Козлов Иван Иванович
— поэт, род. 11-го апреля 1779 г. в Москве, ум. 30 января 1840 г. Тело его погребено на Тихвинском кладбище в Александро-Невской лавре, где возле него похоронен впоследствии друг и покровитель его В. А. Жуковский.
Отец его — довольно известный в царствование Екатерины II, генерал-рекетмейстер Иван Иванович Козлов.
Фамилия Козлова принадлежала к высшему московскому обществу, и И. И. Козлов-сын блестящим образом начал свою служебную карьеру.
На шестом году от роду он был зачислен сержантом в Измайловский полк, а на шестнадцатом (в 1795 г.) был производен в прапорщики, но через три года уже перешел "к штатским делам", с переименованием сначала в губернские секретари; в том же году был произведен в коллежские асессоры, с назначением в канцелярию генерал-прокурора, а затем в герольдию и наконец (с 1807 г.) в канцелярию Московского главнокомандующего, где получил чин надворного советника.
В 1812 г. Козлов состоял членом комитета для образования Московского ополчения и был уволен в отставку за три дня до вступления французов в Москву, когда с семьей своей переселился в Рыбинск.
После изгнания неприятеля из России Козлов поступил на службу в департамент государственных имуществ, где через два года (в 1814) получил чин коллежского советника; но вскоре служебная карьера его прекратилась: в 1818 г. удар паралича отнял у него сначала ноги и расстроил нервную систему, затем он стал постепенно терять зрение и в 1821 г. совершенно ослеп. Еще в 1809 г. Козлов женился на дочери бригадира С. А. Давыдовой и в семейной жизни, а также в тесной дружбе с Жуковским, с которым сблизился в московском обществе, несчастный поэт нашел нравственную поддержку в своем великом горе. Благодаря матери своей, рожденной Хомутовой, он получил весьма хорошее образование и, обладая замечательным умом и удивительной памятью, в своем печальном положении находил утешение в продолжении самообразования.
Отлично описал в коротких словах слепца-Козлова Жуковский. "Слепой, неподвижный, пишет он, и беспрестанно страждущий, но глубоко проникнутый смирением христианским, он переносил бедственную свою участь с терпением удивительным, и Божий промысл, пославший ему тяжкое испытание, даровал ему в то же время и великую отраду: поразив его болезнью, разлучившей его навсегда с внешним миром и со всеми его радостями, столь нам изменяющими, открыл он помраченному взору его весь внутренний разнообразный и неизменный мир поэзии, озаренный верой, очищенный страданием". "Имея память необыкновенную (великое счастье для слепого), Козлов сохранил в глубине души все свое прошедшее; он жил им в настоящем и до последней минуты сберег всю свежесть и теплоту любящего сердца.
Несчастье сделало его поэтом и годы страдания были самыми деятельными ума его. Знавши прежде совершенно французский и итальянский языки, он уже на одре болезни, лишенный зрения, научился по-английски и по-немецки, и все, что прочитал он на сих языках, осталось врезанным в его памяти: он знал наизусть всего Байрона, все поэмы Вальтер-Скота, лучшие места из Шекспира, также как прежде всего Расина, Тасса и главные места из Данта. Но лучшим и самым постоянным утешением страдальческой его жизни было то, что он с такой верностью мог читать и все евангелие, и все наши молитвы.
Таким образом, его жизнь, физически разрушенная, при беспрестанном, часто мучительном, чувстве болезни, была разделена между религией и поэзией, которые целебным своим вдохновением заговаривали в нем и душевные скорби, и телесные муки. Но он не был чужд и обыкновенной ежедневной жизни: все, что делалось в свете, возбуждало его участие — и он нередко заботился о внешнем мире с каким-то ребяческим любопытством.
С той самой поры, в которую паралич лишил его ног и зрения, физические страдания не только не умолкали, но, беспрестанно усиливаясь, в последнее время нередко доходили до крайней степени; они, однако, почти не имели влияния на его душу, которая всегда их побеждала, а в промежутках спокойствия действовала с юношескою свежестью.
Только дней за десять до смерти сильные страдания успокоились, но вместе с тем, казалось, заснула и душа. Смерть подошла к нему тихим шагом; он забылся на руках ее, и жизнь его кончилась неприметно". Первое стихотворение Козлова "К Светлане" появилось в печати в 1821 г. в журнале "Сын Отечества" (№ 44), и с этого же времени стали появляться в журналах его мелкие стихотворения, но славу свою Козлов составил поэмой "Чернец", появившейся в печати отдельным изданием в 1825 г.; одна глава ее (Х-я) была напечатана в 1823 г. в "Новостях Литературы" под заглавием "Возвращение на родину"; впрочем, еще до печати она разошлась в многочисленных рукописях по всей России. "Чернец" произвел сильное впечатление на современных читателей и ставился ими наряду с поэмами Пушкина.
Последний также высоко ценил его: — получив от автора экземпляр поэмы с неизвестной нам надписью, он писал своему брату Л. С. Пушкину из с. Михайловского: "Подпись слепого поэта тронула меня несказанно.
Повесть его прелесть, а "хотел простить, — простить не мог" достойно Байрона.
Видение, конец прекрасны.
Послание (послание к В. А. Жуковскому), может быть, лучше поэмы — по крайней мере ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образцом мучительной поэзии.
Хочется отвечать ему стихами, если успею, пошлю их с этим письмом". Тогда же Пушкин написал стихотворение "Козлову — по получении от него поэмы Чернец", которое и было напечатано в следующем 1826 г. в "Собрании стихотворений А. С. Пушкина". Лучшая и вполне справедливая оценка первой поэмы Козлова сделана Белинским. "Слава Козлова, говорит он, была создана "Чернецом". Несколько лет эта поэма ходила в рукописи по всей России, прежде чем была напечатана; она взяла обильную и полную дань слез с прекрасных глаз, ее знали наизусть и мужчины. "Чернец" возбуждал в публике не меньший интерес, как и первые поэмы Пушкина, с той разницей, что его совершенно понимали; он был в уровень со всеми натурами, всеми чувствами и понятиями, был по плечу всякому образованию.
Это второй пример в нашей литературе после "Бедной Лизы" Карамзина. "Чернец" был для двадцатых годов настоящего столетия тем же самым, чем была "Бедная Лиза" для девятидесятых годов прошедшего и первых нынешнего века. Каждое из этих произведений прибавило много единиц к сумме читающей публики и пробудило не одну душу, дремавшую в прозе продолжительной жизни. Блестящий успех при самом появлении их и скорый конец — совершенно одинаковы, ибо, повторяем, оба эти произведения совершенно одного рода и одинакового достоинства.
Содержание "Чернеца" напоминает собой содержание Байронова "Гяура", есть общее между ними и в самом изложении.
Но это сходство чисто внешнее: "Гяур" не отражается в "Чернеце" даже и как солнце в малой капле воды, хотя "Чернец" и есть явное подражание "Гяура". — Причина этого заключается сколько в степени талантов обоих певцов, столько и в разности их духовных натур. "Чернец" полон чувства, насквозь проникнут чувством — и вот причина его огромного, хотя и мгновенного успеха.
Но это чувство только тепло, не глубоко, не сильно, не всеобъемлюще.
Страдания чернеца возбуждают в нас сострадание к нему, а его терпение привлекает к нему наше расположение, но не больше.
Покорность воле Провидения — великое явление в сфере духа; но есть бесконечная разница между самоотречением голубя, по натуре своей неспособного к отчаянию, и между самоотречением льва, по натуре своей способного пасть жертвой собственных сил: самоотречение первого только неизбежное следствие несчастья, но самоотречение второго — великая победа, светлое торжество духа над страстями, разумности над чувственностью.
Тем не менее, страдания чернеца, высказанные прекрасными стихами, дышащими теплотой чувства, пленяли публику и возложили миртовый венок на голову слепого поэта. Собственное положение автора еще более возвысило цену этого произведения.
Он сам любил его перед всеми своими созданиями". — Трудно что либо прибавить к этим строкам Белинского: — они вполне характеризуют поэму Козлова и объясняют ее значение и причину успеха.
Вслед за "Чернецом" появились еще две поемы слепого поэта: "Княгиня Наталья Долгорукая" (в 1828 г.) и "Безумная" (в 1830 г.), но обе они своими достоинствами значительно уступают первой.
Козлов как бы высказался весь в первом своем большом произведении.
По содержанию своему названные поэмы повторяют основной мотив "Чернеца"; сравнительно с объемом в них очень мало внутреннего содержания; изложение их растянуто, поэтому они несколько скучны.
В частности в них есть прекрасные, по преимуществу лирические места; но в общем обе лишены художественной истины, не говоря уже об исторической правде (в Наталии Долгорукой) и бытовой (в Безумной).
По замечанию Белинского в последней "героиня — немка в овчинном тулупе, а не русская деревенская девка". Поэтому совершенно понятно, что поэмы эти имели гораздо меньший успех в читающей публике, чем "Чернец". Положительным поэтическим достоинством обладают мелкие, лирические стихотворения Козлова.
Основной характер их субъективность.
Проникнутые глубоким чувством, они представляют полное выражение скорбной души поэта: таинство страдания, покорность воле провидения, надежду на лучшую жизнь за гробом и при этом тихое уныние и постоянную грусть.
Выше было указано, какое сильное впечатление произвело на Пушкина "Послание к Жуковскому", в котором поэт описывает свое затмение.
Понятно, что к этому мотиву, подавленный своим неотвратимым горем, Козлов возвращался очень часто. Он не мог его забыть и, вспоминая былое, невольно сравнивал его с печальным настоящим.
Он изображает последнее в "Посвящении" к "Чернецу", в стихотворениях "К Светлане" и к "Вальтеру Скотту", "Графине Потоцкой" и др. Но вместе с этим основным мотивом в стихотворениях Козлова являются и прелестные картины природы и изображения сцен радостной жизни — таковы "Венецианская ночь", "К Италии", "К Н. И. Гнедичу", "Стансы на Кавказ и Крым" и многие другие.
Странной является для слепого поэта верность изображаемых им картин природы, яркость красок его описаний, но дело в том, что богатая память поэта удержала навсегда впечатления его "зрячего" периода жизни, а сильное воображение давало возможность их комбинировать, усиливать и видоизменять; у поэта слепца старые впечатления не заслоняются новыми и, постоянно возобновляемые памятью, они являются в своей полной яркости и свежести.
При этом следует обратить внимание еще на одно характернее обстоятельство, составляющее существенную черту его литературной деятельности.
Значительное число мелких оригинальных произведений Козлова совершенно чужды русской жизни и вообще России.
Стихотворения "На погребение английского генерала сэра Джона Мура", "Венецианская ночь", "К Италии", "К Альпам", "Пленный грек в темнице" и очень многие другие по своему содержанию относятся к странам, которых поэт никогда не видел и не соприкасался с ними непосредственно; но он, даже помимо своего печального положения, почти совершенно лишавшего его возможности постоянно воспринимать новые впечатления окружающей его природы и среды, подобно своим современникам, главным образом питал свой ум и воображение произведениями иностранной литературы, представлявшей, особенно в то время, несравненно более художественного материала, чем русская.
Козлов сроднился с изученными им поэтами; мир их произведений им был как бы усвоен, и изображенные ими картины вызывали в его воображении новые, как бы их дополняющие и в сущности с ними однородные.
Припомним еще, что целая половина литературной деятельности поэта посвящена переводам.
Первое место между поэтами, которых переводил Козлов, занимает Байрон.
Время его литературной деятельности совпадает с полным развитием байронизма в русской литературе.
Английским поэтом увлекались и переводили его люди с таким большим талантом, как напр. Жуковский, несмотря на то, что Байрон по характеру своей поэзии не имел ничего общего со своим переводчиком; мировоззрение первого было весьма далеко от идеала второго.
Посетив в 1833 г. Шильон, Кларан и Веве, Жуковский пишет Козлову: "Эти имена напомнят тебе и Руссо, и Юлию, и Байрона.
Для меня красноречивы только следы последнего... Для великой здешней природы, для страстей человеческих Руссо не имел ничего, кроме блестящей декламации: он был в свое время лучезарный метеор, но этот метеор лопнул и исчез. Байрон — другое дело: многие страницы его вечны. Но и в нем есть что-то ужасающее душу. Он не принадлежит к поэтам утешителям жизни. Что такое истинная поэзия? Откровение Божественное произошло от Бога к человеку и облагородило здешний свет, прибавив к нему вечность.
Откровение поэзии происходит в самом человеке и облагораживает здешнюю жизнь в здешних ее пределах.
Поэзия Байрона не выдерживает этой поверки". Также как Жуковскому, миросозерцание британского поэта было совершенно чуждо и Козлову, но он выбирал для перевода только то, что более соответствовало эго характеру, так что и в переводах не только Байрона, но вообще иностранных поэтов оставался, подобно своему другу и учителю Жуковскому, вполне субъективным.
Помимо стихотворений Байрона и сама личность поэта, его судьба сильно занимала Козлова, как мы видим из его небольшой поэмы "Байрон", посвященной Пушкину.
Произведение это, по замечанию Белинского "есть апофеоз всей жизни Байрона; в целом она не выдержана, но отличается поэтическими частностями". К этому следует прибавить, что в ней Байрон изображен крайне односторонне: у Козлова на первый план выставлена грусть, тоска английского поэта и совершенно скрыт резкий протест, горделивое презрение его к виновникам, часто воображаемым, его несчастий.
Всех пьес, переведенных Козловым из Байрона, восемнадцать, в числе их переведена вполне одна большая поэма "Невеста Абидосская", но перевод представляет только бледную копию оригинала; главный его недостаток растянутость: один стих Байрона переводится двумя, а иногда даже тремя стихами; остальные пьесы представляют отрывки из больших поэм: "Чальд Гарольда", "Дон Жуана", "Гяура", " Корсара", или же мелкие лирические стихотворения.
Одно из последних особенно удачно и до сих пор может служить образцом художественных пореводов иностранных поэтов; это стихотворение "Прости" (Fare thee well, and if for ever...), написанное Байроном к его жене, вслед за разлукой с нею. Кроме Байрона, Козлов переводил еще и других английских поэтов: у него есть несколько переводов из Томаса Мура, два из Вордсворта, один из Вальтера Скотта.
С французского им переведено несколько стихотворений Андрея Шенье, Ламартина и Беранже, но гораздо более с итальянского — три сонета и стихотворение Петрарки, несколько отрывков из Тассова "Освобожденного Иерусалима", и по одному из "Неистоваго Орланда" и Дантовой "Божественной комедии", кроме того, несколько стихотворений современных Козлову малоизвестных итальянских поэтов.
С немецкого Козлов переводил очень мало: всего по одному стихотворению Шиллера и Гете, причем перевод стихотворения "Радость" — более подражание, чем перевод.
Для своего времени Козлов оказал большую услугу русской литературе первым переводом "Крымских сонетов" Мицкевича.
Впрочем, как переводчик Козлов, несмотря на относительное достоинство в частностях, вообще не удовлетворяет требованиям сколько-нибудь строгой критики: он вообще свободно отступает от оригинала; местами, где текст подлинника рисовал в воображении переводчика поэтический образ — он осуществлял его в сжатой картинной форме и впечатление перевода не уступало впечатлению подлинника, по большей частью сжатость выражений подлинника совершенно пропадала в переводе; желая передать вполне содержание оригинала, переводчик становился многословным, растянутым.
Всего более это заметно в переводах сонетов Мицкевича: передавая один стих польского поэта двумя и даже тремя собственными стихами, Козлов в некоторых из своих переводов разрушил совершенно форму сонета, хотя местами и превосходно передал чудные изображения крымской природы.
Стихотворения Козлова в довольно полном собрании были изданы в двух томах, вскоре после смерти автора, Жуковским — "Собрание стихотворений Козлова", третье издание, С.-Петербург, 1840. При жизни автора было два издания в одном томе в 1828 г. и в двух томах к 1832—1833 годах. Последнее лучшее издание в приложении к журналу "Нива" за июль 1892 г.: "Полное собрание сочинений И. И. Козлова.
Издание исправленное и значительно дополненное Арс. И. Введенским.
С биографическим очерком и портретом, гравированным на стали Ф. Брокгаузом в Лейпциге.
СПб. 1892 г.". В. Яковлев. {Половцов} Козлов, Иван Иванович — талантливый поэт пушкинской эпохи. Род. в Москве 11 апреля 1779 г.; по происхождению принадлежал к высшему московскому обществу: отец его был статс-секретарем Екатерины II, мать из старого рода Хомутовых. 5-ти лет мальчик был записан на военную службу — сержантом в лейб-гвардии Измайловский полк и уже в 1795 г. произведен в прапорщики.
В 1798 г. К. перешел на гражданскую службу и числился сперва при канцелярии генерал-прокурора, потом в герольдии и, наконец, в канцелярии московского главнокомандующего Тутолмина.
В 1809 г. К. женился на дочери бригадира С. А. Давыдовой.
Незадолго до этого он сошелся с Жуковским, и это знакомство скоро превратилось в горячую и прочную дружбу.
В 1812 г. К. работал в комитете для образования московского ополчения.
После изгнания французов из России К. поехал в СПб., где вступил на службу в департамент государственных имуществ.
В 1818 г. с К. случилось несчастье, перевернувшее всю его жизнь и способствовавшее тому, что он сделался поэтом; паралич лишил его ног, а затем стало ухудшаться зрение, и в 1821 г. он окончательно ослеп. Но К. не впал в безысходное отчаяние; он нашел в себе силы примириться с несчастьем.
К. по свидетельству Жуковского, "переносил бедственную свою участь с терпением удивительным — и Божий Промысел, пославший ему тяжкое испытание, даровал ему в то же время и великую отраду: поразив его болезнью, разлучившей его навсегда с внешним миром и со всеми его радостями, столь нам изменяющими, открыл он помраченному взору его весь внутренний, разнообразный и неизменчивый мир поэзии, озаренный верой, очищенный страданием". Зная французский и итальянский языки с детства, К., уже слепой, изучил английский, немецкий и польский языки. Притом он обладал феноменальной памятью, еще сильнее развившейся во время болезни: "он знал", говорит Жуковский, "наизусть всего Байрона, все поэмы Вальтер Скотта, лучшие места из Шекспира, также как прежде — всего Расина, Тасса и главные места из Данте"; наконец, он знал наизусть все Евангелие.
Таким образом, жизнь его была разделена "между религией и поэзией". "Но он не был чужд и обыкновенной ежедневной жизни: все, что делалось в свете, возбуждало его участие — и он нередко заботился о внешнем мире с каким-то ребяческим любопытством". Утешением К. служило и то, с каким сострадательным вниманием к нему относились, помимо Жуковского, и все остальные корифеи тогдашней поэзии, начиная с Пушкина.
Сам он выступил в печати в 1821 г., — именно тогда, когда лишился зрения, — стихотворением "К Светлане". Затем последовал целый ряд крупных и мелких произведений, которые слепой поэт обыкновенно диктовал своей дочери.
В 1824 г. появился его "Чернец", в 1826 г. — "Невеста Абидосская" Байрона, в 1828 г. — "Княгиня Наталия Борисовна Долгорукая" и книжка "Стихотворений", в 1829 г. — "Крымские сонеты" Мицкевича и подражание Бернсу: "Сельский субботний вечер в Шотландии", в 1830 г. — "Безумная". Лишенный зрения, в параличе и среди постоянных физических страданий, К. прожил почти 20 лет: он скончался 30 января 1840 г. Могила его находится на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры, рядом с могилой Жуковского, который вместе с дружбой передал К. и настроение своей поэзии.
Ни к кому К. не стоит так близко в литературе, как к Жуковскому.
Но К. не был рабским подражателем Жуковского: то, что у последнего является основой поэзии, у К. — только тон ее. Некоторая разница есть и в симпатиях обоих поэтов: Жуковский преимущественно предан Шиллеру и Гете, душа К. лежит к английской поэзии; но оба они много переводят, и как переводчики заслуживают едва ли не большей признательности, чем в качестве оригинальных поэтов.
В К. многие критики усматривают первое проявление русского байронизма.
Но едва ли его "Чернец", над страницами которого современники и особенно современницы обливались слезами, которому даже Пушкин внимал "в слезах восторга", может быть назван отражением байроновской поэзии.
Здесь нет мрачного и грозного титанизма байроновских героев: герой К. все "плакал да молился" — по своей законной жене, и преступление его, которое он искупает искренним раскаянием, не могло бы вызвать кары в гуманном суде. Об остальных поэмах К. и говорить нечего.
В них скорее отражение недавнего сентиментализма, которым общество еще не переболело, почему "Чернец" и встретил такой успех, обеспеченный притом и самой участью поэта. Правда, К. много переводил из Байрона; но самый характер переведенных отрывков свидетельствует, что основа поэзии Байрона была далека К., и притом, переводы эти так далеки от подлинника, что в них без надлежащей отметки нельзя было бы и признать байроновских стихотворений.
Сердце К. лежало к английским идилликам, вроде Вордсворта, Бернса, меланхолическим элегикам, вроде Мура, Мильвуа.
В таком духе он выбирал стихотворения и других поэтов: Ламартина, Шатобриана, Шенье, Гросси, Манцони, Петрарки и др. И среди этих переводов есть несколько образцовых, которые всем известны по хрестоматиям: "Вечерний звон" Мура, "Нас семеро" Вордсворта, "Молодая узница" Шенье, "Плач Ярославны" из "Слова о Полку Игореве" и т.д. Насколько К. умел и сам проникаться чужеземной поэзией свидетельствует его стихотворение "На погребение английского генерала сира Джона Мура". Несмотря на слепоту, К. тонко чувствовал природу, и особенно те моменты, когда ее жизнь лишается напряженности, когда необходимо чуткое сердце, чтобы расслышать биение пульса этой жизни. Такое настроение передает лучшее стихотворение К. — "Венецианская ночь". Что он вообще понимал красоты природы — видно и из прекрасного перевода крымских сонетов Мицкевича.
О К. см.: сочинения Жуковского, Белинского.
Сочинения его издавались в 1833, 1840, 1855 гг.; наиболее полное собрание сочинений К. издано под редакцией Арс. И. Введенского, в 1892 г. А. Ф. Марксом.
М. Мазаев. {Брокгауз} Козлов, Иван Иванович [1779—1840] — поэт. Происходил из рядов знатного, но разоряющегося дворянства (сын статс-секретаря).
Служил на военной, затем на гражданской службе.
В возрасте около сорока лет был разбит параличом, лишившим его ног, через три года совершенно ослеп. Год потери зрения был годом начала лит-ой деятельности К.: в 1821 появляется в печати первое его стихотворение "К Светлане". Через некоторое время получает широкую известность распространяющаяся в списках романтическая поэма "Чернец", опубликование которой в 1824 вызвало приветственное стихотворение Пушкина и сопровождалось шумным успехом.
Помимо еще двух поэм и большого количества лирических стихотворений перу К. принадлежат многочисленные переводы с английского, французского, итальянского и польского яз., из них некоторые стали классическими ("Вечерний звон", "Не бил барабан" и др.). В социально-экономическом бытии К. новые буржуазно-капиталистические воздействия (профессиональное занятие литературой) соединяются со старой классово-дворянской системой (пенсия, "меценатство" двора и знати). Это определяет двойственность его идеологии, в которой сочувствие побежденным, "полумертвым" декабристам уживается с резким политическим консерватизмом, и особый характер его стилевой манеры.
В поэзии К. новые "романтические" веяния, идущие от молодого Пушкина, сочетаются не только с влиянием "умиротворенной" музы Жуковского, — поэта ему особенно близкого, — но и с "сентиментальными" традициями Карамзина.
Излюбленные жанры К. — баллада и романтическая поэма. К. является одним из первых энергичных проводников влияния на русскую литературу творчества Байрона (переводы из Байрона, "байронические" поэмы). Однако, заимствуя у Байрона пышную и траурную патетику "страданий" и "страстей", К. вычитывает в его творчестве кроткие слова надежды и примирения.
Вместе с поколением декабристов он поет в своих стихах "вольность", "дивную свободу" ("Пленный грек в темнице" и др.), но в контексте его творчества эти понятия лишены какой бы то ни было политической заостренности.
Свой перевод "Невесты Абидосской" Байрона — героического апофеоза восстания против законных властей "разбойника" Селима — он посвящает жене Николая I, императрице Александре Феодоровне, в посвятительном предисловии приветствуя разгром царем декабристов, как "спасенье алтарей, России и державы". Личная трагическая судьба определила собой монотонную тематику поэзии К. с преобладающими в ней мотивами крушения несбывшейся любовной идиллии, настойчиво повторяющимися образами сходящих с ума невест, женихов, умирающих в день свадьбы, и т. п. Однако и тут К. находит примирение в духе Карамзина и Жуковского. "Байронические" поэмы К. оказали значительное влияние на молодого Лермонтова.
Библиография: I. Полн. собр. сочин., изд. исправленное и значительно дополненное Арс. Ив. Введенским, СПб., 1892 (самое полное изд.); др. изд.: Собр. сочин., 2 чч., СПб., 1833; под ред. В. А. Жуковского, 2 чч., СПб., 1840 (полошено в основу изд. 1892); изд. Смирдина, 2 чч., СПб., 1855; 4 чч., СПб., 1890—1891; Грот К. Я., Дневник И. И. Козлова, сб. "Старина и новизна", СПб., 1906, XI. II. Белинский В., Собр. стихотворений Козлова (см. в Собр. сочин.); Тpуш К., Очерк литературной деятельности Козлова, М., 1899; Селиванов И., Мое знакомство с Козловым, "Русский архив", 1903, XII; Грот К. Я., К биографии, творениям и переписке И. И. Козлова, "Известия Отд. русск. яз и словесности Акад. наук", т. IX, СПб., 1904, II, и т. XI, СПб., 1906, І; Айхенвальд Ю., И. И. Козлов, в изд. "История русской литературы XIX в.", изд. т-ва "Мир", т. I, кн. 1; Розанов И. II., Русская лирика, M., 1914 (перепечатано в его книге "Поэты двадцатых годов XIX в.", М., 1925); Hейман Б. В., Отражение поэзии Козлова в творчестве Лермонтова, "Известия Отд. русск. яз. и словесности Акад. наук", т. XIX, СПб., 1914, I; Данилов H. M., И. И. Козлов, там же, т. XIX, СПб., 1914, II. Его же, Материалы для полного собр. сочин. И. И. Козлова, там же, т. XX, СПб., 1915, II, и т. XXII, СПб., 1917, II; Спиридонов В., И. И. Козлов, I. Козлов и критика 50-х гг., 1922 (с приложением впервые публикуемой ст. Ап. Григорьева о Козлове по поводу выхода в свет стихотворений последнего в изд. 1855); Cб. "Sertum bibliologicum", II., П., 1922. III. Mезьер А.В., Русская словесность с XI по XIX стол. включительно, ч. II, СПб., 1902; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924. Д. Благой. {Лит. энц.}
