям. П., разумеется, вполне оправдал оказанное ему доверие: не говоря уже о плодотворности занятий с таким знатоком своего дела, характер, нрав и воззрения Плетнева снискали ему искреннее, сердечное расположение всего царского семейства, которым он пользовался до конца дней. К 1828 году относится начало занятий Плетнева с велик. княжн. Марией и Ольгой Николаевнами, а также первые его чтения (по русской словесности) с Наследником Александром Николаевичем (летом, в Павловске).

Но правильные его литературные занятия с последним, а также особо с его сестрами, начались осенью 1829 г. и продолжались (с Наследником) до весны 1837 г., т. е. до путешествия его ученика по России; с велик. княжнами (особенно с Ольгой Николаевной — до 1845, почти до ее брака) эти занятия продолжались и позже. Кроме них П. преподавал еще и вел. кн. Марии и Елизавете Михайловнам.

Для мягкой и эстетической его натуры эти занятия были как нельзя более по нутру, и поэтическое о них воспоминание утешало его еще и в старые годы. Об их характере и задачах дает понятие следующая выдержка из заметок П. А.: "То обстоятельство, что на меня было возложено составлять выбор чтения и приводить его в исполнение, — особенно в отношении к Наследнику престола, я почитал весьма важным, думая, что чтение может столько же действовать на сердце, как и обращение с людьми.

Стараясь в этом занятии сохранить даже литературную пользу, я решился хронологически пройти все замечательнейшие русские журналы и воспользоваться в них всем, чем было можно. За правило было мной принято — не смотреть на слог, который я совершенно изменял во время чтения.

Я только искал занимательности в рассказе, силы в нравоучении и надлежащего достоинства в характерах.

Неприличное все было выбрасываемо по отметкам". Известно, что впоследствии П. составил для Наследника и пособие по истории словесности, напечатанное им в 1835 году в малом числе экземпляров (не для продажи) под заглавием "Хронологический список русских сочинителей и библиографические замечания о их произведениях" (он перепечатан в "Сборнике Импер. Русского Исторического Общ.", т. 30). Эпоха 1820-х годов, озаренная для Плетнева, помимо литературных и педагогических успехов, нежной дружбой таких избранных и высоких натур, как Дельвиг, Баратынский и Пушкин, и еще другими сердечными привязанностями, была самой бодрой и счастливой порой его жизни. К этому времени, к концу 20-х годов относится и его женитьба (его 1-я жена была Степ. Александровна Раевская, от которой у него была дочь Ольга). Интересная переписка его с Пушкиным (дошедшие письма от 1825—1835 гг.), вполне характеризующая их сердечные отношения, свидетельствует о тех существенных услугах, которые он оказывал своему гениальному другу в его литературной деятельности и житейских делах. Подобным же бескорыстным содействием Плетнева (особенно по изданию сочинений) пользовались, как известно, и другие литераторы наши, напр., В. Л. Пушкин, кн. Вяземский, позднее Гоголь, Жуковский и еще многие.

Постоянное духовное общение и отрадные обязанности дружбы так наполняли сердечную жизнь Плетнева, что постригшие его в 1831 г. в этой сфере удары естественно отозвались тяжело на его настроении духа; последствия их были даже глубже, чем можно бы ожидать.

Смерть ближайшего друга Дельвига (в янв. 1831), которому он посвятил некролог в "Литерат.

Газете", а вскоре за тем потеря другого близкого лица, статс-секр. Молчанова, которого он называет "самым благорасположенным к нему человеком", повергли Плетнева в сердечную тоску и уныние. "Он (Молчанов) и Дельвиг, — пишет он Пушкину, — были для меня необходимы, чтобы я вполне чувствовал счастье жизни. Смерть их сделала из меня какого-то автомата.

Не знаю, что будет вперед, а теперь я ко всему охладел". К сердечному горю присоединялись еще неприятности со стороны клики литературных противников и писак нового типа (Булгарин и К°), которым так достается от Пушкина и Плетнева, но лишь в интимной их переписке.

В литературной деятельности Плетнева наступает также некоторое затишье; еще посещавшая его до того Муза поэзии теперь покидает его, и другой его друг, поэт Баратынский, получивший от него по поводу смерти Дельвига письмо, "дышащее разуверенностью и унынием", отвечая ему, писал такие увещания: "Неужели ты вовсе оставил литературу? Знаю, что поэзия не заключается в мертвой букве, что молча можно быть поэтом; но мне жаль, что ты оставил искусство, которое лучше всякой философии утешает нас в печалях жизни. Выразить чувство значит разрешить его, значит овладеть им. Вот почему самые мрачные поэты могут сохранить бодрость духа. Примись опять за перо, милый Плетнев; не изменяй своему назначению.

Совершим с твердостью наш жизненный подвиг.

Дарование есть поручение.

Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия, а главное из них унылость". Но П., очевидно, иначе смотрел на свое призвание, вполне сознавал недостаточность своего поэтического дарованья, и с этой поры мы замечаем поворот в его занятиях.

Этим оправдывается то, что с 1832 г. может быть отмечен как бы новый период в его жизни (1832 — 1840). Важнейшей переменой в деятельности Плетнева, которой ознаменовался этот 1832 г., было вступление его на университетское профессорское поприще.

По приглашению Министерства Народного Просвещения (т. е. С. С. Уварова) он занял в звании ординарного профессора кафедру русской словесности и в Университете (вместо Толмачева), и в Главном Педагогическом Институте.

В последнем он пробыл 6 лет (до 1838 г.), оставив его с тем, чтобы всецело отдать свои силы Университету, где преподавание его продолжалось до 1849 г.; в этом году по новому постановлению он, как ректор, должен был оставить профессуру.

Приглашение Плетнева на кафедру, которую он с честью занимал около 20 лет, доказывает, как высоко ценились его историко-литературные познания и авторитет словесника.

Судить слишком строго, с современной точки зрения, профессорство его и уровень "учености" не подобает — уже ввиду совсем иных в те времена и требований и общей мерки. Бесспорно, Плетневу недоставало специальной строго-научной филологической подготовки; у него не было того немецкого "гелертерства", которое стало у нас развиваться позднее и к которому он, как к чему-то сухому и мертвящему, обнаруживал даже какую-то странную антипатию и предубеждение.

Но все это не мешало ему быть вполне на своем месте, как профессору русской словесности, прекрасному лектору и талантливому руководителю университетской молодежи в своем предмете, и приносить ей на ее пути к науке и образованию великую и незаменимую пользу.

Об этом имеется достаточно свидетельств самих слушателей и учеников Плетнева (между прочим из составивших себе почетное имя), признававших себя очень многим обязанными ему, его живым и одушевленным лекциям и литературным комментариям.

Достаточно назвать имена Тургенева, Майкова, Лонгинова, вспомнить отзывы Фортунатова, Короновского, В. Григорьева, С. Барановского и др. О начале профессорства Плетнева, его первых курсах и их содержании имеются любопытные воспоминания Ф. Фортунатова ("P. Архив", 1869); сохранился и набросок мыслей, вызванных началом лекции: тут развит ряд общих положений, послуживших введением, объясняющим значение и содержание литературы.

Вот что гласят первые из них: "Исследование всякой науки доводит до поднятия способностей и сил души". "Ничто не доставляет столь верных и удовлетворительных сведений о душе, как изучение литературы". Далее речь идет о предметах и цели изучения литературы, а последнее положение формулировано так: "Постижение во всем истинного, доброго и прекрасного, как трех видов совершенства духовного, должно быть главной целью занятий литературой". Во вступлении к курсам П. занялся решением вопросов: 1) о содержании истории литературы, 2) об отношении ее к истории политической, 3) об определении в ней эпох, 4) о выборе в ней материалов.

Тут, замечает г. Фортунатов, "видно влияние Ф. Шлегеля, которого "История древней и новой литературы" в русск. переводе вышла у нас в свет в 1830 г.". Для лекции в Педагогическом Институте П. составил и свои записки в виде "Подробной программы курса истории русской литературы", доведенной, впрочем, лишь до XVI в., которую он в 1840-х годах сообщал своему другу Я. К. Гроту и о которой упоминается в их "Переписке". О характере преподавания Плетнева свидетельствует M. H. Лонгинов: "Он читал не мертвые лекции, а живые импровизации, исполненные знания и любви к делу... Плетнев являлся в аудиторию с Державиным, Фонвизиным, Костровым и т. п., начинал читать их, избирая именно особенно замечательное, и тут сыпалось множество эстетических, филологических, анекдотических и других замечаний, делавших его вдохновенным комментарием, по выражению Пушкина..." На лекциях его читались также сочинения студентов (студ. III курса Ершов читал своего "Конька-Горбунка"), "велись диспуты, обсуживались замечательные литературные новости". На акте 31 августа 1833 г. П. прочел интересную и характерную в смысле направления речь "О народности в литературе" (в 1-й кн. начавшего выходить в 1834 г. "Журнала Мин. Народного Просвещения"). Понесенные Плетневым в начале 1830-х гг. сердечные утраты (в начале 1833. г. умер и Гнедич) еще теснее сблизили его с еще здравствовавшими членами их литературного содружества, особенно с Пушкиным, кн. Вяземским и пребывавшим подолгу за границей Жуковским, с которым у него именно в 1832 г. завязываются более правильные письменные сношения, так прочно установившиеся впоследствии, наконец, с новым молодым сотрудником и единомышленником — Гоголем, дарование которого П. оценил один из первых.

К ним примыкали еще другие литераторы, тоже приятели Плетнева, напр., кн. Одоевский (о вечерах на его "чердаке" см. в переписке с Жуковским), гр. Соллогуб, Деларю и другие, а также наши писательницы, как А. П. Зонтаг, А. О. Ишимова, позже гр. Растопчина, и меценатки, как А. О. Смирнова.

К 1886 г. относится большое оживление в литературной деятельности Плетнева, именно ревностное сотрудничество его в "Современнике" Пушкина, где он заведовал и редакцией, и корректурой, и участвовал в наполнении Сборника (здесь напечатана его статья "Императрица Мария"). Ho вот наступил роковой 1837 год, и новый тяжкий удар судьбы, повергший в скорбь и траур всю Россию, глубоко сокрушил и сердце Плетнева.

Смерть Пушкина, этого предмета горячей любви и восторженного поклонения Плетнева оставила ничем не наполнимую пустоту в осиротелой душе его, которую, к тому же, скоро постигли новые испытания, ибо через два года после того он лишился жены (1839), чем разрушилось и семейное его благополучие.

Посетивший его в ту пору Боратынский, хотя и находил, что "мой добрый, мой милый Плетнев... ни в чем не изменился — ни в дружбе ко мне, ни в общем своем святом добродушии", однако сам рассказывал в то же время, что П., вздыхая по старым товарищам, говорил: "Теперь, после долгих трудов, я имею независимость и даже более — все есть, чего я желал, да не с кем поделиться этим благосостоянием". "Уже в ту пору, по справедливому замечанию Л. H. Майкова, умственный взор Плетнева был обращен к прошлому и таким остался он до конца своей жизни". Но сердечное одиночество не лишило его, однако ж, умственной энергии и любви к литературному труду. Напротив, в нем он искал утешения и душевного удовлетворения в угнетенном состоянии сердца и мыслей.

В 1837 г. друзьями Пушкина были изданы в его память еще 4 книжки "Современника", и П. принял в этом деле, конечно, самое деятельное участие.

В том же году были написаны им: разбор "Ундины" Жуковского и литературный очерк "Шекспир" (оба в "Литерат. прибавлениях к "Русскому Инвалиду"), произведший в свое время весьма выгодное и сильное впечатление.

Но еще большую производительность проявил П. в 1838 г., когда он решился, следуя примеру и заветной идее и цели Пушкина, послужить, по мере сил, родной литературе и обществу созданием противовеса развивавшимся у нас низменным, торгашеским и зловредным литературным течениям и тенденциям, и для того взять на себя издание "Современника" — уже не как сборника, а как журнала. "Современник" Плетнева стал выходить с 1888 г. и издавался им до 1846 г. включительно (когда он передал его Никитенке и И. И. Панаеву), т. е. почти 10 лет. В первый же год П. поместил в нем более десятка статей (не считая библиографии) из которых выдаются: "О литературных утратах", "Праздник в честь Крылова", "Алекс. Серг. Пушкин", "Путешествие Жуковского по России" и пр. Издание дало ему повод завязать новые литературные связи и тем еще более расширить круг своего влияния и покровительства молодым дарованиям.

К этому же времени относится его сближение с лицом, в котором он нашел преданнейшего друга, сотрудника и соучастника в его умственных и нравственных интересах и стремлениях и которому суждено было своим влиянием сыграть заметную роль в его духовной жизни в эти зрелые годы. Это был еще молодой человек, только что вступавший на ученое и литературное поприще, будущий академик Я. К. Грот, которого П. также привлек к участию в "Современнике". Скреплению этой идеальной и плодотворной для обоих дружбы значительно способствовали и случившиеся между тем перемены в жизни Плетнева, которыми знаменуется начало новой ее эпохи (1840—1849), до второго брака. Эти перемены были семейная утрата и вдовство Плетнева (1839) и состоявшееся в конце того же года избрание его в ректоры С.-Петербургского Университета, в каковом звании он, в качестве депутата, ездил в 1840 г. на 200-летний юбилей Александровского Университета (в Гельсингфорсе).

Эта поездка в Финляндию, куда в это время переселился его молодой приятель Грот, с которым у него с тех пор завязывается самая оживленная и непрерывная дружеская переписка, участие в юбилейных торжествах, по случаю чего он был почтен степенью "доктора философии" вместе с Жуковским, и все, им там виденное и испытанное, произвели на душу его глубокое впечатление, придав своеобразный отпечаток всей его деятельности и интересам в эти 1840-е годы, да отчасти и литературному его детищу — "Современнику". Благодаря упомянутой переписке, из которой П. "сделал для себя священнейшую должность, выполняемую им с любовью, с душевным наслаждением и по неизменяющимся никогда правилам", и благодаря сообщаемым в письмах дневникам его, жизнь Плетнева, как внешняя, так и внутренняя, в эту эпоху раскрывается перед ними во всей ее полноте, тем более, что и "Современник", которого наполнение и редактирование всецело лежало на нем, дает для того также немалый материал).

Наконец, налицо и обильные следы служебной и официальной деятельности Плетнева, как ректора и профессора университета и вновь избранного ординарного академика только что образованного тогда (1841) Отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук. Нельзя не удивляться трудолюбию, подвижности и работоспособности Плетнева, умевшего совмещать в себе столько должностей и ответственных обязанностой и дел, и в то же время находить время для литературной и редакторской работы, для ведения обширной деловой и дружеской корреспонденции, для исполнения бесчисленных поручений своих друзей-литераторов и, наконец, для поддержания светских отношений, которыми он очень дорожил, и общественных требований.

Вовлеченный постепенно, благодаря своему благодушию и услужливости, в эту непрерывную, хлопотливую деятельность, не дававшую ему опомниться и вздохнуть, П. страшно тяготился своим удрученным делами и заботами положением, часто жаловался и чуть не проклинал свою судьбу, но сбросить с себя это бремя не был в силах. По верному замечанию В. И. Шенрока, Плетнев был часто "мучеником долга", безжалостно со всех сторон обременяемым, но "недостаточно ценимым, если принять во внимание всю совокупность приносимой им пользы и постоянно исполняемых трудов". Утвержденный ректором в феврале 1840 г. на 4 года, П. избирался затем еще два раза, в 1844 и 1848 гг., а в 1849 г., по новому постановлению, был назначен ректором от правительства, и непрерывно оставался в этой должности до октября 1861 года. Уже эти факты достаточно свидетельствуют о признанных достоинствах Плетнева, как ректора.

Действительно, он представляется нам идеальным главой Университета в управлении им и в заботах о его пользе, в отношениях своих и к профессорам (как председатель совета), и к студентам, как по отзывам современников, утвердившим эту его репутацию, так и по рассказам, сохранившимся в его переписке 40-х годов. Обладая замечательным тактом, ровностью и мягкостью в обращении, при твердости правил и принципов, он умел убедительной и задушевной речью успокаивать страсти, умерять молодой задор, примирять и сглаживать взаимные неудовольствия и противоречия в среде университетской. "Большим счастьем было для Университета, — замечает его историк, — во многие трудные дни его существования, иметь во главе своей человека с таким покойным до невозмутимости и таким приветливым характером, каким отличался Плетнев, пользовавшийся за то расположением и уважением во всех слоях общества". Особенным тактом и нравственным влиянием отличался П. по отношению к молодежи.

Много раз ему удавалось одним внушительным убеждением и наставлением прекращать начинавшиеся волнения и истории среди студентов.

Когда случались возмущения и демонстрации по отношению к некоторым профессорам, П. являлся в аудиторию (без профессора) и "со всей искренностью объяснял непристойность их поступков"; он "развивал им со всей подробностью понятия: моральное достоинство, аудитория, профессор, честь и студент", объяснял им, "что все, производимое ими в стенах аудиторий, он берет на свой счет, как ректор", что они "должны сохранять достоинство, которое на них возлагает звание студентов", и этот тон искренности и спокойствия поражал юношей, и все приходило в порядок и мир. A как П. смотрел на коллегиальные отношения, на достоинство профессорского звания и обязанности членов совета видно из следующей его характеристики одного профессора, которому он делал, как ректор, отеческие внушения: "Я толковал ему о самобытности, независимости профессора, а он и не понимает этого. Словом, это русский чиновник, побуждаемый к деятельности крестиками и похвалами... Не может перенести, что в совете молодые профессора смеют говорить громко и даже дерзко против него, — так он привык жить под влиянием директоров, которые замазывают рот всякому свободному суждению... Да, не вразумишь уже окунувшегося в холопские чувства". С ректорством для Плетнева было связано множество других ответственных и обременительных официальных обязанностей и поручений, доставлявших ему много забот. Несколько раз ему приходилось, во время отлучек попечителя, исправлять его должность, а также председательствовать в С.-Петербургском Цензурном Комитете, что было соединено, конечно, со многими неприятностями.

Его назначали в разные комитеты и комиссии по Министерству и возлагали на него со стороны такие задачи, как напр., составление программы преподавания русской словесности для Варшавского округа или просмотр плана учения в Гатчинском Сиротском институте, с чем обратился к нему начальник заведения сенатор Ланской, и т. п., и Плетнев, по доброте и благодушию своему, не умел отказать.

Случалось, что и сам он брал на себя стороннее дело, если оно сильно его интересовало.

Таковы были его заботы о поднятии преподавания русского языка в Финляндии и о постановке русской кафедры в Александровском университете, о чем он в 1840—1841 году подавал записки статс-секретарю Финляндии гр. Ребиндеру и самому канцлеру университета великому князю Наследнику (см. "Переписка" с Я. К. Гротом, т. I, стр. 18, 663; 208—209). Как ректор, он брал на себя еще нелегкий труд, которому, впрочем, как литературному, он предавался с любовью, считая его и важным, и полезным.

Это было неизменное, в течение долгих лет, составление отчетов по университету, которые читались им на годичных актах. Такие же отчеты составлялись им и по Второму Отделению Академии Наук. Эти литературные обозрения, по справедливому отзыву Я. К. Грота, "богатые сведениями для истории русского просвещения 40-х и 50-х годов, будут всегда служить свидетельством редкого уменья выполнять с возможным тактом, ловкостью и оживлением задачу труда сухого и неблагодарного". Рассказывая Жуковскому в 1852 г. о помещаемых им в этих отчетах кратких биографиях замечательных лиц, бывших членами этих учреждений, П. замечал: "Конечно, как члены бывают разного рода, так и биографии мои. Но мне все-таки весело помянуть от души добрым словом человека, который чем-нибудь в жизни своей согрел мое сердце..." И действительно, читая эти биографии, мы убеждаемся, с какой сердечной теплотой и искренним чувством П. поминал о заслугах умерших деятелей и пользовался случаем "воздать достойное труженикам нашим не только по науке и беллетристике, но и на поприще государственной службы"; эти биографические очерки имеется в виду собрать и издать в предположенном IV томе "Сочинений" Плетнева.

Отчеты Плетнева по университету были изданы отдельно лишь за пять лет (1840—1845); академические — за все время (в двух книгах: 1842—51; 1852—1865). В первом из этих изданий находится и большая его записка "Первое 25-летие Императорского С.-Петербургского Университета" (чит. 8-го февраля 1844 г.). С не меньшими добросовестностью, аккуратностью и постоянством вел в то же время П. свой "Современник", затрачивая на его редактирование и литературную для него работу массу труда и энергии и большую часть досуга, остававшегося от исполнения служебных обязанностей.

Отдел критики и библиографии за все время издания принадлежит почти исключительно ему, и уж один этот труд, главные и наиболее ценные результаты которого вошли в издание его сочинений и заняли около 350 страниц (во II-м томе), составляет немаловажную заслугу.

Кроме того, П. поместил в своем журнале длинный ряд статей, больших и меньших, между которыми несколько капитальных, особенно по части критики и биографии.

Нечего и говорить, что тут, на страницах "Современника", заключается обильный материал для характеристики взглядов Плетнева: сам он как-то писал своему другу (в 1842 г.): "Мне хочется, чтобы ты внимательнее изучил мой образ мыслей, который нигде так не отразился, как в разных заметках, брошенных и еще бросаемых мной в "Современник". По общему направлению и духу своему журнал Плетнева был лишь продолжением Пушкинского издания, в свою очередь заменившего "Литературную Газету" Дельвига: он задался целью посильно служить высшим задачам литературы и искусства и противодействовать, но лишь пассивно, идя своей дорогой и не вступая в борьбу, тому ложному и тлетворному направлению нашей журналистики, которое, раздувая недостойными полемическими приемами литературно-партийные, а в сущности скорее общественно-политические страсти, прикрывало лишь свои мелкие, торгашеские цели, и которое представлено было тогда целой солидарной журнальной кликой с Булгариным, Гречем, Сенковским и их преемниками во главе. В своих благородных стремлениях и основах своих воззрений и критики Плетневский "Современник", подобно своим предшественникам, остался до конца верея себе и в этом отношении он сыграл свою скромную, но почтенную роль, хотя и имел лишь очень ограниченный круг читателей и шумным успехом отнюдь не пользовался.

Но журналом в настоящем смысле слова его никак нельзя назвать — по отсутствию в нем необходимых журнальных элементов, которыми обусловливается успех, распространение и общественное значение издания, а потому ему и суждено было занимать совершенно особое, малозаметное и маловлиятельное положение в современной периодической литературе.

Как при Пушкине, так и при Плетневе "Современник", хотя при втором и назывался журналом и выходил очень правильно (с 1843 г. стал ежемесячным), в сущности оставался литературным сборником и, конечно, он был только тем, чем его хотел сделать сам издатель, вполне соответствовал характеру, идеалам и взглядам последнего.

Вот почему к нему и не следовало бы применять общей мерки и судить о нем, как о настоящем журнале.

Точно также и самого Плетнева трудно критиковать как журналиста, каковым в сущности он не был, да и не мог быть по своему характеру по отсутствию всяких природных данных для такой роли и деятельности.

Плетнев не обладал ни редакторской изворотливостью, ни практическим смыслом и чутьем журналиста, ни полемическим искусством и задором, ни тем менее той юркостью и беззастенчивостью, которые особенно были свойственны его журнальным противникам.

Он сознательно избегал всякой полемики, считал ненужным отзываться на злобы и запросы дня и идти навстречу возникающим интересам и потребностям; этим он лишил свой орган живого общественного значения и отзывчивости, а, следовательно, и популярности.

Много истин по этому случаю приходилось ему выслушивать от одного из деятельнейших его сотрудников, Я. К. Грота (см. их переписку), но П. оставался при своем: в этом вопросе друзья расходились и не понижали друг друга. A дело было в том, что Плетневу вовсе не следовало издавать "Современник", как журнал, ибо он сам признавал его скорее "литературным сборником" и относился отрицательно ко всему тому, что составляет характерную принадлежность и силу периодического издания.

В своих оправданиях перед другом П. говорил, что если бы он был свободен и мог бы больше жертвовать, он издавал бы книги. "Не имея возможности исполнить последнего, я остаюсь при первом (т. е. журнале), что медленнее и не так блистательно, но все-таки приводит меня к той же цели. Я убежден, что брошенные мной две-три истины в течение года не пропадут, а некогда принесут плод; я же, повинуясь призванию, совершаю долг и в то же время приношу посильную пользу.

По твоему нужна в журнале задорность... А по моему ни мало... Спорить и судить решительно — два дела разные.

Одно доказывает неопытность, даже ребячество; другое исполняется без отношения к толпе. Что я произнес, то останется; а много ли народу пристанет ко мне, для меня все равно. Я даже не нахожу особенного удовольствия в том, чтобы склонить перевес на свою сторону.

Изложение истины есть моя потребность, моя жизнь, а соединение мнений не входит в мой план. В последнем случае я подозреваю какое-то насилие, чего не терплю.

Правда, что "Современник" походит на альманах; но это общая участь всех наших журналов..." (но тут П. не был прав). "Журнал, имеющий много читателей, имеет силу в обществе, говоришь ты... нет, сила состоит в достоинстве мысли, а не в числе подписчиков...". "Современнику" у меня в руках, — говорит он в другой раз, — низко быть противодеятелем такому с...... сонмищу, какое составляют прочие журналисты наши. Это значило бы считать их себе соперниками.

Но "Современник" так на них ничем не похож, так неоднороден с ними, так из другой пришел области, что не слыхал о их существовании...". "То, что ставишь ты "Современнику" в упрек, как журналу, я никогда не перестану признавать моей заслугой... Его всегдашнее достоинство в том и будет состоять, что он останется занимательным, полезным сборником и справочной книгой о движении всей русской литературы в продолжение девятилетия". Для получения подписчиков, т. е. средств окружить себя сотрудниками, "я бы введен был невозвратно в необходимость идти общей колеей с Краевским и Сенковским, чего именно и не хотел я. Итак выходит, ты винишь Плетнева за то, что он выдержал свой характер.

Начни же с начала и осуди его, что он, не быв похож на журналистов, любимых публикой, принялся за издание журнала..." Таковы были руководящие начала Плетнева в его журнальной карьере.

С ними в таком деле далеко не уйдешь, и в этом не мог не убедиться и сам П., ибо под конец он сам начал нарушать свою систему молчания и доказал, что "можно, вполне сохраняя достоинство, карать ложь и недобросовестность". (См. отдел "Разное" в "Современнике" 1846 г.). Воздавая ему должное в этом деле в эпоху передачи им журнала (1846 г.), тот же друг его говорил: "В последние годы ты более прежнего приблизил "Современник" к идее журнала, переменив несколько самое воззрение свое. При тех средствах, какие были в твоих руках, ты сделал почти невероятное, и это составит всегдашнюю для тебя честь и славу в литературе". Нельзя, действительно, не отметить высоко-бескорыстного служения Плетнева своей идее. Он не только ничего не получал с журнала, но жертвовал на него ежегодно довольно крупную сумму из своего кармана.

Как было уже сказано, П. украсил свой "Современник" многими своими трудами в критическом и биографическом роде. Назовем важнейшие из них: "Чичиков или Мертвые души", Гоголя", критика, замечательная верностью и проницательностью взгляда; "Наль и Дамаянти, индейская повесть, В. А. Жуковского", "Тарантас гр. Соллогуба", "Опыт истории русской литературы, пр. Никитенка", "Граф А. С. Строганов", "Е. А. Боратынский", "И. А. Крылов"; статья "Жизнь и сочинения Крылова", написана для издания сочинений баснописца.

О Крылове Плетневу привелось писать несколько очерков (для разных изданий и по разным случаям).

Характеристика Крылова особенно удалась Плетневу и признается "одним из немногих образцовых произведений в нашей биографической литературе". По отзыву такого авторитетного судьи, как Л. Н. Майков, "тонкий психологический анализ соединяется здесь с богатством исторических и бытовых подробностей и с верной и отчетливой оценкой произведений Крылова". Из других статей его этой эпохи можно упомянуть: "Двухсотлетний юбилей Александровского Университета", "Финляндия в русской поэзии", "Епископ Францeн, шведский поэт" и др. Таким образом, при угнетении Плетнева официальной, срочной и служебно-письменной работой, подававшей повод ему самому назвать себя в шутку "отчетной машиной", а другу его — поддразнивать его эпитетом "литературного канцеляриста", он успел за это время с честью послужить и родной литературе.

К этому же служению должно отнести все то добро, все те услуги и поддержку, которые он оказал начинающим литературным дарованиям, на которые он наталкивался в своих сношениях и деятельности профессора, лектора и издателя журнала: не одного будущего выдающегося писателя удалось ему заметить благодаря своему литературному чутью и опытности.

Достаточно назвать A. H. и Л. H. Майковых, И. С. Тургенева, A. H. Плещеева.

Из литераторов и ученых, много обязанных ему в своем развитии и карьере, назовем, не говоря уже о Гроте и А. О. Ишимовой, с которыми связывала его особая, семейная дружба и единомыслие (он любил говорить о их "триумвирате"), еще П. А. Кулиша, Д. И. Коптева, К. A. Коссовича, К. К. Герца, H. С. Соханскую (Кохановскую), С. И. Барановского, С. А. Николаевского, финляндца Ю. Лундаля и многих др. Мы уже не говорим о его отношениях к Гоголю и Жуковскому, которые поддерживали с ним в 40-х годах и до самой своей смерти оживленную переписку и издательскими делами которых он постоянно с любовью заведовал, принимая на себя разные поручения и хлопоты у властей и высочайших особ, к нему неизменно расположенных.

Такая плодотворная деятельность, при всей испытываемой Плетневым тягости наваленных на него официальных и других скучных обязанностей и дел, все же давала ему чувствовать душевное и нравственное удовлетворение и довольство жизнью, которое иногда и прокрывалось в его дружеских излияниях.

Так, в январе 1845 г. он писал Гроту: "Как мне нравится нынешняя жизнь наша. Она устроилась прекрасно.

Мы дважды в году видимся, чтобы все общее слить вместе.

Потом мы еженедельно переписываемся, чтобы заочно следовать друг за другом.

У нас общий журнал, в котором мы, как литераторы и граждане, действуем для достижения благородной цели, для поддержания в сочувственных нам людях идей блага, света и красоты.

Тут кажется все, что на земле желать можно". Однако ж в корреспонденции Плетнева с Гротом вскоре начинает звучать нота какой-то грусти и неопределенных мечтаний, сознания неполноты сердечной жизни. Нежное, любящее сердце Плетнева, при эстетической его натуре, всегда легко поддавалось обаянию женской красоты, соединенной с тонким умом, благородством души и женственностью.

Оно искало отзвука в женском сердце, и действительно нашло его. Тосковавший давно по семейной жизни и обстановке, П. в 1849 году вступил во второй брак с княжной А. В. Щетининой и нашел в этой выдающейся и умом и сердцем женщине (она умерла 29-го декабря 1901 г.; см. некролог ее в "Нов. Врем." 31-го дек. 1901 г.) достойную спутницу жизни и помощницу, до самозабвения ему преданную.

С этой переменой приблизительно совладает и такая же перемена в жизни его друга, так что многолетняя их переписка, этот богатый биографический источник, значительно сокращается, а в 1853 г. совсем прерывается — с переселением Грота из Финляндии в Петербург, чему способствовал Плетнев же. Любопытным и вместе критическим моментом в университетской службе П. был 1849 г., когда по поводу брожения умов у нас, вызванного европейскими революционными событиями, реакционное движение в правительственных сферах породило исключительные меры и относительно университетов, попавших под подозрение, каковому подвергся даже мирный и благомыслящий П. Сообщая обо всем этом Жуковскому, он писал: "Стороной я узнал, что Бутурлинский Комитет и на меня подал государю донос, находя в моих лекциях и годичных отчетах следы либеральных идей. Я написал наследнику письмо, изложивши в нем правила моей жизни, службы и всех сочинений моих. Он прочитал это государю, который велел меня успокоить.

Тогда министерство Просвещения снова представило меня в ректоры — и государь утвердил"... Женитьба Плетнева определяет начало последней эпохи его жизни, обнимающей 50-ые и начало 60-х годов. В это время деятельность, труды и умственные интересы его делятся всецело между Университетом и Академией Наук, где он продолжает оставаться не только авторитетным руководителем и членом (а с 1859 г. назначается после И. И. Давидова председательствующим во Втором Отделении Академии), но и по-прежнему неутомимым бытописателем (в своих "Отчетах"). Плетнев в эту эпоху пожинает вполне плоды своих долголетних трудов и разносторонней полезной деятельности.

Он пользуется высоким уважением и почетом в обществе и административных сферах; его авторитет и значение в педагогическом и учено-литературном мире достигли своего апогея.

Это общее к нему отношение засвидетельствовано целым рядом почетных назначений, отличий и знаков монаршего внимания (в которых, впрочем, не было недостатка и ранее). Он был избран почетным членом нескольких университетов (Казанского в 1849 г., Московского в 1855 г. по случаю 100-летнего юбилея Университета, и С.-Петербургского в 1862 г.), почетным вольным общником Императорской Академии Художеств (1853) и др. Не разрывая связей с теми учреждениями, где началась его служба, он и в эту эпоху несколько лет (1854 — 1857) состоял членом совета Патриотического Института (и Елисаветинского Училища) по учебной части. Ho такой деятельной, по-прежнему правильно размеренной и производительной была жизнь Плетнева лишь в первую половину этой эпохи, до 1856—1857 гг., когда сперва болезнь жены, а потом его собственная заставила их предпринять для лечения ряд заграничных проездок, расстроивших и домашний их быт, и как служебную, так и учено-литературную деятельность П. А. Внутренняя душевная и сердечная жизнь его в эту пору, особенно после смерти в 1852 г. его старых, последних из стаи славных друзей, Гоголя и Жуковского, естественно сосредоточилась в кругу новой его семьи, хотя он и не изменял прежним дружеским связям (искренняя дружба с Я. К. Гротом продолжалась до конца, как это видно из "Переписки"). Семейная жизнь Плетнева была омрачена лишь одной, но тяжкой утратой, постигшей его в том же фатальном 1852 г., смертью единственной любимой его дочери Ольги, незадолго перед тем вышедшей замуж (за А. Б. Лакера).

Это домашнее горе несколько заглушило следы той сердечной скорби, которая была вызвана весной того года кончиной Гоголя и Жуковского, остававшихся и в отдалении своем в постоянных связях и сношениях с Плетневым.

Все досуги свои, не обильные при множестве служебных дел и обязанностей, П. продолжал посвящать любимым литературным занятиям.

К сожалению, обстоятельства и невозможность для Плетнева свободно и спокойно отдаться такому труду и сосредоточиться на чем-либо — не дали ему осуществить давнишнюю лелеянную им мысль, в которой его так поддерживал Грот, именно — заняться составлением литературно-исторических записок о протекшем 30-летии. Друг его намечал ему еще в 1846 г. программу такого труда, которую он вполне одобрял, сомневаясь лишь в своих силах. "Тут ты должен передать миру все богатство своих воспоминаний, сведений и опытов.

Важнейшую часть этого труда составит то, что ты передашь касательно лучших наших поэтов; за этим станет то, что расскажешь о литературе вообще, и напоследок то, что вообще ход событий и знание множества лиц разных званий оставили у тебя в памяти". Но к такому цельному труду Плетневу не удалось и приступить.

Зато он частично, отрывочно выполнял ce в своих литературных характеристиках и кратких биографиях, составляющих или особые статьи, или вошедших в его "Отчеты". Повод к ним и в 50-х годах давали, как и прежде, постигавшие русскую литературу и общество утраты.

Самую ценную и содержательную дань П. отдал памяти любимейшего его поэта и друга, Жуковского.

Два большие очерка, ему посвященные (1852—1853), 1) "Василий Андреевич Жуковский" ("Чтение о В. А. Жуковском" в "Известиях" II Отделения Академии Наук, а отдельно "О стихотворениях В. А. Жуковского") и 2) "О жизни и сочинениях В. А. Жуковского" принадлежат к лучшим произведениям пера Плетнева и пользуются заслуженной известностью.

Большой интерес представляет и обширная статья "Памяти гр. С. С. Уварова" (1855). План Плетнева писать о Карамзине разбился о затруднения получить материалы от семьи историографа.

К 50-м годам относится ряд биографических очерков, посвященных таким веятелям, как напр., В. А. Поленов, В. М. Перевощиков, М. Н. Загоскин, П. А. Ширинский-Шихматов, гр. Протасов, Бередников и др. Не утратив до конца критического чутья и литературного вкуса, Плетнев и в эту эпоху с любовью и одушевлением следил за всеми лучшими движениями в нашей литературе и с горячим сочувствием приветствовал выдающиеся из ней новинки и таланты.

В этом отношении заслуживают упоминания его отзывы о "Семейной хронике" Аксакова, "Горькой судьбине" Писемского и "Грозе" Островского.

В 1856 г. П., как член Комитета по изданию посмертных творений Жуковского, должен был принять деятельное в нем участие, но это занятие было прервано уже весной поездкой его, по болезни жены, за границу, на которую потрачено было более года. Участливое отношение Плетнева к молодым литературным силам и к благороднейшим и идеальнейшим течениям и направлениям русской мысли продолжалось до поздних лет его. Тут нельзя не отметить, что Плетнев, верный преданиям пушкинского кружка, относился всегда сочувственно к московским национально-самобытным и патриотическим стремлениям, к деятельности Погодина (хотя лично к нему не был особенно близок и во многом даже строго осуждал его) и к славянофильскому кружку.

Он ценил и уважал их журналы, особенно "Москвитянин", о котором в 1853 г. писал Погодину: "Вы не поверите, как я интересуюсь и дорожу вашим журналом". В 1846 г. П. сочувственно приветствовал "Московский Сборник", а в 1855 г. оказывал свою поддержку возникавшей "Русской Беседе" и редактору ее Т. И. Филиппову, хотя сам вовсе не был славянофилом; он везде умел отличать и ценить добрые и чистые стремления и побуждения.

До 1856 г. П. ни разу не покидал родины (вернее — Петербурга с его окрестностями); но с этого года начинаются вынужденные поездки его за границу — первый раз более чем на год, затем на летние месяцы в 1859 и 1861 г.; наконец, последний раз он выехал ранней осенью 1863 г., удручаемый развивавшейся болезнью, и более уже не возвращался.

Пребывание за границей, главным образом во Франции и Париже, и поездки в Англию (1856 и 1861 гг.) не могли не быть для широко образованного и пытливого ума Плетнева, для его чуткой души полны захватывающего интереса и поучения.

Это видно из его писем. П. вполне наслаждался как обилием и содержательностью новых впечатлений и наблюдений, так и столь заслуженной им свободой от служебных тягостей и забот. От последних он совсем отделался лишь незадолго до смерти, когда тяжкая болезнь лишила его возможности вернуться домой. Последние годы были омрачены для него прискорбной университетской смутой и закрытием дорогого ему учреждения.

Оставив ректорство (в ноябре 1861), он еще не оставил своих забот об университетах, быв назначен председателем двух комиссий: по управлению Университетом, и для изыскания мер и средств к доставлению полезной деятельности лицам, оставшимся за штатом.

Председателем Второго Отделения Академии Наук он оставался (хотя с 1863 г. уже в отсутствии) до марта 1865. После тяжких двухлетних страданий, которые он переносил стойко и смиренно, он скончался истинным христианином, с словами любви и благоволения на устах, 29-го декабря 1865 г. в Париже, а погребен в Петербурге в Александро-Невской Лавре, недалеко от Жуковского, Карамзина, Гнедича.

Кто, проследив жизнь П. А. Плетнева, не признает, что это была высоко труженическая и истинно плодотворная жизнь, принесшая и современникам, и обществу, и культурному развитию России много добра и пользы, которые не легко вымерить и взвесить, но которые раскроются еще полнее и ярче при дальнейшей разработке его биографии? Плетнев, как писатель, критик и биограф, весь перед нами. Крупное литературное наследие, им оставленное, представляет богатый материал для полной, с этой стороны, его характеристики, еще не написанной.

Правда, его выдающиеся заслуги в этом отношении, достоинства его критических оценок и разборов в общем давно признаны и оценены компетентными судьями, и мы имели случай их коснуться выше; однако ж встречаются рядом с этим суждения, которые едва ли найдут себе оправдание при внимательном изучении его сочинений и его литературной роли. Унаследовав общие литературные и эстетические основы Карамзинской школы, столь гармонировавшие с его природными чертами, чувствительностью и нравственными идеалами, изощрив свой вкус и прирожденное эстетическое чутье в кругу перворазрядных литературных дарований и в постоянном духовном с ними общении, Плетнев в своих критических суждениях руководствовался не какой-либо "занятой и изученной теорией", а теми убеждениями, которые слагались в уме его от непосредственных впечатлений, "от наблюдений, от разговоров, от внимания к делам и их следствиям". Верно было замечено, что "эта живая чуткость его к произведениям поэзии имела особую цену в глазах художников слова, и они дорожили спокойными, меткими суждениями Плетнева". Надо было действительно иметь такую исключительную чуткость, чтобы внушать полное доверие к своей критике таким величинам, как Пушкин и Гоголь.

И этот дар понимания поэтической красоты и художественности отнюдь не ограничивался какой-либо узкой сферой частностей и мелочей в творчестве, а одинаково проявлялся и в суждениях о целом и в общих характеристиках, и потому мы никак не можем присоединиться к тому мнению (В. И. Шенрок), что П. был истинный знаток и ценитель лишь частностей, отдельных поэтических красот стиля и выражения, что "его сферой был лишь детальный разбор произведений", и что "он был лишен дара критической прозорливости" (причем имеются в виду его случайные отзывы, главным образом, о Лермонтове и Белинском).

Напротив, эта прозорливость проявлялась, как известно, неоднократно.

Если же кое-где встречающиеся в его интимной переписке неблагосклонные и пренебрежительные отзывы о некоторых корифеях литературы могут поразить своей несообразностью и резко отрицательным отношением, то источника их следует искать не в недостатке критического дара, а в особенных свойствах души и темперамента Плетнева, в некоторой его прямолинейности и исключительности, делавших его подчас нетерпимым к тому, что шло, по его мнению, вразрез с его заветными идеалами, убеждениями и верованиями; пристрастия и предубеждения всегда более свойственны людям, которые сильно чувствуют, у которых сердце берет верх над холодным рассудком, которые способны к глубоким привязанностям, но и к сильным антипатиям.

Таков был Плетнев, и он сам сознавал свое больное место, с сердечным сокрушением признавался в своей слабости и стремился исправиться.

Для характеристики личности Плетнева материала ныне достаточно, но необходимо внимательно изучить его целиком, и тогда лишь судить об этом цельном характере, а отнюдь не строить своих заключений на случайно выхваченных из его дружеской переписки отдельных пассажах и фразах (напр. "Р. Мысль", 1878, VI). Такое добросовестное и близкое изучение вполне способно убедить всякого в верности и правдивости того симпатичного и благородного образа, в каком является Плетнев в характеристиках близко знавших его современников, как старших, так и младших (Пушкин, Вяземский, Грот, Тургенев, Лонгинов, Л. Майков).

Горячее и чувствительное сердце, доброта и благоволение к людям, высокая простота во всем, скромность и непритязательность, неподкупная твердость убеждений и прямота, стойкость нравственных начал и упорное стремление к совершенствованию — вот основные черты этой личности, перед которыми стушевывались неизбежные в каждом слабости и недостатки.

Формулярный список (начала 1860-х годов, сообщ. Б. Л. Модзалевским); автобиографические заметки Плетнева (1848 и 1859 гг.) и "Справочн.

Эпцнклопедич.

Словарь" (изд. Крайя) Старчевского.

СПб. 1854 г., т. IX; Я. К. Грот, "О Плетневе" (шесть статей 1866—1890 гг.); "Tpyды Я. К. Грота", т. IX, 288—319; M. H. Лонгинов "П. А. Плетнев"—"Соврем.

Лет.", 1866 г., № 2; "Еще о Плетневе", там же № 3; И. Короновский. "Воспоминания о П. А. Плетневе", там же, № 6; "Материалы для биографии Плетнева"—"Вятские Губ. Вед." 1866, №4; Некролог. статьи: "Домашняя Беседа" 1866, № 6; "Северная Почта" 1866, № 2; "О последних днях П. А. Плетнева", там же, № 4; "Извлечение из письма протоиер.

Васильева", там же, № 14; кн. П. А. Вяземский, "Памяти П. А. Плетнева", "Утро", лит. и полит. сб., М. 1866; Wiazemski "In memoria di P. Pletnev". St.-Pietrb. 1866; Заметка в словаре Геннади — "Русск. Арх." 1867, №№ 5, 6; Ф. Фортунатов, "Воспоминания о С.-Петерб.

Универс." за 1830—33 гг.—"Рус. Арх." 1869, № 2. стр. 332; И. С. Тургенев "Литературный вечер у П. А. Плетнева", там же, № 10, стр. 1603; В. В. Григорьев, "Императ.

С.-Петерб.

Университет", СПб. 1870 г.; стр. 59, 236, 295; "Записка о литерат. трудах П. А. Плетнева" в 1852 г. (И. И. Давидова)—"Известия Отд. рус. яз. и сл." И. А. Н., т. II, 62—66; А. Воронов, "Истор.-статист. обозрение С.-Петерб. учебн. округа", т. II, стр. 62—4; "Сочинения и переписка П. А. Плетнева", ред. Я. К. Грота, СПб. 1885, три тома, "Переписка Я. К, Грота с П. А. Плетневым", СПб. 1896, три тома; "Письма Плетнева и к нему (к Гоголю, кн. Вяземскому, Гнедичу, Коссовичу, Коптеву и др.)"—"Р. Вест." 1890, XI; "Изв. отд. р. яз. и сл.", т. II, кн. 1; V, кн. 1; "Рус. Арх." 1877, III, 1884, и и т. д.; "П. А. Плетнев и А. В. Никитенко"—"Рус. Стар." 1891 г., т. 69; А. М. Скабичевский, "П. А. Плетнев" (биограф. очерк)—"Вестн. Евр." 1885, ноябрь, и его же ст. "Катедер-карьерист" — в "Рус. Мысли" 1897, VI; Л. Н. Майков, "Памяти Плетнева" — Истор.-литер. очерки, СПб. 1895; В. Лачинов, "Я. К. Грот и П. А. Плетнев"—"Рус. Стар." 1896, окт.; Б. Глинский, "Загробный журнал Пушкина"—"Истор. Вестн." 1897, янв.; И. Иванов, "История русской критики" ("Мир Божий" 1898, 1), ч. 2; В. И. Шенрок, "Профессор-словесник старого времени"—"Юбил. сборн. в честь Н. И. Стороженка", М. 1902; "Энциклопед. словарь Брокгауза", XXIII. Кроме того, биограф. материал о П. имеется в следующ. трудах: статья В. П. Гаевского о Дельвиге — в "Современнике" 1853; П. В. Анненков, "Мат. для биогр. Пушкина" (т. I), 1855; П. Кулиш, "Записки о жизни Гоголя", СПб. 1856; Н. Чернышевский "Очерки гоголев. периода рус. литературы" — в "Современн." 1856; Г. П. Данилевский "Г. Ф. Квитка-Основьяненко", СПб. 1856; П. И. Бартенев, "Пушкин в Южной России", М. 1862; Л. Н. Майков, "Пушкин, биограф. материалы", СПб. 1899; В. И. Шенрок, "Материалы для биографии Н. В. Гоголя", 4 ч., и изд.: "Письма Н. В. Гоголя", СПб. 1902; "Записки и дневник А. В. Никитенки"; Н. П. Барсуков, "Жизнь и труды М. П. Погодина" и мн. друг. К. Я. Грот. {Половцов} Плетнев, Петр Александрович (1792—1862) — известный критик пушкинской эпохи, происходил из духовного звания, образование получил в тверской семинарии и в главном педагогическом институте, был учителем словесности в женских институтах и кадетских корпусах.

В 1832 г. занял кафедру русской словесности в С.-петербургском унив., в котором с 1840 до 1861 г. состоял и ректором.

П. принадлежал также к составу второго отделения академии наук со времени его образования в 1841 г.; преподавал русский язык и словесность наследнику цесаревичу Александру Николаевичу и др. особам царского дома. Очень рано П. близко сошелся с Пушкиным и другими корифеями пушкинского кружка.

Характера крайне мягкого, деликатного и услужливого, П. был верным и заботливым другом, к которому обращались и Жуковский, и Пушкин, и Гоголь; всем им П. служил и делом, и советом; мнением его они очень дорожили.

Выступив на литературное поприще стихотворениями, которые в 1820-х гг. появлялись в "Соревнователе", "Трудах Вольного общества любителей российской словесности", "Северных цветах" и др. журналах и альманахах и которые при гладкости стиха местами не лишены изящества и поэтического огонька, П. вскоре перешел к литературной критике, сделавшись выразителем теоретических воззрений пушкинского кружка.

Уже в первой своей критической статье, посвященной стихотворениям Милонова (в "Соревнователе", 1822 г.), П. доказывал, что поэтом надо родиться, а нельзя сделаться, но врожденный талант должен потратить массу труда чисто технического, чтобы вполне овладеть формою и придать ей гармонию, изящество, красоту.

Обе эти идеи для того времени были совершенно новы и лежали в основе всех стремлений пушкинского кружка: первая идея являлась отрицанием псевдоклассицизма с его стремлением путем риторики и пиитики искусственно создавать поэтов; вторая соответствовала сущности литературного движения того времени, задачею которого была именно выработка форм поэзии и языка. Главная заслуга П. заключалась в том, что уже в начале 1820-х гг., еще ранее критических очерков не только Веневитинова, Киреевского, Надеждина, но и Полевого, он ввел характеристики поэтов по существу, по внутреннему свойству их поэзии.

Таковы были появившиеся еще в 1822 г. оценки Жуковского и Батюшкова.

П. уже тогда предвидел, что русской литературе предстоит, не ограничиваясь усвоением чужих форм, стать, наконец, на народную почву. В статье по поводу идиллии Гнедича "Рыбаки" (1822) он делит поэзию на "всеобщую", или "неопределенную", и "народную" и отдает предпочтение последней перед первой.

Вопросу о народности в литературе П. в 1833 г. посвятил целую речь, в которой указывал на значение народной стихии для литературы с точки зрения патриотизма и художественной выразительности.

К концу 1830-х гг. П. составил себе замечательное для того времени представление о национальных особенностях литературы, о ее связи с жизнью общества, об индивидуальных способностях писателя, о необходимости "красок и жизни", без которых литература сделалась бы "сухим изложением отвлеченностей". Оставшись до конца дней своих мирным эстетиком, придававшим первенствующее значение вопросам формы и языка, П. не мог избежать разлада с дальнейшим развитием литературы; но выйдя из кружка Пушкина, где неоклассик Батюшков мирно уживался с романтиком Жуковским, а последний горячо приветствовал реалиста Гоголя, П. всегда сохранял объективность, любовно следил за успехами литературы и вообще признавал права новых литературных форм и течений, если только вестником их являлся сильный талант, удовлетворявший эстетическим требованиям.

Он умел понять Гоголя с его сильными и слабыми сторонами: ему принадлежит одна из лучших оценок "Мертвых Душ" (в "Современнике", 1842 г.). Отсутствие рутины и тонкое чувство изящного дозволило П. с восторгом приветствовать многие восходящие светила 1840 г. — Тургенева, Достоевского, Писемского, Островского, Плещеева, Ап. Майкова, Полонского.

Белинского, однако, он не в состоянии был понять и относился к нему с озлоблением.

В продолжение семи лет (с конца 1824 г.) с бароном Дельвигом, а с 1832 г. — с Пушкиным, П. разделял труды по редактированию "Северных цветов", а в 1838—46 гг. был преемником Пушкина по редактированию "Современника"; но последний журнал в руках П. мало принимал участия в новом литературном движении. "Сочинения и переписка" П. изданы Я. Гротом в трех томах (СПб., 1885). Много материалов для характеристики П. в "Переписке Я. К. Грота с П. А. Плетневым" (СПб. 1896). См. ст. Скабичевского в "Вестнике Европы" (1885, № 11) и Л. Майков, "Историко-литературные очерки" (СПб., 1895). {Брокгауз} Плетнев, Петр Александрович поэт, писатель; ректор СПб. университ.; р. 10 авг. 1799 г., † 29 дек. 1865 г. {Половцов} Плетнев, Петр Александрович [1792—1865] — критик и поэт. С 1832 — профессор русской словесности Петербургского университета.

С 1840 по 1861 — его ректор.

С 1841 — академик по отделению русского языка и словесности.

В течение 20 лет П. был одним из самых близких друзей Пушкина: ему принадлежит издание почти всех собраний сочинений Пушкина, посвятившего П. своего "Евгения Онегина". После смерти Пушкина, с 1838 по 1846, П. был редактором-издателем "Современника" (см.). Лит-ую деятельность начал в 1818 стихотворениями, которые появились в "Соревнователе", "Северных цветах" и др. Лирические произведения П. выдержаны в сентиментально-элегическом духе и мало оригинальны.

Большее значение имела деятельность П. как критика, защищавшего интересы среднего капитализировавшегося либерального дворянства.

Отсюда борьба, которую П. — защитник дворянского романтизма — вел с так наз. "ложноклассическим" направлением.

В своих критических статьях П. затрагивал вопросы о национальных особенностях литературы, о значении народной стихии, сочетая разработку этих проблем в духе исторического метода с характерным для его группы вниманием к формальной стороне разбираемых произведений.

Считая литературу орудием самодовлеющего эстетического наслаждения, П. враждебно относился к подымавшейся в 30—40-х гг. революционно-разночинской критике; он был напр. ожесточенным врагом Белинского.

Библиография: I. Сочинения и переписка, по поруч. II Отд. Акад. наук издал Я. К. Грот, 3 тт., СПб, 1885 (Критич. статьи и рецензии в первых 2 тт., в т. III — переписка и стихотворения). II. В. Н., Жизнь и литературная деятельность П. А. Плетнева, "Русская старина", 1908, VI — VIII; Круковский А., Плетнев как критик, "Филологические записки", 1916, I; Грот Я., Переписка с П. А. Плетневым, 3 тт., СПб, 1896; Барсуков И., Жизнь и труды Погодина, 22 тт., М., 1888—1910 (по указ. в т. XXII); Чернышевский Н., Очерки гоголевского периода, СПб, 1892 (и в "Полном собр. сочин.", т. II, СПб, 1905); Майков Л., Историко-литературные очерки, СПб, 1895; Шенpок В., Профессор-словесник старого времени, "Под знаменем науки", юбилейный сборник в честь Н. И. Стороженка, М., 1902; Грот К. Я., "Русский биографический словарь", т. "Плавильщиков — Примо", СПб, 1905; Розанов И., Пушкинская плеяда, М., 1923, стр. 47—92. III. Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, М. — Л., 1924. {Лит. энц.}