Грановский Тимофей Николаевич
— знаменитый профессор; род. в Орле 9 марта 1813 г., в помещичьей семье среднего достатка.
Выдвинулась эта семья благодаря деду Г., который пришел в Орел неизвестно откуда с пятнадцатью копейками в кармане и нажил состояние как искусный поверенный по делам. Мать Г., происходившая из богатой малороссийской семьи, имела благотворное влияние на сына. Домашнее воспитание Г. было направлено, главным образом, к изучению языков (французского и английского).
В связи с этим стояло беспорядочное чтение путешествий, романов, исторических книг. 13 лет Г. был отдан в московский пансион Кистера, но пробыл там всего два года, а затем до 18 лет оставался дома без всякого правильного руководства и дела. В это время он подружился с воспитательницей своих сестер, француженкой Герито, которая много содействовала развитию в юноше вкуса к литературным занятиям и желания быть полезным.
В 1831 г. Г. поступил на службу в Петербург, в департамент министерства иностранных дел. Чиновничья работа имела для него мало привлекательного, и он в несколько месяцев приготовился к поступлению в университет.
Поступил Г. на юридический факультет, потому что недостаточно знал древние языки, чтобы пойти на словесный.
В сущности, он продолжал заниматься самостоятельно, притом не юридическими предметами, а литературой, историей, отчасти философией.
В это время одним из любимых писателей его стал Пушкин; стихотворные переводы с французского и английского и собственные попытки в стихотворстве содействовали выработке русского слога, которым впоследствии был так известен Г. В течение всего университетского курса Г. бедствовал в материальном отношении благодаря, главным образом, беспечности отца, который по целым месяцам не высылал ему обещанного содержания.
В 1835 г. Г. окончил курс и поступил на службу секретарем гидрографического департамента морского министерства.
Уже в университете литературное дарование Г. обратило на него внимание знатоков (между прочим, Плетнева).
По окончании курса он стал понемногу втягиваться в журнальную работу [В его время составлена им для "Библ. для Чтения" статья "Судьбы еврейского народа" (сочин. I, 149)]. В. К. Ржевский, служивший при графе С. Г. Строгонове, сделался посредником между своим начальником и Г. Благодаря этому знакомству последний получил предложение отправиться за границу для приготовления к профессуре по всеобщей истории.
Большую часть двухлетней командировки (с 1837 г.) Г. пробыл в Берлине и только на короткое время ездил в Дрезден, Прагу и Вену. Первый год прошел в усердном посещении лекций и практических занятий и в связанных с ними работах.
Наибольшее значение для начинающего историка имели лекции Ранке, Риттера, Савиньи и Вердера.
У Ранке он знакомился с исторической критикой, удивлялся мастерству характеристик, верному пониманию событий.
Риттер положил начало изучению географических определений в истории, которые с тех пор всегда оставались для Г. одним из важнейших факторов в развитии человечества.
Влияние школы Савиньи сказалось на занятиях первой половиной средних веков, которой Г. часто посвящал впоследствии свои курсы: могучая сила исторической преемственности и органическое развитие учреждений были признаны Г., хотя он научился у французов противополагать им сознательное стремление к улучшению.
Вердер излагал и объяснял философию Гегеля.
Более, впрочем, чем какие-либо университетские лекции содействовало ознакомлению Г. с философией общение с Н. В. Станкевичем, который стал другом его еще в России, а в 1837 г. провел с ним часть зимы в Берлине.
Выше всех специальных знаний стала для него идея общей философской связи явлений.
При живом понимании отдельных эпох, лиц и событий это философское объединение не могло выродиться в отвлеченную схему, наложенную на явления со стороны и потому искажающую их смысл. Изучение Гегеля во всяком случае много содействовало постоянному стремлению Г. рассматривать культурную историю как целое и намечать в ней прогрессивное развитие.
Осенью 1839 г. Г. приехал в Москву и начал читать лекции филологам и юристам.
Скоро он приобрел внимание и симпатии студентов; с каждой лекцией его успех возрастал и упрочивался.
У него, как лектора, были некоторые недостатки — тихий голос, пришепетывание; но эти недоборы с избытком уравновешивались поэтической силой и сердечной теплотой изложения; говорил он свободно, и его импровизация увлекала непосредственным и полным соответствием между содержанием и формой.
Слушатели находились под обаянием благородной, изящной личности мыслителя и художника.
Можно смело сказать, что ни один русский профессор не производил на аудиторию такого неотразимого и глубокого впечатления.
В самом содержании его лекций особенно привлекала способность лектора к художественному синтезу явлений: наблюдения над различными сторонами исторической жизни складывались у него всегда в единую картину, передававшую характер целого.
Кроме университетских курсов, Г. прославили публичные лекции, которые собирали все, что было лучшего в тогдашнем московском обществе.
Читал он их три раза: в 1843—44 г. курс по истории средних веков; в 1845—46 г. — сравнительную ист. Англии и Франции; в 1851 — четыре характеристики (Тамерлан, Александр Великий, Людовик IX, Бекон). Последние изданы в "Собрании Сочинений"; кроме того профессор Бабст напеч. в журн. "Время" за 1862 г. несколько лекций из университетских курсов (введение в историю средних веков; характеристики нескольких римских императоров); его текст, однако, не может считаться точным воспроизведением слов Г. Затем, сохранились неизданными собственноручные конспекты средневекового курса (вероятно, 1839 г.) и несколько записей слушателей, кот. отличаются обычными в таких случаях пробелами и недоразумениями.
Этот материал во всяком случае показывает, что Г. никак нельзя было упрекнуть в заискивании перед аудиторией: он строго держался научных требований, избегал всяких намеков на современные ему порядки, не боялся говорить об отдаленных эпохах и трудных исторических вопросах.
Писал он неохотно и уже потому не имел возможности оставить потомству столько же, сколько дал современникам.
В 1845 году вышла магистерская его диссертация (Волин, Иомсбург и Винета), в которой автор критикует предание о блестящей столице вендского Поморья — Винете (см.). В 1849 г. исследование об аббате Сугерии осветило с точки зрения, установленной О. Тьерри и Гизо, историю образования государства во Франции; при этом выдвинулась церковь как сила, наиболее содействовавшая этому образованию.
В 1852 г. была произнесена Г. замечательная актовая речь "О современном состоянии и значении всеобщей истории": она резюмирует взгляды историка на его науку в период полной умственной зрелости.
Влияние Гегеля уже значительно ослабело, автор отмечает односторонность и произвольность его построений, указывает на могущественное воздействие со стороны естественных наук и пытается определить, в какой мере история имеет право на самостоятельный метод. В 1865 г. в Архиве Калачева появилась статья "О родовом быте у древних германцев", которая показывала влияние и вырождение германской родовой общины и косвенно содействовала формулированию теории родового быта, выставленной Соловьевым и Кавелиным против Беляева.
Помимо этих главных работ появился ряд статей, вызванных новостями заграничной и русской литературы, за которыми Г. всегда внимательно следил.
Наиболее замечательны: начало биографии Нибура, составленное по поводу его переписки; отчеты о лекциях Нибура по древней истории; о книге Нича (Гракхи); о культурном движении времен Римской империи (по поводу сочин. Шмидта); о "Судьбах Италии" Кудрявцева, о "Латинской империи" Медовикова, о "Проклятых племенах" Мишеля.
Несоразмерность между тем, что напечатал Г., и тем, что он мог бы сделать, становится особенно чувствительной, если обратить внимание на разнообразные планы работ, которые он составлял и для которых подготовлялся в течение своей жизни. Еще за границей его занимала мысль написать монографию о городе в древней, средневековой и новой истории.
В связи с географическими и этнографическими интересами явился план сочинения о галлах, которое показало бы роль племенного фактора.
В последние годы жизни Г. стал с особенной охотой заниматься "переходными" эпохами, отыскивая в них выражение той смены руководящих идей, которая особенно знаменательна в культурной истории.
Наконец, помимо чисто ученых работ, он предпринял трудную и капитальную работу по составлению учебника всеобщей истории, но успел составить только первые главы, которые дают прекрасные характеристики и народов эпох и намечают общеисторическую связь развития.
Не одни личные свойства мешали Г. достигнуть всех тех результатов, на которые он мог бы рассчитывать по своему таланту и знаниям.
Многое объясняется условиями времени и особенностями положения Г. В известном смысле это было положение исключительное и завидное.
Семейные отношения сложились счастливо: в 1841 г. Г. женился на Елизавете Богдановне Мюльгаузен, которая стала для него товарищем, способным понять, оценить, поддержать нравственно.
Г. был окружен многочисленными и искренними друзьями, был одним из главных деятелей в том духовном движении, которое ознаменовало "сороковые годы". Но эта жизнь в постоянном обмене мыслей и мнений с лучшими представителями русского общества поглощала время и энергию; участвуя в плодотворной коллективной работе московских кружков, Г. терял возможность уединиться и сосредоточиться для своей личной работы.
С самого прибытия из-за границы он занял выдающееся положение среди молодых профессоров-"западников" Московского университета.
Никто более его не выражал самостоятельного авторитета науки и культуры в противоположность "казенному" духу и самомнению полуобразованного общества.
Ему пришлось сразу выступить и против некоторых направлений в передовой среде: пришлось бороться с преклонением перед действительностью за ее успех и силу, которому на некоторое время подпал Белинский и гегелианская правая; пришлось спорить и против идеализации древненародной культуры, которую проводили славянофилы.
Убежденный поклонник Петра Великого, Грановский не считал его дело законченным хотя бы в главных чертах и вполне сочувствовал либеральным идеям, которые охватили зап. Европу в тридцатых и сороковых годах. При историческом складе его мысли он не рассчитывал на быструю победу и предостерегал против необдуманных порывов: мало-помалу обозначились его разногласия в этом отношении с одним из самых близких ему людей — с Герценом.
Личная дружба сохранилась до смерти Г.; но еще в середине сороковых годов один из них, более резкий и односторонний, примкнул к антирелигиозному материализму, другой отстаивал право на существование "романтических" идеалов, без которых личная и народная жизнь казались ему неполной.
Заграничной деятельности Герцена Г. не сочувствовал, хотя крайне тяготился условиями тогдашней русской жизни. Своею благородною, истинно просветительною дятельностью Г. не только завоевал себе совершенно исключительное положение в университете и своих личных поклонников делал представителями гуманности в обществе, не только внушил уважение своим принципиальным противникам, но даже сумел приобрести авторитет в глазах правительства, хотя оно в конце 40-х и начале 50-х годов весьма недружелюбно относилось ко всякому проявлению либеральных взглядов.
Г. избег личных неприятностей по службе; но его духовное состояние во время реакции, последовавшей за 1848 г., было тяжкое.
Он не находил более удовлетворения в профессорстве и не имел ни склонности, ни возможности уйти в чисто научную работу; издавна его преследовали приливы меланхолии и апатии; в эпоху Крымской войны это настроение становилось невыносимым, и Г. все чаще искал развлечения в азартной и всегда почти неудачной карточной игре. Организм Г. никогда не отличался крепостью и не мог долго выносить тяжелой жизненной борьбы. 4 октября 1855 г. Г. скончался 42 лет от роду после кратковременной болезни.
Помимо славы блестящего профессора Г. оставил своими печатными работами и лекциями постоянный вклад в духовное достояние русского общества.
Никто не сделал более него для проведения в сознание общества идеи всеобщей истории как прогрессивного движения к гуманности.
Печатные работы Г. собраны в 2 томах (3-е изд., М., 1892). Прекрасная биография А. В. Станкевича живо рисует личность Г. Кроме того, см. Анненков, "Замечательное десятилетие" (в "Воспоминаниях и очерках", т. III); П. Кудрявцев, "Детство и юность Грановского" (в "Русском вестнике" за 1858 г.); Григорьев, "Т. Н. Грановский до его профессорства в Москве" (в "Русской беседе" за 1856 г.); П. Виноградов, "Т. Н. Грановский" (в "Русской мысли" за 1893 г.). П. Виноградов. {Брокгауз} Грановский, Тимофей Николаевич лектор, профес.
Московск. университета; р. 10 марта 1813, † 4 окт. 1855 г. Дополнение: Грановский, Тимофей Николаев., кандидат Моск. ун., адъюнкт всеобщей истории (1840), в Моск. унив. докт. философии. {Половцов} Грановский, Тимофей Николаевич (1813—1855) — знаменитый профессор истории в Московском ун-те. Родился в дворянско-чиновничьей семье. Получив домашнее образование, 18 лет (1831) Г. отправился в Петербург на службу, но после нескольких месяцев стал самостоятельно готовиться в ун-т и поступил на юридический факультет.
В это время он сблизился с Н. В. Станкевичем (см.) и под его влиянием занялся историей и философией.
По окончании ун-та Г. получил командировку за границу для подготовления к профессуре по истории.
В продолжение двух лет (1837—1839) работал в Берлине у Ранке, Савиньи, Риттера, Вердера (излагавшего философию Гегеля).
Кроме этих ученых, на Г. имели большое влияние труды Нибура, Гизо, Тьери, Мишле, изучение которых он начал еще в студенческие годы. В 1839 Г. вернулся в Россию и начал чтение лекций по всеобщей истории в Московском ун-те, где и продолжал работать до самой смерти.
При обширных и разнообразных знаниях Г. оставил сравнительно небольшое по объему научное наследие; в значительной мере объясняется это невозможностью касаться в то время в печати многого из того, чем он усиленно занимался.
Он жаловался, что не мог "не только писать, но даже заикнуться на кафедре" об эпохе Французской революции, хотя прочел 50 тт. речей и документов, к ней относящихся.
Что касается исследовательской работы Г., то она глубокого следа в науке не оставила, но на его лекциях воспитался целый ряд выдающихся ученых — Кудрявцев П. Н., Ешевский С. В., Соловьев С. М., Чичерин Б. Н., Бабст И. К., Герье В. И. Г. умел "пропагандировать" историю путем устного слова; его пропаганда преследовала скромную морально-политическую задачу — противопоставить гнету и насилиям николаевского абсолютизма и крепостничества "гуманные" идеалы западного либерализма.
Этой проповедью, облеченною в изящную, нередко художественную форму, Г. оказывал огромное влияние не только на ближайших своих учеников, но и на широкие круги студенчества, а также и на посетителей его публичных лекций.
Чернышевский писал о нем: "Очень немногие лица в нашей истории имели такое могущественное влияние на пробуждение у нас сочувствия к высшим человеческим интересам.
Для очень многих людей, которые отчасти благодаря его влиянию приобрели право на признательность общества, он был авторитетом добра и истины". Грановский близко стоял к Герцену, Огареву, Белинскому, но отличался от них большей мягкостью и умеренностью.
Это расширяло круг его поклонников и открывало перед ним более широкие возможности легальной пропаганды, но в то же время ослабляло силу этой пропаганды, и ее результаты оставались скорее в области чувств и настроений, чем переходили в убеждение и действие.
Став на путь характерной для многих людей своей эпохи эволюции от гегелевского идеализма к материализму, Грановский все же остался в основах своего мировоззрения идеалистом и не мог освободиться от веры в "провидение", указывающее цели прогрессу человечества, в бессмертие души. Расхождение с Герценом и Огаревым переживалось Грановским до крайности болезненно.
В последние годы своей жизни Грановский стал отходить от идеалистического понимания истории.
В своей знаменитой речи "О современном состоянии и значении всеобщей истории" (1852), вызвавшей такое сочувствие у Чернышевского, он заявил, что "история по необходимости должна выступить из круга наук филолого-юридических, в котором она была так долго заключена, на обширное поприще естественных наук". Он полагал, что закономерность истории можно найти путем изучения взаимодействия природы и человека.
Грановский однако не решился сделать из этих положений дальнейшие выводы.
Огромному влиянию Г. много содействовала его личная обаятельность, а также назойливая (хотя и не очень опасная) травля, которой его подвергли правительство, церковь, некоторые славянофильские публицисты и реакционная профессура.
Лит.: Сочинения Г. изданы в 1856 Кудрявцевым (4 изд., М., 1897); "Т. Н. Грановский и его переписка", т. I. Биографический очерк А. Станкевича, 2 изд., т. II. Переписка Т. Н. Грановского, под ред. А. Станкевича, М., 1897; Герцен А. И., Полное собрание сочинений и писем, под ред. М. К. Лемке (по указателю в XXII томе), П., 1917—24; Чичерин Б. Н., Воспоминания.
Москва сороковых годов, Москва, 1929; Ветpинский Ч., Грановский и его время, Москва, 1897; Записки С. М. Соловьева, СПб (без года); Виноградов П. Г., Т. Н. Грановский, "Русская мысль", 1893, книга 4; Милюков П. Н., Из истории русской интеллигенции, Петербург, 1902; Мякотин В. А., Из истории русского общества, Петербург, 1906; Гершензон М. О., История молодой России, М. — П., 1923; Чернышевский Н. Г., Сочинения Т. Н. Грановского, Полное собрание сочинений, т. II, СПб, 1906; Кареев Н. И., Историческое миросозерцание Т. II. Грановского, 3 изд., СПб, 1905; Ключевский В. О., Памяти Т. Н. Грановского, "Русские ведомости", 1905, № 263; Виппер Р. Ю., Две интеллигенция, М., 1912; Венгеpов С. А., Источники словаря русских писателей, т. II, СПб, 1910. Е. Косминский.
