Мицкевич Сергей Иванович
Мицкевич С. И. (1869—1944; автобиография). — Родился я 6 августа 1869 г. в гор. Яранске Вятской губ. Отец мой был офицер.
Когда мне было 6 лет, мы переехали в Либаву.
В 1879 г., когда мне исполнилось 10 лет, меня отдали в военную гимназию (в 1883 г. переименованную в кадетский корпус) в Нижнем Новгороде.
Время моей учебы в гимназии совпало с героической борьбой, которую вела "Народная Воля" с самодержавием.
Покушение на Александра II, а потом казнь его (1-го марта 1881 г.) нас — учеников, волновали, но мы не могли понять их смысла и значения.
Только в 1883 г., уже будучи в 6-м классе, я прочитал "Новь" Тургенева, и глаза мои открылись: я понял, что революционеры — не злодеи, какими их пытались представить наши руководители, а люди, борющиеся за свободу, за народ. Это открытие произвело полный переворот в моих взглядах.
Я стал много читать — читал Белинского, Добролюбова, Писарева, сочинения которых нелегально попадали в стены кадетского корпуса.
Особенно сильное впечатление произвела на меня статья Писарева "Мыслящий пролетариат", в которой изложено содержание романа Чернышевского "Что делать?". "Идти в народ", "работать для народа" — вот лозунги, которые стали направляющими для меня. Понятно, что мне, проникнутому такими настроениями, военная служба в царской армии — обычная карьера всех оканчивающих кадетские корпуса — стала противна, и я после окончания корпуса (1885 г.) решил порвать с военщиной и готовиться на аттестат зрелости, чтобы поступить в университет на медицинский факультет.
Мечтал пойти врачом в деревню.
В то время сдать на аттестат зрелости было не так легко, надо было овладеть огромным курсом классических гимназий по латинскому и греческому языкам.
Я стал готовиться, живя в своей семье в Нижнем (отец в это время у меня уже умер, и семья жила очень бедно) и зарабатывая частными уроками.
Так прожил я в Нижнем 3 года. — Вторая половина 80-х годов была очень глухим, мрачным временем. "Народная Воля" была разгромлена, реакция, казалось, торжествовала безраздельно.
В это время я много занимался, много читал (Лаврова "Исторические письма", соч. Лассаля, Луи Блана "Ист. франц. революции", Ч. Дарвина "Происхождение видов", Бокля и т. д.) принимая участие в гимназических кружках саморазвития, вел знакомство со студентами, высланными за студенческие волнения из Московского и Казанского университетов [Более подробно об этом периоде моей жизни см. мою статью "На грани двух эпох" в журн. "Пролет. революция", № 2 (14) за 1923 г.]. Осенью 1888 г. я поступил в Московский увиверситет на медицинский факультет.
Глухая реакция продолжалась.
Уже 4-й год действовал новый университ. устав, одевший всех студентов в чиновничью форму, за самое легкое уклонение от которой сажали в карцер.
Студенчество увлекалось декадентством, толстовщиной, некоторые даже мистицизмом.
Самым распространенным был тип человека "без догмата". Роман Боборыкина "На ущербе" хорошо рисует настроения московской интеллигенции того времени.
На фоне этого безвременья у меня были встречи с двумя старыми революционерами — Зайчневским и Сабунаевым.
Зайчневский, автор первой русской революц.-социалист. прокламации, вышедшей в 1862 г. в Москве, отбыл каторжные работы и поселение, потом был еще раз в ссылке, а в это время проживал в Орле и органнзовывал кружки среди интеллигенции и военных в Москве, Орле, Курске, Смоленске.
В Москву он наезжал время от времени.
На меня Зайчневский произвел большое впечатление своим революционным подъемом и красноречием.
По взглядам он был якобинец-бланкист.
Проповедовал необходимость создания крепкой централизованной революционной организации из передовой интеллигенции и военных.
Эта организация должна стремиться к захвату политической власти; захватив власть, она должна создать временное революционное правительство, которое и проведет необходимые социалистические реформы: передаст землю крестьянам и фабрики государству.
Он говорил, что не надо после переворота скоро созывать Учредительное Собрание, а надо провести сначала социалистические реформы, а потом уж созвать и Учредительное Собрание, но надо его созывать так, чтобы не попали туда реакционеры, с которыми следует беспощадно расправляться. — В его взглядах было много большевистского.
Ленин сказал, что якобинец, связавшийся с рабочим классом, и есть революционный социал-демократ — большевик.
Но вот в том то и дело, что именно этого базирования на рабочий класс и не было у Зайчневского, и это отсутствие базы и делало всю его систему утопической.
По делу Зайчневского я первый раз познакомился с жандармами.
Впрочем, это первое знакомство было для меня благополучным.
Я был привлечен к делу только в качестве свидетеля летом 1889 г. Вторая моя встреча была со старым народовольцем Сабунаевым, бежавшим из Сибири; он задался целью восстановить старую народовольческую организацию и с этой целью ездил по всей России и заводил связи. Он был большой конспиратор, ходил в парике, загримированный.
Но почвы для революционеров-заговорщиков старого типа уже не было. Ему удалось, правда, завязать связи со многими городами (Кострома, Нижний, Казань, Саратов, Москва), но вся организация вскоре целиком провалилась, не оставив следа и преемников.
Это были "последние могикане" старой, когда-то грозной рати. Это были последние попытки возродить движение на старой народнической основе, но время для них прошло, они были фатально обречены на неудачу.
Наступала новая эпоха; нужны были новые идеи, новые методы работы.
Мы инстинктивно чувствовали, что старое уже мертво, но нового, живого, идущего ему на смену, мы еще не видели, не понимали.
С осени 1889 г. в московской жизни стал заметен некоторый перелом в настроении: появилось среди студенчества больше кружков саморазвития, стали изучать Маркса, читался нарасхват только что переведенный роман Беллами "Через сто лет", рисовавший будущий социалист. строй. Усилилось политическо-протестантское настроение среди студенчества, которое к весне вылилось в форму студенческих "беспорядков". В марте 1890 г. собралась сходка на университ. дворе; выражался протест против университ. устава, были речи и на политические темы. Нас оцепили конные жандармы и погнали сначала в Манеж, а потом в Бутырскую тюрьму.
Арестованных оказалось человек 500 с лишком.
Дней через 10 нас рассортировали и выпустили: кого оставили в Москве, кого выслали на родину, кого в другие города.
Я поехал в Нижний [Об этих студенч. беспорядках подробн. см. в "Красной Ниве" за 1925 г.]. В Нижнем собралась тогда масса высланных студентов не только из Москвы, но и из других городов.
Из Петербурга выслали группу лиц, принимавших участие на демонстративных похоронах публициста Шелгунова, на гроб которого был возложен между другими и венок от петербургских рабочих.
Высланная в Нижний публика устраивала часто вечеринки, на которых велись дебаты на общественные и политические темы. На этих дебатах выступали только что появившиеся тогда на русской почве русские марксисты в лице двух высланных из Петербурга студентов-технологов, братьев Красиных.
Их выступления произвели на меня сильное впечатление.
Я бросился искать литературу по вопросам русского марксизма и в библиотечке у нижегородских народников нашел "Наши разногласия" Плеханова.
Новый мир открылся передо мной: найден был ключ к пониманию окружающей действительности, найдена была база для работы, выход из тупика, из тисков казавшейся ранее всесильной реакции.
Русский рабочий класс — вот куда надо идти, надо нести в него светоч научного социализма.
Он произведет ту политическую и социалист. революцию, базу для которой тщетно старались найти Зайчневский и др. революционеры 60-х и 70-х гг. Прочитал я тогда и "Манифест коммунист. партии" Маркса, и громадное впечатление он произвел на меня: я понял основы великой историко-философской теории Маркса.
Я стал марксистом, и уже на всю жизнь. Я вступил в новую эпоху своей жизни. Она счастливым образом совпала с новой эпохой русской жизни: кончился тридцатилетний период господства (под конец и разложения) народническо-крестьянского социализма, начиналась новая эпоха — 90-е годы, — эпоха быстрого развития русского капитализма, — эпоха роста русского рабочего движения — русской революционной социал-демократии.
Приехав в 1890 г. осенью в Москву, я целый год искал в Москве марксистов, но никого найти мне не удалось.
Пытался достать 1-й том "Капитала" Маркса, но тоже не удалось.
Летом 1891 г. в Нижнем я познакомился с земским статистиком Пав. Ник. Скворцовым, одним из самых первых русских марксистов.
Около него группировался уже небольшой марксистский кружок, который заводил свои первые связи с рабочими.
У него же я нашел 1-й том "Капитала", который и начал изучать.
Этим же летом я познакомился у Скворцова с В. И. Ульяновым, проезжавшим из Питера в Самару после сдачи университ. экзамена [Об нижегородской работе см. мои воспоминания в сбор. "Материалы по ист. револ. движения" в Нижн. Новг. под. ред. Илларионова, т. II.]. В Москве зимой 1891—92 гг. я, наконец, нашел небольшой кружок марксистов, в который входили А. И. Рязанов, А. Н. Винокуров, И. А. Давыдов, Г. Н. Мандельштам, M. H. Мандельштам-Лядов, Д. П. Калафати и др. — У них было много марксистской литературы на русском и немецком языках.
Немецкую литературу они деятельно переводили и распространяли в рукописном виде среди интеллигенции.
В 1892 г. у меня завелись первые знакомства и среди московских рабочих в Брестских железнодор. мастерских (С. И. Прокофьев, Семенов, Немчинов и др.). Заводили знакомства среди рабочих и другие члены марксистского кружка.
В сентябре (28 сентября ст. ст.) 1893 г. из интеллигентского марксистского кружка выделился кружок с целью организации систематической пропаганды среди рабочих, из шести человек (А. Н. и П. И. Винокуровы, Е. И. Спонти, M. H. Мандельштам-Лядов, С. И. Мицкевич и С. И. Прокофьев) [Об этом периоде подр. см. мою статью в сбор. "На заре рабочего движения в Москве", 1919 г., M.]. Этот кружок и положил основание московской соц.-демократической организации.
Нашему кружку посчастливилось найти очень дельных, энергичных и сознательных рабочих.
Надо сказать, что в это время среди московских рабочих было уже много элементов, рвущихся к знанию, стремящихся осознать стихийное брожение рабочей массы, которое проявлялось в те годы на почве быстрого роста русской промышленности в виде стачек во многих местностях России.
Заводить связи в рабочих кружках было легко. Началась работа в небольших рабочих кружках.
Но кружковая работа очень скоро перестала нас удовлетворять.
Мы решили перейти к агитации в рабочей массе. Для этой цели уже с весны 1894 г. мы стали выпускать листки на гектографе, которые имели огромный успех среди рабочих.
Распространялась также агитационная литература, которая с весны 1894 г. стала нами получаться через виленскую еврейскую соц.-дем. организацию, с которой мы вошли в тесную связь. Я для этой цели в 1894 г. 2 раза ездил в Вильно.
Там вместе с виленцами мы сформулировали методы новой агитационной работы среди рабочих, которые и были изложены в виде брошюры "об агитации", брошюры, которая сыграла в свое время значительную роль в смысле популяризации агитационного метода работы в массах.
Чтобы ближе организационно связаться с массой, мы организовали весною 1894 г. центральный рабочий кружок, в который входили представители фабрично-заводских кружков.
Более широко пропагандистско-агитационная работа пошла летом 1894 г.: летом легче можно было устраивать собрания за городом, в рощах и лесах. Летом же этого года на даче около Москвы жил В. И. Ульянов-Ленин, который очень интересовался нашей работой.
Сам он в это время был очень занят окончанием своей первой большой работы "Что такое друзья народа и как они борются с соц.-демократами", которая потом и была издана членами нашего кружка, братьями Масленниковыми, на автокописте.
Осенью 1894 г. наш кружок обзавелся мимеографом и ручным типографским станком, на которых и работались листки и брошюры для рабочих.
Но не дремала и полиция.
В декабре 1894 г. был первый погром нашего кружка: арестован был я и Винокуровы.
У меня нашли мимеограф и много литературы.
Винокуровых выслали в Екатеринослав, а меня посадили в Таганскую тюрьму, где я и просидел до марта 1897 г. В июне 1895г. были новые аресты членов нашего кружка, преимущественно интеллигентов, а в августе арестовали несколько десятков рабочих.
Создали большое дело. Дознание длилось до февраля 1897 г. Все это время я провел в одиночке.
Хорошей стороной этого 27-месячного одиночного заключения было то, что разрешалось получать "с воли" книги, чем я и пользовался широко.
Много перечитано и передумано было за это время. Хорошую академическую учебу проделал я тогда. В феврале 1897 г. объявлено было мне, что я приговорен "по высочайшему повелению" (т. е. без суда, административно) на 5 лет ссылки в Якутскую область.
Но еще почти ровно год провел я после этого в тюрьме; и только в конце января 1898 г. я был освобожден в гор. Ольминске Якутской области.
За этот год я просидел до 3 июня в Москве в Бутырской пересыльной тюрьме; с 3 июня начались этапные скитания в течение почти 8 месяцев: повезли сначала поездом до гор. Канска Енисейской губ., потом 2 месяца пешим этапом до Иркутска (жел. дор. тогда доходила только до гор. Канска), 1 месяц в Иркутской тюрьме, 4 месяца в Александровской пересыльной тюрьме (в 60 вер. от Иркутска), затем 3 недели ехали на лошадях, и наконец я в гор. Олекминске, "на свободе" после 3 лет и 3 мес. тюремного заключения.
В это время побеги из ссылки еще не были налажены, и пришлось жить в ссылке.
Мое положение в ссылке было сравнительно благоприятно, так как я был уже врачом, а врачебный труд очень ценился в Якутской области.
Мне было предложено место врача на золотых приисках, я там пробыл около полугода, а потом поехал по предложению администрации врачом, на крайний северо-восток Якутской области — в Колымский край. Там я проработал в качестве врача и ссыльного в одно и то же время 4 года. С удовольствием вспоминаю это время: интересный, совсем не исследованный край, своеобразный быт местного населения, интересная врачебная и исследовательская работа.
Много тысяч верст пришлось поездить по этому обширному пустынному краю. Колония ссыльных была человек около 20 — интересная публика, много споров, много читали и работали [Этот период ссылки в Колымске хорошо описан у Циперовича в его книге "10 лет за полярным кругом".]. В апреле 1903 г. я выбрался, наконец, из Колымска, но только в октябре удалось добраться до Москвы.
В Москве в это время было затишье в партийной работе.
В рабочем классе почти безраздельно еще господствовали зубатовские организации, но в это время они были все же уже на закате.
Партийной работой в Москве в это время руководил Бауман, убитый в 1905 г. Я тоже принял участие в партийной работе, но скоро, летом 1904 г., организация провалилась, Бауман был арестован, я выслан из Москвы.
Я поехал в Тверь и там поступил врачом на Морозовскую Тверскую мануфактуру, принял участие и в нелегальной работе.
В Твери в это время работали А. А. Богданов, А. П, Смирнов и др. Шла в это время японская война, чувствовался предреволюционный подъем; шли широкие собрания, пока на частных квартирах, обострилась борьба большевиков и меньшевиков, соц.-дем. и эсэров, но рабочие массы как-то притихли, шла только мало заметная со стороны подпольная работа.
Но вот пришло 9 января 1905 г., и массы пришли в движение: началась первая великая русская революция.
Меня потянуло в Москву, куда въезд стал возможен благодаря несколько ослабленным полицейским рогаткам.
Переехал я в Москву в конце января 1905 г. и здесь опять всецело отдался партийно-общественной работе [Об этом периоде см. мои воспоминания в № 9 "Пролетарской революции" за 1925 год.]. Вскоре московск. комитет соц.-дем. партии предложил мне и В. А. Обух организовать лекторскую группу при МК. Группа эта организовалась в марте 1905 г. (в нее входили: M. H. Покровский, И. И. Скворцов-Степанов, А. Н. Рожков, В. М. Фриче и др. — всего около 20 человек) и проявила большую работу в течение 1905—07 гг. Ею было организовано за это время множество лекций, докладов, выступлений на митингах и в пропагандистских кружках; она выполняла почти всю литературную работу для МК, поставила 2 легальных газеты — в 1905 г. "Борьбу" и в 1906 г. "Светоч", принимала участие в издательстве массы брошюр и книг. Осенью 1906 г. у меня было 2 обыска, после чего пришлось уехать из Москвы, тем более что я потерял работу.
Переехал 6 сентября 1906 г. в Нижний Новгород врачом в психиатрическую колонию Ляхово.
Осенью 1907 г. нижегородским и сормовским комитетом была выдвинута моя кандидатура при выборах в 3-ю Гос. Думу. Я принял участие в избирательной кампании, но был побит кадетом.
В 1908—1909 гг. наступило большое затишье в общественной жизни в России вообще и в Нижнем Новгороде в частности — реакция торжествовала свою победу над революцией.
В январе 1910 г. я переехал из колонии в город Нижний.
Было первое время очень глухо, партийной работы — никакой.
Составилась у нас небольшая группа из 4-х лиц и задалась целью работать над оживлением прежде всего культурной работы.
Около группки постепенно сплотился ряд культурных работников, и работа закипела; прежде всего в Народном Доме "Общества распространения народного образования", далее были устроены в городе и Сормове детские площадки, клуб подростков; оживилась кооперативная работа, был создан кооперативный союз, открыт ряд библиотек в губернии и т. д. Все эти начинания использовались, по возможности, и для оживления среди рабочих культурной работы вообще и партийной работы в частности ("использование культурных возможностей"). В 1912 г. была попытка создать соц.-дем. легальную еженедельную газету; она называлась "Поволжская быль", но она просуществовала только 7 недель и была закрыта.
Так проработали мы около 5 лет. В конце 1914 г. я по личным мотивам уехал из Нижнего, взял работу в качестве школьного врача в Саратове.
Шла империалистическая война. В начале 1915 г. в Саратове возобновилась партийная работа, в которой принял участие и я. Наша группа заняла определенную большевистскую позицию по отношению к войне и вела пропаганду и агитацию среди рабочих, студентов и учащихся вообще.
Работали и в легальных культурно-просветит. организациях "Маяк" и в обществе "Народных Университетов" [Этот пориод, а также и 1917 г. в Саратове хорошо описан Антоновым-Саратовским в его книге "Под стягом пролетарской борьбы", 1925 г.]. В 1915 г. наша организация издавала еженедельную газету "Наша газета" — единственную, кажется, легальную большевистскую газету в России во время войны, просуществовавшую 10 недель.
В феврале 1917 г. произошла революция.
В Саратове, как и везде, велась нами, большевиками, лихорадочная работа по организации масс, по агитации среди рабочих и солдат.
Во главе Саратовской организации стояли в это время М. И. Васильев-Южин и В. П. Антонов-Саратовский.
Лично я работал в это время, главным образом, в культурно-просветительной области, используя, в частности, для большевистской пропаганды "Общество Саратовских Народных университетов", которое развило в 1917 г. большую работу в Саратове и губернии.
Работал я там до тех пор, пока меня не исключили за большевизм из правления об-ва (в ноябре 1917 г.). Работал я также в качестве гласного в новой демократической городской думе до тех пор, пока она не была ликвидирована саратовским советом, при моем деятельном участии, после Октябрьского переворота.
В октябре принял активное участие в захвате власти Советом.
После ликвидации думы был назначен Саратовским Советом заместит. председ., а потом председателем Совета городских комиссаров, так называлась организация, заменившая городскую управу после ее роспуска. 1 марта 1918 г. переехал в Москву.
Здесь стал работать в качестве члена коллегии Моск. Отдела Народного образования (МОНО). Принял активное участие в организации "единой трудовой школы" в Москве и в организации загородных школьных колоний.
Летом 1919 г. поехал на южный фронт, где был пом. начальника санитарной части южного, потом юго-западного фронта.
В марте 1920 г. был выбран на IX съезд партии.
В мае 1920 г. был назначен зам. зав. внешкольным отделом Наркомпроса.
По моей инициативе внешкольный отдел был преобразован в Главполитпросвет в конце 1920 г. В январе 1921 г. я был избран председ.
Московского губ. отдела профсоюза раб. просвещения, одним из организаторов которого я был в начале 1919 г. 2 года я проработал в качестве его председателя; осенью 1921 г. организовалось при губпросе Московское бюро секции научных работников, председателем которого я состою с тех пор в течение 5 лет. С лета 1922 г. я принял участие в инициативной группе по созданию Музея Революции.
Осенью 1922 г. удалось организовать его в виде "Музея Красной Москвы", с осени 1923 г. он получил название "Московского Историко-Революционного Музея". Все это время я работал по его организации в качестве представителя Истпарта, а в марте 1924 г., когда музей перешел в ЦИК Союза ССР и получил название "Музея Революции Союза ССР", я был назначен его директором, каковым состою до сих пор (осень 1926 г.). Работаю еще в качестве лектора по истории русского революционного движения и истории ВКП. [До 1934 директор Музея Революции СССР, затем занимался литературной деятельностью.] {Гранат}
