Огарев Николай Платонович
— писатель, друг и сотрудник Герцена; родился 24-го ноября 1813 года в С.-Петербурге.
Отец его — Платон Богданович принадлежал к богатой дворянской фамилии.
Он имел много поместий в нескольких губерниях и, между прочим с. Старое Акшино в Пензенской губ. Матери его — Елизавете Ивановне (урожденной Баскаковой) принадлежало значительное родовое село Белоомут в Рязанской губ. Семья Огаревых обыкновенно проживала зимой в Москве, а на лето переезжала в какое-нибудь из своих богатых имений.
Николай Платонович потерял свою мать двухлетним ребенком.
Детство свое он провел в мирной обстановке, чисто обломовского характера, на попечении двух бабушек, няни из крепостных и дядьки, выучившего его читать и писать.
Бабушки и дядьки способствовали выработке в нем внешнего религиозного настроения, которое впоследствии легко исчезло под влиянием Байрона и философии 18 века, для того, чтобы с течением времени снова возродиться в обновленном виде. Чтение в деле развития Огарева имело большое значение, особенно производил впечатление на него Шиллер, впервые пробудивший в душе его идеальные стремления.
Немец-гувернер — Карл Иванович Зоненберг, приставленный к будущему поэту, когда последнему исполнилось тринадцать лет, был слишком ничтожной личностью для того, чтобы иметь на кого-либо нравственное влияние, но он много способствовал физическому развитию своего воспитанника и, кроме того, сыграл громадную роль в судьбе Огарева, познакомив его с Герценом.
С первого же момента этого знакомства между двумя различными (одной нежной, замкнутой в себе, с оттенком грусти, а другой — порывистой, горячей, энергичной), но одинаково настроенными натурами завязалась дружба, сохранившаяся у того и другого до гробовой доски. Около того же времени начинается более или менее серьезное, систематическое совместное образование обоих друзей. "Как святыню", до старости сохранил Огарев память о некоторых из своих наставников.
Отчасти под влиянием их, а главным образом под влиянием чтения, юные друзья мечтали о высоком призвании, о служении правде, но окружающая действительность не была благоприятна для их порывов.
И чем мрачнее, по их мнению, становилось кругом, тем острее и воинственнее делалось их настроение, а в душе укреплялось убеждение, что они — избранные натуры, способные обновить если не целый мир, то по крайней мере Россию.
Настроение их приняло оппозиционный характер.
Они считали себя преемниками декабристов. — Так развивались Огарев и Герцен до 1830 года, когда во Франции внезапно грянула политическая гроза, известная под именем июльской революции.
Известие об этом событии сильно взволновало обоих юных мечтателей.
Оно застало их в преддверии Московского университета, куда поступили они на математический факультет и где вскоре они сгруппировали вокруг себя целый кружок товарищей, сочувствовавших их направлению.
Старейший из русских университетов просыпался тогда от своего временного усыпления; состав прежних профессоров стал пополняться свежими силами, а буйные студенты обращаться в увлекающихся идеалистов; начали появляться студенческие кружки, из которых, как известно, скоро вышли люди, имевшие немалое значение в истории нашего умственного и общественного развития.
Самыми замечательными из кружков, без сомнения, были кружок Станкевича и кружок Герцена-Огарева.
Последующие за 30-м годом события сильно поколебали веру идеалистов-друзей, но вытравить ее из сердца их эти события были не в силах. Убедившись в несостоятельности своего детского либерализма, они заменили его системой Сен-Симона.
Не успел Огарев кончить университетского курса, как над ним и его друзьями стряслась вдруг неожиданная беда. Летом 1834 года несколько членов кружка были арестованы, а весной следующего года Огарева выслали на попечение отца в его родовое имение Старое Акшино.
Поводом к аресту послужило знакомство члена кружка — Сатина с поэтом Соколовским, поплатившимся за одно свое стихотворение политического характера.
С внешней стороны ссылка не была особенно тяжела для Огарева, но его мучило одиночество вследствие оторванности его от друзей, так как сойтись с местным обществом он не мог, хотя и не пренебрегал его удовольствиями и развлечениями.
Умственный труд удовлетворял духовным потребностям поэта, но Огарев не мог отдаться ему всецело, вследствие отсутствия выдержки и непривычки к упорной систематической работе.
Время у него не проходило праздно, но широкие планы обыкновенно не осуществлялись, а начатое не доводилось до конца. Одиночество и неудачи возбуждали в ссыльном недовольство и уныние.
Тяжела была в это время и домашняя обстановка Огарева: на глазах его умирал медленной смертью разбитый параличом его старик-отец. В такие темные дни явилась к поэту любовь, но она осчастливила его только на самое короткое время. В 1837 году он обвенчался с племянницей пензенского губернатора А. А. Панчулидзева — Марьей Львовной Рославлевой.
Сперва казалось, что супруги зажили счастливо, но уже вскоре между ними стали замечаться недоразумения, которые, не переходя в открытый разрыв, долго, как медленно действующий яд, подтачивали спокойствие Огарева.
Летом 1838 года Огареву дозволено было отправиться на минеральные кавказские воды, где он познакомился с декабристами, отбывавшими наказание на Кавказе.
Из них особенно сильное впечатление произвел на него А. И. Одоевский.
Огарев быстро сблизился с ним и стал смотреть на него, как на своего учителя.
Одоевский сделался его критиком, перед авторитетом которого Огарев беспрекословно склонялся, и его наставником в вопросах как философского, так и общественного характера; особенно Одоевский способствовал усилению в Огареве религиозно-политической экзальтации, зачатки которой у него были и раньше.
В половине 1839 года Огареву разрешили вернуться в Москву, за ним прибыл туда же и Герцен.
Впрочем, Герцен скоро уехал в Петербург, а около Огарева сгруппировался новый кружок, в котором на первом плане стали бывшие члены кружка Станкевича, имея во главе Белинского и Бакунина.
Однако положение Огарева в этом кружке было очень тяжелым.
Друзья его окончательно разошлись с любимой им женщиной, относившейся к ним со своей стороны враждебно, а он, еще не потерявший веры в нее, старался всеми силами примирить людей, которых примирить было невозможно.
Разумеется, попытка сделать это не удалась, и измученный поэт в 1841 году вынужден был удалиться за границу, где в конце концов навсегда расстался со своей женой. Во главе созданного Огаревым кружка с 1842 г. стали Герцен и Грановский.
За границей, если не считать кратковременного приезда его в Россию в 1841 году, Огарев пробыл около пяти лет. Там он иногда старался заглушить тоску, терзавшую его душу, разгулом и рассеянным времяпрепровождением, но там же, под влиянием впечатлений западноевропейской жизни, новых философских течений и научных занятий, он изменил основные идеи своего прежнего мировоззрения, став на почву материализма, а в обсуждении общественных вопросов начал придерживаться более реальных взглядов, чем прежде.
Такие перемены в мировоззрении Огарева повели к несогласию его с друзьями, с которыми приходилось иногда расходиться в очень существенных вопросах, а это, в свою очередь, вело к разладу с ними. Особенно тяжелым бременем лег на душу Огарева разлад его с Грановским.
Возвратившись в 1846 году на родину, Огарев поселился в деревне.
Там он занялся химией, сельским хозяйством и фабриками, но над всеми его предприятиями тяготел какой-то злой рок. Одна из фабрик его сгорела.
Хозяйство расстраивалось.
Даже освобождение крестьян в одном из доставшихся Огареву по наследству имений (село Белоомут), затеянное им еще в 1840 году, но не по вине его затянувшееся до 1846 года, не принесло, по-видимому, желанного результата, так как есть известие, что часть из вышедших на волю крепостных попала в сети кулаков.
В одном только судьба за это время благосклонно отнеслась к поэту: в лице Натальи Алексеевны Тучковой, умной и образованной дочери соседнего помещика, он нашел близкого для себя человека.
В 1855 году Огарев, после смерти своей первой жены, обвенчался с ней, а в следующем году удалился вместе с ней за границу, на этот раз навсегда.
В самый блестящий период литературной деятельности знаменитого своего друга — Герцена, когда в России подготовлялась отмена крепостного права, Огарев принимал ближайшее участие в его известных заграничных изданиях, хотя позже он же, вместе с Бакуниным, более всего способствовал их падению и прекращению.
В политических увлечениях своих в конце шестидесятых и в начале семидесятых годов Огарев значительно изменился, и, несмотря на мягкость и мечтательность натуры, порой не брезгал крутыми средствами для достижения намеченных целей. Последние годы Огарева (особенно после смерти Герцена) были ужасны.
Счастье ему изменило.
По разным причинам друзья его оставили.
Поэтический талант ослабел.
Вера в прежние идеалы утратилась, а новых не являлось на смену. Нужда, постоянные физические недомогания и несчастная страсть к вину, от которой он не в силах был отделаться, делали его тяжелое положение еще более невыносимым.
За несколько лет до смерти он сошелся с пожилой вдовой англичанкой, которая ухаживала за ним, как за ребенком, но которая, по своему неразвитию, не могла делить с ним умственных его интересов.
Умер Огарев в 1877 году 31 мая в Гринвиче, недалеко от Лондона.
Из всего литературного наследия Огарева самым ценным считаются его лирические стихотворения, которым, главным образом, он обязан своей известностью.
В печати Огарев появился в первый раз в "Телескопе" 1831 года с двумя переводными философскими трактатами.
Первые стихотворные опыты Огарева, увидевшие свет только после смерти его в конце прошлого столетия, свидетельствуют о том, что поэт начал свою деятельность с увлечения теми направлениями романтизма, какие господствовали у нас в тридцатых годах. Недостатки этих опытов, вероятно, ясны были и для самого автора.
По крайней мере, он решился выступить в печати в качестве стихотворца только в начале сороковых годов, хотя достоверно известно, что поэзия занимала Огарева еще в тридцатых.
Впервые стихотворения Огарева появились в "Литературной газете" 1840 г. Затем он участвовал в "Отечественных Записках", "Современнике" и в "Русском Вестнике". Раньше всех из журналистов оценил Огарева Белинский.
В пятидесятых годах, когда появились отдельные издания стихотворений Огарева, о последних с похвалой отозвались лучшие критики того времени: Чернышевский, А. Григорьев, Дружинин и Щербина.
Большинство стихотворений Огарева пользуются широкой известностью среди литературно образованной публики, а некоторые из них вошли давно даже в школьные хрестоматии.
Огарев принадлежит к той плеяде европейских поэтов, которая носит название поэтов мировой скорби.
Скорбь его поэзии скорее философского, чем общественного характера.
Огарев был одарен сердцем, чутким ко благу ближнего, жаждущим не одного личного счастья, но и счастья для других.
Он и его друзья вошли в жизнь "с прекрасным упованьем", с "неробкой душой", "с желаньем истины, добра желанием, с любовью, с поэтической душой". Они, не щадя себя, готовы были вступить в борьбу за свои идеалы, но вокруг себя не встретили сочувствия.
Мало того, они увидели, что все кругом печально и грустно, начиная с людей и кончая неодушевленной природой.
Любовь не только, сплошь и рядом, не приносит счастья, когда для нее неблагоприятно сложатся обстоятельства, но сама по себе она непостоянна, проходит и забывается, как забывается все на свете. Дружба надежнее, но и она нередко грустно обрывается, хотя, впрочем, бывает иногда глубока и неизменна и часто служит единственной опорой в жизни. Поэт не проходит мимо мрачных сторон последней, он пытливо вглядывается в них и страдает, глядя на них, но он не анализирует своих впечатлений, не отдает отчета в том, кто виноват в несовершенстве человеческого существования, а если тень такого сознания у него и появляется, он не обладает достаточной энергией, чтобы сделаться борцом, защитником того, что для него дорого.
Кроме того, воля поэта парализуется отсутствием в нем твердой веры в торжество правды и света. Изредка она у него появляется, но это — только минутные вспышки, которые быстро проходят, сменяясь горьким разочарованием.
Поэзия Огарева — плач нежного, способного глубоко любить, но слабого в других отношениях существа, искренно, но бессильно страдающего о том, что в мире слишком мало любви, справедливости и счастья.
В ней не слышится мощных звуков, призывающих к борьбе; в ней не все узко личное, но нет почти ничего определенного в общественном смысле.
Огаревская скорбь — не скорбь о несовершенстве человеческих отношений, а скорбь о несовершенствах мироздания, органических несовершенствах человека и о человеческом бессилии. — В описаниях природы Огарев большей частью субъективен: он наблюдает и рисует ее сквозь призму своего собственного настроения.
Субъективен он также и в поэмах, из которых одни ("Зимний путь", "Юмор", "Ночь") представляют собой ряд отдельных стихотворений с лирическим оттенком, связанных в одно механически, а другие ("Хозяин", "Радаев") рисуют лишнего человека 40-х годов, родственного в некоторых отношениях самому автору.
Впрочем, у Огарева есть несколько пьес, проникнутых бодростью и энергией.
К числу их принадлежит стихотворение "Искандеру", написанное в 1858 году, когда в Англию, где проживал в то время поэт, пришла первая весть о начавшемся на Руси освобождении крестьян.
Крестьянскому же вопросу Огарев посвятил целый ряд статей, напечатанных в "Колоколе" и "Полярной Звезде". В нашей литературе не раз указывалось на общественные заслуги герценовских изданий в пятидесятые годы, но при этом как-то замалчивалось, что в них близкое участие принимал Огарев.
Увлекшись западноевропейским социализмом, он думал найти осуществление заветных идеалов в русской народной жизни, которая, по его мнению, в зачаточном виде заключала в себе много данных, благоприятных для развития в будущем идеально справедливых социальных и экономических отношений между людьми.
Такие надежды заставили его ближе присмотреться к деревне, детально ее изучить не только по книгам, но и путем непосредственных наблюдений.
Свои знания он обнаружил за границей в те годы, когда разрешался крестьянский вопрос в России, где далеко не все возможно было высказывать вследствие цензурных затруднений.
Как и Герцен, он стоял за немедленное освобождение крестьян с землей и с сохранением общины.
Кроме крепостничества, другой корень зла в современной ему жизни Огарев видел в чиновничестве, институт которого он рекомендовал заменить выборным началом.
Огарев отстаивал также свободу печати, самоуправление в высших учебных заведениях и гласный суд при участии общественного элемента.
Позднее публицистическая деятельность его приняла резко оппозиционный характер.
С внешней стороны, статьи Огарева по общественным вопросам страдают вялым изложением и отсутствием воодушевления, необходимого для журнального деятеля.
В 1861 году в Лондоне издан был сборник так называемой "потаенной" русской литературы.
Он начинался обширным введением, принадлежащим перу Огарева.
Это — исторический очерк нашей литературы 19 века; главной задачей автора было проследить по ее произведениям развитие у нас общественности за указанный период.
Пытался Огарев писать и философские трактаты, но обыкновенно не доводил их до конца. Сохранившиеся до нас отрывки их как в печати, так и в рукописях, обнаруживают в Огареве крайнего метафизика, не сходившего со скользкой почвы теоретического мышления даже в тот период своего развития, когда ему казалось, что он вступал на путь реализма.
Написал также Огарев прозаическую повесть "Саша" и драматические сцены "Исповедь лишнего человека". Оба эти произведения не напечатаны.
Первое из них — очень слабая вещь в литературном отношении.
Второе — тоже слабо в целом, но в нем есть сильный монолог, ценный особенно потому, что этот монолог, без сомнения, исповедь самого поэта. В самые последние годы жизни Огарев, больной физически и нравственно, не оставлял, однако, привычки писать, но большая часть его стихотворений, относящихся к этому времени, не имеет ничего общего с поэзией.
Тем не менее, они важны для его характеристики.
Слабые по форме, эти стихотворения свидетельствуют о том, что Огарев, растеряв все дорогое для него в мире, и разочаровавшись во всем, не переставал верить в Россию, о которой не забывал никогда и о которой нежно и любовно вспоминал до конца своих дней. Рукописи Н. П. Огарева, принадлежащие проф. Лозаннского университета А. А. Герцену. — Н. П. Огарев: "Стихотворения", 3 изд., М. 1856 г., 1859 г. и 1863 г.; "Стихотворения", Лондон, 1858 г.; "Юмор", Лондон, 1857 (с пред. И — ра); "За пять лет" (1854—1860), Лондон 1860, ч. II; "Студент" — стихотв., печатано отдельными листками в 1869 г.; "Финансовые споры", Лондон 1864; "Question d''orient en panorame". — Рифмованные строчки Н. Огарева.
Женева 1869; "Essai sur la situation russe", Londres, 1863; "В память людям 14 дек. 1825 г.", Лондон 1870; "Надгробное слово" (в память А. Потебни), — Лондон 1870; "Общее дело" — журнал (приложение к "Колоколу"); издан. Огаревым (Старообрядцем) с 15 июня 1862 по 15 июня 1864 г.; вышло 29 №№. — Ряд статей, заметок и стихотворений в следующих журналах и изданиях: "Телескоп" 1831 г., ч. IV; 1832, ч. II; "Лит. Газета" 1840, № 63: "Отечеств.
Записки" 1840—1845, 1853 гг.; "Современник" 1847 г., т. I и III; "Русский Вестник" 1856 г.; "Колокол" 1858—1863 гг.; "Будущность" 1870 г.; "Литературные Вечера", М. 1844; "Полярная Звезда" на 1856, 1857, 1858, 1859, 1861, 1862, 1869; "Лютня", Лейпциг 1869, ч. II; "Газета Гатцука" 1879, № 3 и 6; "Русск. Стар." 1886 т. 49; 1887, т. 56; 1888, т. 60; 1889, т. 61—62, т. 63; 1890, т. 65, т. 66; 1891, т. 08; 1892, т. 72; 1893 т. 80; "Полярная Звезда" 1881 г., № 3 и 5; "Русск. Мысль" 1888 г., кн. VII и Х; 1889, кн. IV, VI, Х, XII; 1902, кн. III; "Литературный Вестник" 1901; "Литературный Архив", изд. П. А. Картавовым.
СПб. 1902 г. — сент.; "Помощь голодающим" (сборник, М. 1892). Биографические сведения об Огареве и оценка его литературной деятельности.
Некрологи: "Газета А. Гатцука", 1877, № 28; "Русск. Обозр." 1877, № 23; "Сев Вестн." 1877, № 49; "С.-Петербургск.
Вед." 1877, № 167; "Наш Век", 1877, № 105; "Неделя" 1877, № 25; "Общее Дело" 1877, № 8; "Община" 1877; "Русск. Арх." 1877, П. С. А. Венгеров (Словарь Брокгауза и Ефрона т. 21); Словарь Граната (т. VI), Клюшникова (1878, II), Березина (т. III); — "Отеч. Записки" 1842, т. 20, отд. V (статья Белинского); 1854, №№ 11 и 12; 1866, дек.; "Русск. Вестн." 1863, №№ 166, 169, 188, 189, 196, 248; "Голос" 1863, № 195; "Московск.
Вед." 1865, № 183; "Бирж. Вед." 1868, № 119; "Библиот. для Чтения" 1857, т. 142; "Библиограф.
Записки", 1859 и 1861 г.; "Домашн.
Беседа" 1867, № 6; "Истина" — (журн. изд. в Йоханнесбурге 1867 г., "Русск. Старина 1880 г. (Записки И. В. Селиванова); 1885, № 3; 1889, № 1—7; 1892, № 3; 1896, № 12; 1898, № 3; 1899, № 9; "Современник" 1850, т. XIX, отд. VI; "Историч.
Вестн." 1881; 1889; 1892; 1898; 1900; "Вестн. Евр." 1880, № 1—5; 1885, № 3; 1900, № 8, 11; 1901; "Новое Время" 1883, № 1; "Новости" 1902, № 148; "Русь" 1883, № 1; "Неделя" 1892, кн. 3 (ст. Огарев как поэт); 1899, № 46; "Русск. Арх." 1884, II; 1885, III; 1887, I; 1902, I; "Русская мысль" 1888, №№ 7, 9—11; 1889, №№ 1, 4, 10—12; 1890, №№ 3, 4, 8—10; 1891, №№ 6—8; 1892, №№ 7—8; 1897, 1900, кн. 7; 1902, кн. 5, 11, 12; "Север" 1892, № 33; Северн.
Вестник" 1894, №№ 3, 8, 11; 1895, № 11; "Русск. Обозр." 1895, кн. 5, 6, 8, 10; 1898, кн. 1; "Русск. Богатство" 1902, кн. 2, 3, 4. "Наблюдатель" 1900, кн. 2. 3, 4; "Вестник Всемирн.
Истории" 1900, кн. 6: "Русск. Слово" 1900, № 298; "Литерат.
Вестн" 1902, кн. 5; "Мир Божий", 1903, кн. 5; А. И. Герцен: "Былое и Думы", Лонд. 1861. "Нынешнее состояние России и заграничн. русск. деятели", Берлин 1862; "Центральн. народн. польск. комитет в Варшаве и издат. "Колокол", Лонд. 1862; А. В. Дружинин: "Сочинения", т. VII; А. Григорьев: "Сочинения". т. I; В. В. Андреев: "Раскол и его течение в народе русск. истории", СПб. 1870 (гл. VII): Ф. В. Ливанов: "Раскольники и острожники СПб. 1871, т. III; Н. П. Барсуков "Жизнь и труды Погодина", т. VIII, XV; "Письмо К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева к А. И. Герцену", Женева 1892; "Письма Бакунина к Герцену и Огареву" (с прим. М. Драгоманова), Женева 1896; А. И. Колюпанов: "Биография А. И. Кошелева", М. 1892, т. II; "Анненков и его друзья", СПб. 1892; Н. Чернышевский: "Эстетика и поэзия" СПб. 1893: "Почин" сборник, М. 1895; "Под знаменем науки" (сборник, М. 1902); Перцов: "Философские течения русской поэзии", СПб. 1900; Н. А. Белоголовый: "Воспоминания". М. 1897; В. Д. Смирнов: "Жизнь и деятельн.
Герцена" СПб. 1897; "Т. Н. Грановский и его переписка", т. I и II; Н. А. Огарева-Тучкова: "Воспоминания (1848—1870), М. 1903; "Вестн. Европы" 1903, кн. 9. С. Переселенков. {Половцов} Огарев, Николай Платонович — известный поэт (1813—1877); родом из богатой дворянской семьи Пензенской губернии.
Получив превосходное домашнее воспитание, поступил вольнослушателем в московский университет.
Важнейшим фактором юношеских лет О., а затем и всей его жизни, является теснейшая, восторженная дружба с дальним родственником его, Герценом, который говорил, что он и О. — "разрозненные тома одной поэмы" и что они "сделаны из одной массы", хотя и "в разных формах" и "с разной кристаллизацией". В 1831 г. О. должен был оставить университет, за участие в студенческой истории.
Высланный к отцу в Пензу, он через 2 года вернулся в Москву, но в 1834 г. был привлечен, вместе с Герценом и Сатиным, к известной истории об университетских кандидатах, певших, на пирушке, антиправительственные песни и разбивших бюст государя.
Ни О., ни Герцен участия в пирушке не принимали, и суровое наказание, постигшее действительных ее участников, их миновало; но захваченные при обыске у них бумаги показали, что они очень интересуются французскими социальными системами в особенно сен-симонизмом — и этого было достаточно, чтобы признать и их виновными.
Герцен был сослан в Пермь, Сатин — в Симбирск, О. же, из внимания к его отцу, пораженному апоплексическим ударом — в Пензу. Здесь он с жаром отдался чтению по всем отраслям наук и приступил к целому ряду статей и исследований, не пошедших, однако, дальше предисловий и черновых набросков.
Особенно много и относительно усидчиво работал он над своей "системой", составляющей главный предмет его обширной переписки с Герценом и другими друзьями, напечатанной в 90-х гг. в "Русской Мысли". Несколько раз менялись основы "системы"; в последнем своем фазисе Огаревское "мироведение" объясняло происхождение вселенной по закону тройственности — сущность, идея и осуществление идеи в жизни человечества.
О. брался "показать в каждой отдельной эпохе, в каждом народе, в каждом моменте древности и христианства тот же закон тройственности", он набрасывал также планы общественного устройства, в котором эгоизм должен был гармонично сочетаться с самопожертвованием.
Чтобы не огорчать близких, О. стал бывать довольно часто в пензенском "свете" и в этой неподходящей для него среде нашел себе жену в лице родственницы пензенского губернатора Панчулидзева, М. Л. Милославской — женщины, оказавшей роковое влияние на всю жизнь О. Бедная сирота, она должна была сама себе пробивать дорогу — и это совершенно извратило ее нравственную природу, не лишенную хороших задатков.
Умная и интересная, она на первых порах очаровала не только самого О., но и проницательного Герцена и других друзей мужа. Быстро поняв общий душевный строй О. и его кружка, она сумела сделать вид, что понимает жизнь исключительно как подвиг и стремление к идеалу.
Но стоило ей только побывать в столицах, где она выхлопотала О. освобождение, и присмотреться к соблазнам столичной жизни, чтобы в ней проснулись порочные инстинкты.
Огромное состояние, полученное О. в конце 30-х годов, окончательно разнуздало ее страсти, и вскоре она, уехав с О. за границу, покрыла позором его имя рядом скандальных похождений.
О. был бесконечно снисходителен, согласился даже признать прижитого женой ребенка, давал ей беспрекословно десятки тысяч ежегодно, но жизнь его была разбита и в нем навсегда заглохли личные интересы и стремление к личному счастью.
В конце 40-х гг. он нашел подругу в семье пензенских помещиков Тучковых и обвенчался с ней в середине 50-х гг., после смерти первой жены. В 1856 г. О. окончательно покинул Россию и, вскоре примкнув к деятельности Герцена, вместе с ним стал во главе русской эмиграции.
Огромное состояние его к тому времени почти растаяло.
Получив наследство, заключавшееся в населенных имениях, О. тотчас же решил освободить своих крестьян на самых льготных условиях.
Ему досталось, между прочим, громадное село на Оке, Белоомуты, с 10000 десятинами строевого леса. Между белоомутцами было несколько управляющих по откупам, предлагавших О. по 100000 руб. за вольную.
Но О. не захотел воспользоваться своим правом и устроил выкуп всех белоомутцев на столь выгодных для них и столь невыгодных для него условиях, что общая выкупная сумма за село, стоившее по меньшей мере 3—4 миллиона, составила едва 500000 руб. Самое печальное в этой сделке было то, что она не достигла цели, ради которой О. приносил такую жертву: выгодами выкупа воспользовались только богачи, державшие в кабале бедных сельчан, которые теперь попали в еще худшее положение.
Очень большое и после выкупа Белоомутов состояние исчезало быстро, как вследствие мотовства жены О. и беспорядочности его самого, так и вследствие пожара бумажной фабрики, устроенной им для блага крестьян других своих имений.
Деятельность О. в качестве эмигранта не ознаменована ничем выдающимся; его вялые статьи в "Колоколе" и экономические поэмы ничего не прибавляли к влиянию газеты Герцена.
В эпоху упадка влияния Герцена многие действия последнего, на которые он шел неохотно, были предприняты под влиянием О., несмотря на свое добродушие всегда поддававшегося самым крайним теориям.
Так, под влиянием О. состоялась странная попытка союза русской свободомыслящей эмиграции с румынскими старообрядцами, и О. стал во главе выходившего в начале 60-х гг. "Веча". Под давлением О. Герцен, против своего желания, отдал глубоко ему антипатичному Нечаеву капитал, предоставленный одним русским в распоряжение Герцена для революционных целей. Конец жизни О. был очень печален.
Больной, без всяких средств, запутавшись в своих отношениях и со второй женой, отчасти став в ложное положение и по отношению к Герцену, он жил на небольшую пенсию, сначала от Герцена, а после смерти последнего — от семьи его. Человек крайне скромный, застенчивый, хотя и полный веры в свое призвание, Огарев неотразимо действовал на всякого, кто был чуток к душевной красоте.
Вокруг него всегда создавался особый "Огаревский культ", в его присутствии люди становились лучше и чище. Герцен говорил, что "жизненным делом О. было создание той личности, какую он представлял из себя". Человек обширного энциклопедического образования, О. действовал на своих знаменитых друзей и умственным богатством своим. В значительной степени напоминая всей своей личностью Станкевича, О., мало продуктивный в печати, влиял личной беседой, делясь богатым запасом своих знаний, давая широкие обобщения, высказывая яркие мысли и притом часто в очень ярких образах.
Отсутствие выдержки и усидчивости, беспредметная мечтательность, лень и привычка к жизни изо дня в день, без определенной цели, помешали творчеству О. развернуться в полном объеме.
Тем не менее, небольшая книжка его стихотворений отводит ему очень видное место в ряду второстепенных поэтов наших. О. поэт совсем особого рода — в одно и то же время и глубоко-искренний, и совершенно лишенный непосредственности.
Он представитель исключительно рефлективной поэзии, того, что немцы называют Grubeleien. Стих его музыкален и мелодичен: О. был страстный музыкант и всегда томился желанием выразить сладко наполнявшие его душу неопределенные "звуки" ("Как дорожу я прекрасным мгновеньем! музыкой вдруг наполняется слух, звуки несутся с каким-то стремленьем, звуки откуда-то льются вокруг.
Сердце за ними стремится тревожно, хочет за ними куда-то лететь, в эти минуты растаять бы можно, в эти минуты легко умереть"). Но и музыкальность О. тоже не непосредственная, а рефлективная, потому что составляет результат высокой душевной культуры.
О. — поэт без молодости, без настоящего, живущий исключительно воспоминаниями и тоской по безвозвратно прошедшему.
У него едва ли можно найти с полдесятка стихотворений без помыслов о прошедшем.
Можно ли смотреть на тоску О. по прошлому как на результат его разбитой жизни? Только отчасти.
Одно из известнейших стихотворений О. — "Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем" — есть своего рода отходная, где поэт себя и друзей сравнивает с кладбищем и говорит, что их "лучшие надежды и мечты, как листья средь осеннего ненастья, попадали и сухи и желты". Но когда написана эта отходная? Во время пензенской "ссылки", когда автору было двадцать с небольшим лет, а само "несчастье", его постигшее, было вовсе не тяжкое.
Один из счастливейших моментов жизни О. нашел себе отклик в стихотворении: "Много грусти" — и вот его заключительные слова: "А я и молод, жизнь моя полна, и песнь моя на радость мне дана, но в этой радости как грусти много". Грусть, тихая и почти беспричинная, является основным тоном поэзии О. Он далеко не безусловный пессимист, ему не хочется умереть ("Проклясть бы мог свою судьбу", "Когда встречаются со мной"), он оживает, когда сталкивается лицом к лицу с природой и этим обязан лучшим своим вдохновениям ("Полдень", "Весна", "Весной"); минувшее всегда рисуется ему в самых светлых очертаниях, жизнь вообще, "универсально", как он выражался, ему ничуть не кажется юдолью горя и плача — но индивидуально он способен отзываться почти исключительно на грустное и меланхоличное.
Его внимание привлекает всего чаще вид разрушения и запустения ("Старый дом", "Стучу, мне двери отпер", "По тряской мостовой", "Опять знакомый дом", "Зимняя дорога"), уходящий вечер ("Вечер"), догорающая свеча ("Фантазия"), ночь в пустом доме (Nocturno), тускло освещенная снежная поляна ("Дорога"), тоскливо-унылый звук доски ночного сторожа ("Деревенский сторож"), чахоточная, приближающаяся к смерти ("К подъезду"), старики, потерявшие дочь ("Старик как прежде"), забытая любовь ("Забыто", "Обыкновенная повесть"), мертвое дитя ("Младенец", "Fatum"). Роскошь Юга вызывает в нем желание быть "на севере туманном и печальном"; пир его не веселит: "он не шлет забвенья душевной скорби; судорожный смех не заглушает тайного мученья" ("В пирах безумно молодость проходит", "Домой я воротился очень поздно"); "что год, то жизнь становится скучней" ("Праздник"), "скука страшная лежит на дне души" ("Бываю часто я смущен"). Поэту кажется, что "вся жизнь пройдет несносною ошибкой" ("Ночь"), что он живет "в пустыне многолюдной" ("Портреты"); он себе представляется затерянным "в море дальнем", где вечно "все тот же гул, все тот же плеск валов, без смысла, без конца, не видно берегов" ("За днями идут дни"). Лишь изредка "еще любви безумно сердце просит", но "тщетно все — ответа нет желанью", "замолкший звук опять звучать не может" ("Еще любви безумно сердце просит"). Один только раз женственная лира О., самая может быть нежная во всей русской поэзии, взяла несколько бодрых и даже воинственных аккордов — в последнем из небольшого цикла четырех превосходных стихотворений, озаглавленных "Монологи". Но это черта чисто-биографическая: О. был в то время (1846) за границей, слушал лекции, чувствовал себя вновь "школьником", и ему на мгновенье показалось, что его дух "крепок волей", что он наконец "отстоял себя от внутренней тревоги". Его прельстил "дух отрицанья, не тот насмешник черствый и больной, но тот всесильный дух движенья и созданья, тот вечно юный, новый и живой; в борьбе бесстрашен он, ему губить отрада, из праха он все строит вновь и вновь, и ненависть его к тому, что рушить надо, душе свята, так как свята любовь". Эта мимолетная и случайная вспышка находится в полном противоречии с проникающим всю поэзию О. чувством всепрощения и глубокой резиньяции, как говорили в 40-х годах любимым выражением столь любимого тогда Шиллера.
В прощальном стихотворении жене ("К ***"), он говорит женщине, разбившей его жизнь: "о, я не враг тебе... дай руку"! и спешит уверить ее, "что не смутят укором совесть тебе отнюдь мои уста"; он признательно помнит только светлое прошлое: "благодарю за те мгновенья, когда я верил и любил". Не только в личной жизни полон О. такого всепрощения и покорности судьбе.
Лира этого поэта, всю жизнь составлявшего предмет внимания политической полиции, почти не знает протестующих звуков.
В собрании стихов О., изданных в России, найдется не более 4—5 пьес, где затрагиваются, и притом самым мимолетным образом, общественные поэмы. "Кабак" заканчивается возгласом обиженного отказом парня: "эх, брат, да едва ли бедному за чаркой позабыть печали"; "Соседка" — словами: "да в нашей грустной стороне скажите, что ж и делать боле, как не хозяйничать жене, а мужу с псами ездить в поле"; наконец, "Дорога" — четверостишием: "я в кибитке валкой еду да тоскую; скучно мне да жалко сторону родную" — вот и весь "протестующий" элемент поэзии будущего главаря русской эмиграции.
Самым полным выражением огаревской резиньяции является уже названное стихотворение "Друзьям", написанное во время ссылки: "мы много чувств, и образов, и дум в душе глубоко погребли... И что же? Упрек ли небу скажет дерзкий ум? К чему упрек?... Смиренье в душу вложим, и в ней затворимся без желчи, если можем". Очень неполное собрание стихотворений О., вышедшее в 1856 г., имело в России 3 изд. (М., 1856, 1859 и 1863). Лондонское изд. 1858 г. гораздо полнее, хотя и не вследствие цензурных причин; значительное большинство напечатанных здесь впервые стихотворений вполне цензурно.
Но и это издание весьма неполно.
Много стихотворений О. напечатано в воспоминаниях Татьяны Пассек и второй жены О. Тучковой— Огаревой, также в "Русской Старине" 1890-х гг. и в переписке О. ("Из переписки недав. деятелей"), в "Русской Мысли" 1890-х гг. Ср. Герцен, "Былое и думы"; Анненков, "Идеалисты в 30-х годах" (в кн. "П. В. Анненков и его друзья"); Т. Пассек, "Из дальних лет"; Тучкова-Огарева, "Воспоминания" (в "Русской Старине" 1890-х гг.); Е. Некрасова, в "Почине" (т. I); Ап. Григорьев, "Сочинения" (т. I); Чернышевский (СПб., 1896); Дружинин, "Сочинения" (т. 7); Щербина, в "Библиотеке для Чтения"; В. Чуйко, "Современная поэзия"; П. Перцов, в книге "Философские течения русской поэзии". С. Венгеров. {Брокгауз} Огарев, Николай Платонович (дополнение к статье) — русский поэт и политический деятель.
Собрание его стихотворений вышло в 1904 г., в Москве, под редакцией М. О. Гершензона.
Собрание это неполное; по цензурным соображениям из него исключено 7 стихотворений, ранее напечатанных; некоторые стихотворения, напечатанные даже в "Русской Старине" в полном виде, помещены с цензурными сокращениями; 55 стихотворений исключены редактором, как незаслуживающие внимания.
См. E. Некрасова, "Н. П. О." (в Сборнике, изданном в честь Н. И. Стороженко: "Под знаменем науки", Москва, 1902); Н. Мендельсон, "Н. П. О. в воспоминаниях крестьянина" (там же); E. Некрасова, "Н. П. О. Значение его личности и поэзии" (в сборнике "Почин", 1905); М. Гершензон, "Н. П. О. и его крепостные" ("Научное Слово", 1903, № 4); его же, "Лирика Н. П. О." ("Вестник Европы", 1903, № 9); его же, "История одной дружбы.
Грановский, Герцен, Огарев" ("Научное Слово", 1903, №№ 8 и 9); Н. А. Огарева-Тучкова, "Воспоминания" (Москва, 1903); М. К. Лемке, "Очерки жизни и деятельности Герцена, Огарева и их друзей" ("Мир Божий", 1906, № 1). В "Русской Мысли" 1904 г., № 8, появилась "Исповедь лишнего человека" Огарева. {Брокгауз} Огарев, Николай Платонович поэт; эмигрант; род. в СПб. 1815 г., † в Гриниче, 31 мая 1877 г. {Половцов} Огарев, Николай Платонович [1813—1877] — выдающийся деятель русского революционного движения, поэт и писатель.
Род. в семье богатого помещика.
В 1834 в Москве, будучи уже студентом, О. одновременно с Герценом был арестован и привлечен к следствию по делу "О лицах, певших пасквильные стихи", и после 8-месячного тюремного заключения, нашедшего впоследствии отражение в стихотворном отрывке "Тюрьма", был выслан на родину в Пензу под наблюдение отца и местного начальства.
В 1838 Огарев получил разрешение отправиться для излечения болезни (он страдал припадками эпилепсии) на кавказские минеральные воды; состоявшаяся здесь встреча Огарева с поэтом-декабристом А. И. Одоевским (см.), переведенным после ссылки рядовым в кавказские войска, сыграла значительную роль в развитии взглядов и настроений О. в этот период.
Происшедшая в ноябре того же года смерть отца позволила О. приступить к выполнению давно задуманного дела: отпуску на волю наследственных крепостных родовой вотчины Рязанской губ. Свыше 1 800 крепостных семейств села Верхний Белоомут получили в результате 3-летних хлопот О. свободу.
Весной 1841 Огаревы отправились за границу, где оставались с некоторым перерывом в течение пяти лет. Вернувшись в Россию в начале 1846, Огарев совместно с Герценом активно пропагандировал в Московском кружке последнего материализм и политический радикализм.
Сойдясь в начале 1849 с Н. А. Тучковой, Огарев подвергся преследованиям со стороны первой своей жены, отказавшейся предоставить Огареву официальный развод.
Попытка Огарева эмигрировать вызвала арест по доносу отца и дяди первой жены О. и предъявление доверенной Марии Львовны Огаревой — Авдотьей Панаевой — безденежных векселей О. ко взысканию.
Возникший судебный процесс привел к полному разорению Огарева.
В начале 1856, с трудом собрав средства для уплаты долгов, Огарев оставил Россию.
Руководя с этого времени вместе с Герценом деятельностью "Вольной русской типографии", являясь организатором "Колокола" и деятельным сотрудником всех изданий Герцена — "Полярной звезды", "Голосов из России", "Под суд", "Общее вече", — О. становится одним из крупнейших деятелей революционной агитации в России.
Как пропагандист общины О. справедливо может считаться одним из предшественников революционного народничества.
Его перу помимо многих замечательных произведений революционной поэзии принадлежит огромное число статей по политическим и экономическим вопросам, брошюры и прокламации (среди них получили значительное распространение — "Что нужно народу", "Что нужно войску"; они легли в основу Программы первой "Земли и воли"). В 60-х годах О. сближается с М. А. Бакуниным, а позднее занимает позицию, более близкую к молодой эмиграции, чем та, на которой стоял А. И. Герцен.
В 1870, после смерти Герцена, Огарев сотрудничает в возобновленном Нечаевым и Бакуниным "Колоколе". Последние годы жизни больного О. проходят в крайнем одиночестве.
Попытки О. в 1873—1875 снова войти в революционное движение и в частности примкнуть к "Вперед" П. Л. Лаврова остались незавершенными.
О. был одним из виднейших деятелей того первого периода в развитии русской революции, когда выходцы из дворян 30—40-х гг., идя вслед за декабристами, широко развернули революционную агитацию, которую позднее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной воли" (Ленин, Памяти Герцена).
Развиваясь под влиянием идей революционного крыла декабристов, а позднее утопического социализма Сен-Симона и его учеников, О. к моменту возвращения в Россию имел тщательно выношенный план деятельности, намечавший прежде всего экспериментальную проверку в обстановке крепостной деревни возможностей применения вольнонаемного труда и организации промышленных предприятий.
О. предполагал привлечь к этому делу ряд соратников и, образовав коммуну, поселиться в деревне и отдать все свои силы, знания и средства переделке жизни крепостного крестьянства.
Против утопически-коммунистических проектов О. возражал Н. И. Сазонов (см. "Письмо Н. И. Сазонова Огареву", "Звенья", "Academia", том V). Путь индивидуального реформаторства был испробован Огаревым в конце 40-х годов на практике и быстро показал свою несостоятельность.
К этому именно времени относится последовательное развитие и созревание собственно революционных взглядов О. Множество произведений лирического характера, создавших О. славу проникновенного поэта-лирика, а также и ряд поэм ("Господин", "Деревня", "Радаев"), целый ряд отдельных стихотворений, проникнутых политическими мотивами, ряд позднейших статей в "Колоколе" на экономические и политические темы теснейшим образом связаны именно с этим периодом жизни О. [1848—1855]. Многие факты указывают на то, что именно тогда закрепилось в О. сознание необходимости революционного, а не либерально-реформистского пути борьбы с крепостным строем.
Опыт практической деятельности привел Огарева к сознанию необходимости других, гораздо более решительных способов революционной перестройки действительности: "О! если так, то прочь терпенье! Да будет проклят этот край, Где я родился невзначай! Уйду, чтоб в каждое мгновенье В стране чужой я мог казнить Мою страну, где больно жить. Все высказав, что душу гложет, Всю ненависть или любовь, быть может!", восклицает О., отчаявшись в своих реформаторских опытах, и клянется: "Но до конца Я стану в чуждой стороне Порядок, ненавистный мне, Клеймить изустно и печатно И, может, дальний голос мой. Прокравшись к стороне родной, Гонимый вольности шпионом Накличет бунт под русским небосклоном" ("Письмо Юрия", 1854). Борьба с либерализмом энергично велась Огаревым и во время реформы 60-х гг. "Когда один из отвратительнейших типов либерального хамства, Кавелин (писал В. И. Ленин в статье "Памяти Герцена"), восторгавшийся ранее "Колоколом" именно за его либеральные тенденции, восстал против конституции, напал на революционную агитацию, восстал против "насилия" и призывов к нему, стал проповедывать терпение, Герцен порвал с этим либеральным мудрецом.
Герцен обрушился на его "тощий, нелепый, вредный памфлет", писанный "для негласного руководства либеральничающему правительству", на кавелинские "политико-сантиментальные сентенции", изображающие "русский народ скотом, а правительство умницей". "Колокол" поместил статью "Надгробное слово", в которой бичевал "профессоров, вьющих гнилую паутинку своих высокомерно-крошечных идеек, экс-профессоров, когда-то простодушных, а потом озлобленных, видя, что здоровая молодежь не может сочувствовать их золотушной мысли". Кавелин сразу узнал себя в этом портрете" (Ленин, Сочин., изд. 3-е, т. XV, стр. 467). "Надгробное слово", цитируемое Лениным, было написано О. Борьба с "золотушной мыслью экс-профессоров", с либерализмом и либералами продолжалась до конца его жизни. Пламенная ненависть к крепостническому порядку не могла однако устранить из поэтического творчества Огарева мотивов, отражающих разрушение усадебного быта, некоторой поэтизации его упадка ("Старый дом"), рефлексии, столь характерных для дворянской интеллигенции 30—40-х гг. Именно в этом плане находят себе объяснение те произведения О., в которых раскрыты драматические переживания политического одиночества революционеров в эпоху 40-х гг. Он стремится воплотить в жизнь волнующие его идеалы: "И мы клялись... И бросились друг-другу мы на шею. И плакали в восторге молодом... И что ж потом? Что ж вышло? — Ничего!" ("Исповедь лишнего человека"). О. бичует этих "мечтам не верящих мечтателей" за расхождение слова и дела, но подчас признания такого рода появляются у него самого: "Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем... Но мы вокруг не встретили участья.
И лучшие надежды и мечты, Как листья средь осеннего ненастья, Попадали и сухи и желты" ("Друзьям"). Или много позднее: "Тебе с тоскующей мечтой не совладать, изгнанник добровольный" ("Радаев"). Все эти мотивы возникли у О. не случайно.
Они свидетельствуют о некотором остаточном грузе сословно-классовой психологии, от которого не могли вполне избавиться революционеры дворянского периода.
Тем не менее уже в эту пору ведущим началом идеологии О. являлся конечно не либерализм.
О. приблизился к революционно-демократическим идеологам крестьянской революции гораздо более, чем многие другие поэты той поры. Этот переход на новые позиции со всей силой отразился на творчестве О. в 1860. В стихотворении "Сон" поэт рассказывает о "священном гневе", который заставил его сорвать "дланью дерзновенной" венец с главы царя. "Довольно, я вскричал, — погибни наконец Вся эта ветошь ненавистной власти! Пророческая мощь мою вздымала грудь, И царь бледнел, испуганный и злобный.
В народе гул прошел громоподобный..." В стихотворении "Студент" он воспевает "гонимого местью царской и боязнию боярской" революционера-демократа, кончившего свою жизнь "в снежных каторгах в Сибири". В поэме "Тюрьма" он радуется тому, что он народу не чужой: "И час придет, и час пробьет — Мы свергнем рабской жизни муку — И мне мужик протянет руку, Вот что мне надо! для того Готов стерпеть я без печали Тюрьму и ссылку в страшной дали". Все эти мотивы разумеется никак не могли возникнуть в творчестве либерального поэта: в них звучит непримиримая ненависть О. к крепостническому режиму.
В стилевом отношении поэзия Огарева представляет собой явление переходного периода.
Порывая не только со средой крепостников, но — по мере обострения классовых конфликтов — и с либеральными группами дворянства, Огарев перестает удовлетворяться только сменой однородных поэтических мотивов, стремясь найти адекватную форму новому отношению к действительности, выросшей поли-тич. мысли и револ. практике.
Путь О. в этом отношении аналогичен пути Рылеева от "Дум" к историческим и народным сюжетам "вольнолюбивых" поэм с одним однако отличием: политическая лирика О. искала не эпических, а ораторских форм — следствие сознательной пропагандистской установки поэта. Все более отчетливо ораторская установка сказывается и в многочисленных у О. посланиях и посвящениях ("Искандеру", "Герцену", "Предисловие к "Колоколу"", "На смерть Пушкина" и др.). Идеологическая и художественная близость Огарева к Рылееву ни в какой мере не случайна: "Рылеев был мне первым светом... Отец по духу мне родной — Твое названье в мире этом Мне стало доблестным заветом И путеводною звездой" ("Памяти Рылеева"). Но конечно это продолжение рылеевской традиции крайне осложнялось той особо сложной обстановкой политических условий, которые характеризовали эпоху поcледекабрьского разгрома.
Возникающие в этой атмосфере мотивы философской лирики, рефлексии носят особенный характер.
Рефлексия О. вызвана была напряженными поисками новой революционной среды — среды "наследников декабризма". Именно рефлектирующая лирика О. 30—60-х годов впоследствии переросла в боевую гражданскую лирику, интенсивно разрабатываемую поэтом и вносящую ряд новых черт в поэзию О. Гл. обр. ко второму периоду деятельности О. относятся политические эпиграммы и пародии.
По своей тематике молодой Огарев сближается с Лермонтовым, хотя поэзия Огарева в идеологическом отношении глубоко отлична от творчества томящегося в политическом тупике Лермонтова.
В дальнейшем эти связи слабеют.
Об отношении О. к поэзии Лермонтова см. статью-дневник О. "С утра до ночи". Характерно однако, что уже в 40-х гг. и в поэзии и в поэтике Огарева возникают мотивы реалистической лирики, противопоставленные и мистико-романтическим и субъективистским мотивам предшествующего периода.
В ряде произведений, посвященных крепостной деревне, намечается выход за пределы прежнего стиля. Однако законченного нового стиля О. не создал.
Поэзия О. обладает несомненными достоинствами простоты, искренности, политической насыщенности, представляя собой отображение одного из самых сложных этапов в истории русского революционного движения.
Лит-ая деятельность О. до сих пор не нашла правильной оценки.
Буржуазно-эстетическая критика подчеркивала в О. усадебного лирика, поэта дворянского упадка, рефлексии, безвольной грусти, систематически искажая ведущее революционное содержание его поэзии.
Высоко оцененная многими современниками (см. напр. отзыв Н. Г. Чернышевского, сохраняющий все свое значение и до настоящего времени), поэзия О. получила впоследствии искаженное освещение в серии высказываний от П. В. Анненкова, В. П. Боткина, Н. Щербины до Ю. Айхенвальда, А. Волынского и мн. др. Знаток биографии О., М. О. Гершензон подчеркнул в ряде своих статей именно те стороны его поэзии, которые делали О. причастным лит-ой традиции либерализма.
Лишь в отдельных отзывах, напр. Андреевича (Соловьева), намечается правильная оценка: "В лирике Огарева, — пишет критик, — лучше всего протестующее настроение, ее ненависть к крепостничеству и ее порывы к свободе". Задача марксистской критики заключается в том, чтобы разрушить либерально-буржуазную легенду об О. и восстановить подлинное революционное значение его политической и лит-ой деятельности.
Библиография: I. Стихотворения, М., 1856; То же, изд. 2-е, М., 1859; То же, изд. 3-е, М., 1863; То же, Лондон, 1858; Стихотворения, 2 тт., под ред. М. О. Гершензона, изд. М. и С. Сабашниковых, М., 1904; За пять лет (1855—1860). Политические и социальные статьи, ч. 2. Статьи Н. Огарева, Лондон, 1861; Essai sur la situation russe, Лондон, 1862; Юмор, с предисл.
И-ра [А. И. Герцена], Поэма, Лондон, 1857; То же, с предисл.
Я. Эльсберга, изд. "Academia", M. — Л., 1933; Трилогия моей жизни, "Русская мысль", 1902, XI; Исповедь лишнего человека, там же, 1904, VIII; Русские пропилеи.
Материалы по истории русской мысли и литературы.
Собрал и приготовил к печати М. Гершензон, том II, Москва, 1915; История одной проститутки, с примечаниями Н. Бродского, сборник "Недра", книга II, Москва, 1923; С утра до ночи Записки-дневник 1872—1873 гг., с послесл.
С. Переселенкова, "Литературная мысль", Л., 1923, I; Записки русского помещика, "Былое", кн. XXVII — XXVIII (Л., 1925); Переселе н ковС. А., "С утра до ночи". Статья-дневник Огарева; сб. "Архив H. A. и Н. П. Огаревых". Собр. М. Гершензон, под ред. и с предисл.
В. П. Полонского, Гиз, М. — Л., 1930; Гуpштейн А., Забытые страницы Огарева, "Литература и марксизм", 1930, II; Переселенков С. А., Из литературного наследия Н. П. Огарева, "Литература", I, под ред. А. В. Луначарского, Ленинград, 1931 (Труды Института новой русской литературы Академии наук СССР); Мендельсон Н., Письма Н. П. Огарева, "Новый мир", 1931, V; Eго же, Письма Н. П. Огарева, сб. "Звенья", М. — Л., 1932; Его же, Забытые статьи Н. П. Огарева, там же, М. — Л., 1933, II. II. Чернышевский Н. Г., Эстетика и поэзия, СПб, 1893, и в "Полном собр. сочин.", т. II, СПб, 1905; Тучкова-Огарева Н., Воспоминания, Москва, 1903; Пассек Т., Из дальних лет, изд. 2-е, СПб, 1905—1906; Анненков П., Литературные воспоминания, СПб, 1909; Гершензон М. О., История молодой России, М., 1923 (ст. "Лирика Огарева"); Мендельсон Н. М., Н. П. Огарев, "История русской литературы XIX в.", т. II, М., 1911; Неведомский М., К 100-летней годовщине Н. Огарева, "Наша заря", 1913, X — XI; Андронов И., Н. П. Огарев, Очерк жизни и творчества, с предисл.
Н. Котляревского, П., 1922; Герцен А. И., Былое и думы, изд. "Academia", M. — Л., 1932 (см. по указателю);
Черняк Я. З., Огарев, Некрасов, Герцен, Чернышевский в споре об огаревском наследстве (Дело Огарева — Панаевой), По архивным материалам, [Предисл.
Л. Б. Каменева], изд. "Academia", M. — Л., 1933. III. Тихомиров Д. П., Материалы для библиографического указателя произведений Н. П. Огарева и литературы о нем, "Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук", том XII (1907, кн. IV). Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, М. — Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, М. — Л., 1928. Я. Черняк. {Лит. энц.} Огарев, Николай Платонович [24.11(06.12).1813—31.05(12.06).1877] — публицист, поэт, философ.
Род. в Петербурге.
Происходил из дворянской семьи. Идейное формирование О. началось под влиянием восстания декабристов.
С 1830 — студент Моск. ун-та. Увлекался соц.-утопическими воззрениями Сен-Симона и его школы. Вместе с А.И.Герценом организовал полит. кружок передовой молодежи.
По решению царя Николая I за непозволительный образ мыслей в 1834 был арестован и после 9-месячного тюремного заключения с 1835 по 1839 находился в ссылке в Пензенской губ. В 1841—1846 был за границей (Германия, Франция, Италия); слушал лекции по филос. и естеств. наукам в Берлинском ун-те, посещая мед. школу в Париже.
В 40-е же гг. вместе с А.И.Герценом вел борьбу со славянофилами.
С 1846 жил в Пензенском имении, в 1850 подвергся кратковременному аресту.
В 1856 эмигрировал в Англию.
В Лондоне вместе с Герценом возглавил Вольную рус. типографию, издавал "Колокол" (1857—1867). Участвовал в создании тайного об-ва "Земля и воля" 60-х гг. Активно поддерживал польское восстание 1863—1864. С 1865 жил в Швейцарии, в 1873 вновь переехал в Англию.
Умер в Гринвиче, близ Лондона.
В 1966 его прах был перевезен в Москву, на Новодевичье кладбище.
Филос. взгляды О. существенно изменялись в течение его жизни. В университетский период для О. характерно рационалистическое идеалистическое мировоззрение.
В период пензенской ссылки он стал тяготеть к мистике.
В середине 40-х гг., высказывая свое несогласие с идеализмом в коренных понятиях, стал склоняться к материализму, усиленно изучать естеств. науки. Он писал: "Науку живого мира хочу я. Играние неопределенными словами метафизики мне противно.
Логика — великое дело, как скелет мирового организма.
Но я ее вне этого живого организма не понимаю и даже смотрю на нее с некоторой ненавистью, если мне ее выставляют как особь статью, равно и на людей, которые могут удовлетвориться абстракцией" (Избранные социально-политические и философские произведения.
Т.П. М., 1956. С.374). Филос. позиции О. приближаются к взглядам А.И.Герцена.
Он отстаивает идею внутр. источника саморазвития предметов, называет "негацию" "душой самосотворения природы" и т.д. Считает физиологию достаточным основанием для объяснения как механизма, так и содержания мыслительных процессов.
В дальнейшем О. все больше критикует материализм, считая, в частности, его ошибкой то, что вещество принимается "за факт всесильный, за вещь an sich, которая вместе phenomenon и noumenon" (Там же. С.44). Уже в 50-е гг. стал разделять ряд положений позитивизма О.Конта. Принял разделение истории мысли на теологич., метафиз. и позитивную эпохи, противопоставлял позитивный метод "опыта и изучения природы" всей филос. К идеям социализма О. обратился в 30-х гг. под влиянием революц. событий в Европе.
Он истолковывает социализм как "новое христианство", акцентируя его нравств. аспект, проблемы свободы личности, героического подвижничества.
В конце 30-х гг., став после смерти отца обладателем громадного наследства, О. пытался осуществить собственный проект освобождения крестьян.
За умеренный выкуп около 4 тыс. крестьян получили свободу; в распоряжение общины были переданы земля, луга, леса. В конце 40-х гг. в одном из своих имений он задумал преобразовать производство на основе вольнонаемного труда, к-рым заменил барщину.
Убедившись в невозможности преобразования крепостничества таким путем, приходит к выводу о необходимости революц.-демократической борьбы с существующим строем.
В 50—60-е гг. О. вслед за Герценом развивает идеи крестьянского, "русского" социализма, ратуя за создание в России на основе общинного строя нар. гос-ва — федеративной республики самоуправляющихся общин. "В сущности, формы социализма могут быть разнообразны, а уже, конечно, не приведенные под один почти что казенный уровень", но "гл. их точка отправления — это общинное... владение". Соч.: За пять лет (1855—1860). Политические и социальные статьи Искандера и Н.Огарева.
Часть вторая Н.Огарева.
Лондон, 1861; Ход судеб, Лондон, 1882; Трилогия моей жизни // Русская мысль. 1904. № 8; С утра до ночи. Записки-дневник 1872—1873. Л., 1923; Записки русского помещика.
Л., 1925; Стихотворения и поэмы. Т.1, 2. Л., 1937—1938; Литературное наследие.
Т.39—40, 41—42, 61—64. М., 1941—1958; Избр. социально-политические и философские произведения.
Т.1, 2. М., 1952—1956; Избр. произв.
Т.1, 2. М., 1956; Избр. М., 1984.
