Горький Максим

— псевдоним знаменитого писателя Алексея Максимовича Пешкова (см.). {Брокгауз} Горький, Максим (наст. фам. — Пешков, Алексей Максим.), известный беллетрист, р. 14 марта 1869 в Нижн. Новгороде, с. обойщика, подмастерье малярного цеха. {Венгеров} Горький, Максим (псевдоним Алексея Максимовича Пешкова) — знаменитый писатель.

Биографические сведения.

Родился Г. 16 (28) марта 1868 в Нижнем Новгороде в семье обойщика; по смерти отца остался четырехлетним ребенком, жил в доме деда, Каширина, выбившегося из бурлаков хозяина красильного заведения.

Семи лет Г. отдают в школу, но, проучившись несколько месяцев и заразившись оспой, Г. бросил учение и больше не возобновлял его ни в какой школе; все свои немалые знания добыл он потом самообразованием.

Десяти лет Г. теряет мать, и с тех пор начинаются его скитания.

В 1878 он служит мальчиком в магазине обуви, в следующем году его отдают в учение к чертежнику; убежав от него, Г. пристраивается посудником на волжском пароходе, у повара Смурого, приохотившего его к чтению, потом возвращается к деду и занимается ловлей и продажей птиц, опять служит у чертежника, потом — мальчиком в иконной лавке и учеником в иконописной мастерской.

В 1883, 15-ти лет, служит статистом в театре на Нижегородской ярмарке, потом — десятником на ремонте ярмарочных зданий.

Летом 1884 Г. уезжает из Нижнего в Казань учиться, и отсюда начинается второй период его жизни. Поступить в школу Г. не удалось; без средств к жизни, ночуя в трущобах, он пробует готовиться в сельские учителя, потом поступает в крендельное заведение на жалованье 3 рубля в месяц, затем работает дворником и садовником у генеральши, в 1885 поступает в театральный хор, далее — подручным пекаря в булочной.

В декабре 1887, 19-ти лет, утомленный непосильным трудом и нуждой, Г. пытался застрелиться.

В Казани Г. сближается с радикальными и революционными кружками среди студентов, офицерства и рабочих.

Он знакомится с народничеством и марксизмом, в кружках читает Лаврова, Чернышевского, Писарева, А. Смита и "Капитал" Маркса.

В Казани тогда работали выдающиеся представители народничества и марксизма: Н. Ф. Анненский, Н. Федосеев, М. Григорьев и другие.

В 1888 Г. с народовольцем М. Ромасем уезжает в село Красновидово для революционной пропаганды среди крестьян, но, после поджога его дома по проискам кулаков, возвращается в Казань, на берегах Каспия работает на рыболовных промыслах, потом служит на железных дорогах ночным сторожем, надсмотрщиком, весовщиком.

Летом 1889, 21-го года, возвращается в Нижний, и отсюда начинается третий период его жизни. Осенью Г. находит работу у адвоката А. И. Ланина, которому многим обязан в своем культурном развитии.

Г. вновь сходится с радикалами и революционерами, из коих некоторые переехали в Нижний из Казани; в октябре его арестуют по делу революционера Сомова и заключают на месяц в тюрьму.

Зимой 1889—1890 Г. знакомится с В. Г. Короленко, показывает ему поэму "Песнь старого дуба" и пользуется его литературными советами.

С весны 1891 Г. уходит бродить по России, вдоль Волги проходит до Царицына, потом Донской областью на Украину, в Бессарабию, в Одессу, отсюда пешком в Тифлис, куда приходит в ноябре 1891. Год, проведенный в Тифлисе, образует особый период в жизни Горького.

Здесь он служит в железнодорожных мастерских, сближается с радикальной учащейся молодежью и рабочими и близко сходится с быв. карийским каторжанином — народовольцем А. М. Калюжным.

Калюжный горячо поддержал литературные опыты Горького, и в сентябре 1892 в тифлисской газете "Кавказ" был напечатан первый рассказ Г. "Макар Чудра" (Г. тогда было 24 года). С тех пор начинается литературная деятельность Г. В окт. 1892 Г. переезжает в Нижний и снова служит письмоводителем у Ланина.

В нижегородских, казанских и самарских газетах появляются рассказы Г.; в авг. 1893 в столичной газете "Русские ведомости" печатается "Емельян Пиляй", в июне 1895 в известном журнале "Русское богатство" появляется "Челкаш". В феврале 1895 Г. переезжает в Самару, ведет в "Самарской газете" постоянный фельетон, печатает рассказы, иногда исполняет и обязанности редактора, полемизирует с "Самарским вестником", где тогда сотрудничали выдающиеся марксисты.

В мае 1896 Г. вновь возвращается в Нижний, работает в "Нижегородском листке" и пишет о всероссийской выставке.

Осенью заболевает туберкулезом (с которым потом борется всю жизнь) и уезжает в Ялту. Литературная известность его растет, он печатается в "Новом слове" ("Коновалов", "Бывшие люди"), в "Русской мыс ли" ("Супруги Орловы"), в "Северном вестнике" ("Мальва", "Варенька Олесова"). В апреле 1898 завязывается переписка с Л. Андреевым.

В мае выходит в свет первое издание "Очерков и рассказов" Г., в 2 тт., и вызывает оживленное обсуждение в журналистике.

В мае же Г. в Нижнем подвергается обыску и аресту по старому делу тифлисского с.-д. кружка и по этапу доставляется в Тифлис, в Метехский замок, но вскоре освобождается.

В ноябре 1898 завязывается переписка с Чеховым.

С 1899 Г. начинает сотрудничать в марксистском журнале "Жизнь", в марте приезжает лечиться в Ялту, где встречается с Чеховым.

В окт. 1899 впервые появляется в Петербурге, окруженный все растущей популярностью.

Его рассказы выходят все новыми изданиями (в 1901 — пятым, в количестве пяти томов). В январе 1900 Г. знакомится в Москве с Толстым.

Временно отдалившись за годы жизни в Самаре, Нижнем, Ялте от общественного движения, Г. в 1901 снова примыкает к нему, начиная новый период деятельности.

В марте 1901 участвует в демонстрации у Казанского собора в Петербурге, а в апреле в журнале "Жизнь" появляется его "Песня о буревестнике" и тогда же его арестуют в Нижнем по обвинению в приобретении мимеографа для печатания воззваний к сормовским рабочим.

В сентябре 1901, после тюрьмы, его высылают в Арзамас, под гласный надзор полиции (пребывание здесь отобразилось потом в "Городке Окурове", 1909). При проезде через Нижний в Крым его публично чествует революционная молодежь.

В феврале 1902 Г. избирается почетным академиком Академии наук, но правительство аннулирует выборы, что вызывает отказ от звания почетного академика со стороны Короленко и Чехова.

В том же 1902, в марте, пьеса Г. "Мещане" идет в Художественном театре, а в печати быстро расходится в четырех изданиях.

В том же году ее ставят в Вене и Берлине, и с этого времени растет европейская популярность Г.; его произведения с 1901 переводятся на главные европейские языки и вызывают обширную критическую литературу.

В дек. 1902 с небывалым успехом идет в Художественном театре пьеса "На дне", в 1903 шеститомное собрание сочинений Г. выдерживает пять изданий, а "На дне" — целых 14 в течение одного года. С января 1904 Г. начинает выпускать коллективные сборники "Знание", собирая вокруг них литературных единомышленников.

Не теряя связей с революционными организациями (зимой 1903 с ним вел переговоры по делам с.-д. партии Л. Б. Красин), Г. в ночь на 9 января 1905 вместе с др. общественниками посещает министров и пытается предотвратить готовящийся расстрел рабочих. 10 января он составляет отчет-прокламацию о событиях 8—9 января, с обвинением Николая II "в убийстве мирных людей" и с призывом ко всем гражданам "к немедленной упорной борьбе с самодержавием". Потом его арестовывают и заключают на полтора мес. в Петропавловскую крепость, что вызывает манифестации протеста в Европе.

В крепости Г. пишет "Детей солнца". В октябре 1905 при ближайшем участии Г. в Петербурге начинает выходить газета "Новая жизнь" (идейным вдохновителем и фактическим руководителем которой был по возвращении из-за границы В. И. Ленин). В декабре во время вооруженного восстания в Москве Г. принимает участие в помощи революционерам, собирая средства на оружие.

В январе 1906 он выступает на митинге в Гельсингфорсе и затем уезжает из России.

В Америке Г. выступает на митингах с призывами поддержать русскую революцию, пишет резкий памфлет "Прекрасная Франция" с протестом против займа рус. правительства для подавления революционного движения; работает над романом "Мать". В 1906 в сборниках "Знание" печатаются его пьесы: "Варвары" и "Враги". В окт. 1906 Г. поселяется в Италии, на острове Капри. Перейдя в 1906 на положение эмигранта, Г. вступает в новый период жизни, первый заграничный, длящийся около восьми лет. Продолжая сближение с российской с.-д-тией, Г. в мае 1907 присутствует на Лондонском съезде РСДРП как делегат с совещательным голосом.

В январе 1908 между ним и Лениным завязывается постоянная переписка.

Ленин высоко ценил личность и талант Г. и стремился теснее связать его с партией, оберегая, однако, его творческую работу и не взирая на то, что вскоре возникли разногласия между Лениным и группой "Вперед", к которой примкнул Г. В 1908 Ленин писал А. В. Луначарскому о привлечении Горького к постоянному сотрудничеству в "Пролетарии": "если вы считаете, что мы не повредим работе Алексея Максимовича, ежели запряжем его в регулярную партийную работу (а партийная работа от этого массу выиграет!), то постарайтесь это наладить". Г. принял участие в партийном издательстве.

Но вместе с тем он увлекся в сторону "богдановщины" в философии и "богостроительства" (которое отразилось в повести "Исповедь"). Совместно со своими единомышленниками — Луначарским, Богдановыми др. — Г. основывает летом 1909, частью на свои средства, на Капри партшколу для рабочих, посланных партийными комитетами Москвы и др. мест. Сам Г. читал здесь лекции по литературе.

Школа скоро (в октябре) распалась.

Но общение с рабочими было для Г. очень важно. Позднее Г. изжил свое "богостроительство" и расхождение с Лениным; в 1913 он уже редактирует беллетристический отдел в большевистском журнале "Просвещение". В феврале 1913 последовала политическая амнистия и Г. получил возможность вернуться в Россию; в декабре он возвращается на родину.

К этому времени заканчивается его работа над автобиографической повестью "Детство". С 1914 начинается в жизни Г. новый период.

Он поселяется под Петербургом, в Финляндии, установив непрерывные сношения со столицей.

В конце 1915 начинает выходить руководимый Г. журнал "Летопись", занявший в вопросах войны интернационалистическую позицию — в контакте с заграничными партийными верхами.

В журнале Горький печатает ряд статей, вызывавших порой большие споры в печати.

Помимо широкого круга литераторов и политиков Горький в это время находится в постоянном общении с рабочими.

Он объединяет вокруг себя молодые пролетарские литературные силы и в 1914 выпускает первый сборник произведений пролетарских писателей.

Октябрьская революция была принята Г. не вся и не сразу. Он не доверял разумности революционных движений масс, боялся за культуру, пугался кровавых жертв. Эти колебания отозвались в его статьях и вообще в курсе газеты "Новая жизнь", какую он издавал с мая 1917 по март 1918. Общее направление газеты сохранялось интернационалистическое, одно время в ней принимали участие видные большевики; но она считала возможным слияние в одну партию меньшевиков и большевиков, находила, что "было бы роковой ошибкой немедленно объявить Советы единственным органом революционной власти". Г. выпускает в это время книгу "Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре" (1918) и пишет много полемических статей, встретивших резко отрицательное отношение со стороны большевиков и у рабочих.

Ленин, считая вредным интеллигентский пессимизм "Новой жизни" и Г., был убежден, однако, что Г. "слишком связан с рабочим классом" и что он "безусловно вернется". Действительно со второй половины 1918 Г. уже горячо работает с Советской властью.

Он организует помощь работникам науки, основывает ЦЕКУБУ, учреждает издательство "Всемирная литература", пишет известную характеристику Ленина в "Коммунистическом интернационале" (1920). В 1921 по настоянию Ленина Г. выехал за границу лечиться, и годы 1922—27 образуют новый заграничный шестилетний период его жизни. Наряду с новым художественным творчеством ("Мои университеты", "Дело Артамоновых" и "Жизнь Клима Самгина") Г. перестраивает многие свои оценки революции и Советской власти и начинает выступать в заграничной печати против "мерзкой травли" Советской страны со стороны эмигрантов.

В 1928 в связи со своим шестидесятилетним юбилеем Г. возвращается в СССР, где его встречают с бурным энтузиазмом.

Г. совершает бесчисленные поездки по стране от Мурманска до Баку, изучает наше социалистическое строительство, выступает с речами на митингах и собраниях, ведет переписку с рабкорами и селькорами, печатает огромное количество статей, наконец принимает на себя редактирование журнала "Наши достижения" и организует журнал для писателей-самоучек "Литературная учеба". Г. состоит членом Комакадемии.

В марте 1928 СНК СССР особым актом отметил заслуги Горького в области литературы, а в мае 1929 он был избран членом ЦИК на 5 Съезде Советов СССР. Н. П. Литературно-общественная характеристика.

Максим Горький играет в истории рус. литературы исключительную роль не только по своему первоклассному таланту, по высокохудожественной форме и значительному содержанию своих многочисленных произведений, но и как первый могучий представитель эпохи пролетарской литературы. — В общем принято делить рус. литературу на три большие эпохи, причем конечно каждая такая эпоха не отделяется от другой никакими непроходимыми преградами.

Литература, как и общественная мысль, сначала была представлена передовым дворянством, затем на смену этой общественной группе, не целиком конечно вытесняя ее, пришли разночинцы и наконец, гл. обр. уже после Октября (если говорить не об общественной борьбе, где это произошло раньше, а о художественной литературе), — пролетариат.

Г. явился предшественником и зачинателем пролетарской литературы.

Он стоит на грани между литературой разночинской и пролетарской.

Во многом предтеча чисто пролетарской литературы, Г. поднимался к полноте пролетарского сознания лишь постепенно.

Писатели грядущей эпохи будут обладать в этом отношении и большей чистотой и большей широтой и полнотой классового самосознания.

Промежуточная роль Г. заставляла кое-кого сомневаться в том, может ли он быть действительно назван пролетарским писателем.

Однако несомненно, что те трудности, которые пришлось преодолеть Г. на своем пути, и то громадное значение, которое он имеет как новатор третьей классовой эпохи рус. литературы, далеко превосходят собой те неизбежные изъяны и недостатки, которые вытекают из раннего призвания Г. Лучший судья, которого мы можем иметь в этом деле, Владимир Ильич Ленин отлично знал отдельные промахи Г. в области философии, политики и т. д. и тем не менее, не обинуясь, писал о нем: "Г. — безусловно — крупнейший представитель пролетарского искусства, который много для него сделал и еще больше может сделать.

Г. — авторитет в деле пролетарского искусства, это безусловно.

В деле пролетарского искусства Г. есть громадный плюс, несмотря на его сочувствие махизму и отзовизму". Г. постепенно восходил на высоту пролетарского миросозерцания, но уже с самого начала пролетариат и его идеологи — с.-д. (в особенности большевики) отмечают его именно как своего писателя.

Об этом свидетельствует например в своих воспоминаниях Строев-Десницкий, который писал: "В его первых художественных произведениях для нас был радостен уход талантливого писателя от деревни к городу, от традиционного народнического мужика к городскому человеку — пусть пока к босяку, не к рабочему, но все же и босяк, с его великолепным горьковским презрением к устоявшемуся гнилому быту, был для нас желанным предвестником нового.

Радостен был и тон горьковских рассказов: украшенная, торжественно-приподнятая речь молодого писателя, напевная и звучная, воспринималась нами как смелая песня бодрого, гневного бунтаря, как призыв к решительному разрыву с настроениями народнической скорби, интеллигентской резиньяции". Горький, благодаря своей необычайно даровитой натуре, сумел с огромной чуткостью воспринять все воздействие окуровской среды, огромной прослойки мещанства, из которого в одну сторону росла крупная буржуазия, а в другую — пролетариат.

Живя в этой темной среде, он горячо полюбил трудового человека и стал ратовать за его достоинство и счастье и именно потому возненавидел глубокой и скорбной ненавистью людей, являвшихся виновниками человеческого несчастья.

Он по всем путям и перекресткам искал себе союзника, опору, создавая его часто в своем воображении (романтика 1-го периода), одевал иногда в доспехи такого бойца за человеческое достоинство и несоответствующие фигуры (босяцкий период), ценил и переоценивал, разделял и взвешивал интеллигенцию и в конце концов страстно и восторженно припал к истокам великого пролетарского движения, воспел славу еще только выдвигавшемуся рабочему классу.

Но был ли Г. только пророком, который увидел свет пролетариата, или также и рупором этого пролетариата, выразителем той новой психики, которую пролетариат с собой нес? Г. — не пролетарский писатель эпохи зрелости пролетарского сознания, которая сейчас для значительной части пролетариата действительно наступает.

Сейчас появление такого писателя возможно, хотя вероятно ему будут предшествовать не совсем "чистые" писатели, роль которых все же будет важна. Но Г. — пролетарский писатель самой первой эпохи, когда пролетариату еще было очень трудно выдвинуть из своих рядов собственный свой командный состав, в особенности по линии беллетристической.

Пролетариат пленял лучшие умы и сердца из других классов и привлекал их к себе. В области теории и политики лучшие из этих привлеченных людей, гл. обр. из интеллигенции, смогли сыграть для пролетариата важную роль и добиться чистых формулировок его теорий, его требований, его тактики и т. д. В художествен. области этого не могло быть. Первоначально эти "выходцы" из других классов естественно могли в лучшем случае выразить свой восторг перед пролетариатом, свою веру в него и, так сказать, только художественно заявить кое-что от его имени ("Мать", "Враги" и т. д.). Но даже то, что Г. сделал в наиболее трудной для него области, самим пролетариатом воспринято было с огромной симпатией.

Часто ссылаются на происхождение Г. с целью как-то поколебать его звание пролетарского писателя, но это, разумеется, ни к чему не годный прием. Наоборот, биография, если и не рисует Г. выходцем из среды фабрично-заводского пролетариата, то во всяком случае отмечает его жизнь великолепным плебейским клеймом, придает ей столь демократический характер, какого мы не встретим пожалуй ни в одной писательской биографии.

Основными силами, с самой молодости развившимися в сознании Г., были романтика и реализм в чрезвычайно своеобразном взаимоотношении.

В Г. жило стремление к какой-то счастливой, гордой жизни, в которой блестяще одаренные люди, связанные друг с другом братскими чувствами, развертывали бы гигантскую культуру, находящуюся в полном соответствии с блистательной природой, которая всегда казалась Г. подлинной ареной для высокого типа жизни возвышенных человеческих существ. — Надо сказать, что не только природу считал Г. как бы великим залогом такого высокосодержательного счастья.

И человека, несмотря на все его падения, которые он вокруг себя констатировал, считал он в возможностях существом великим, и фраза Сатина: "человек — это звучит гордо" — вовсе не была для Г. пустым звуком.

Устами Шебуева, героя своей незаконченной повести "Мужик", Г. выразил свою твердую веру в конечное торжество этого романтического начала: "Неправда, что жизнь мрачна, неправда, что в ней только язвы да стоны, горе и слезы. В ней не только пошлое, но и героическое, не только грязное, но и светлое, чарующее, красивое.

В ней есть все, что захочет найти человек, а в нем есть сила создать то, чего нет в ней. Этой силы мало сегодня — она разовьется завтра". Однако тяжелый путь, который прошел Г., показал ему огромное количество столь отрицательных явлений, что немудрено было почувствовать пропасть между всеми этими романтическими надеждами и действительностью.

Другой герой, также являющийся прямым выразителем Г., восклицает: "Обернул я мысль свою о весь круг жизни человеческой, как видел ее, встала она передо мной нескладная и разрушенная, постыдная, грязью забрызганная, в злобе и немощи своей, в криках, стонах и жалобах". Отсюда возникающее иногда у Г. глубокое, тоскливое сомнение: "Все та же дума со мною, верная мне, как собака, она никогда не отстает от меня: разве для этих людей дана прекрасная земля?". Г. знает, что люди глубоко несчастны.

Его романтическая потребность заключается в том, чтобы утешить людей. Но утешить их не значит ли обманывать их, создавать для них сладостные иллюзии? Знаменитая сказка Г. "О чиже, который лгал, и о дятле, любителе истины" оставляет нерешенным вопрос о том, кто из них прав. Вся симпатия писателя пожалуй на стороне чижа, который, правда, пустяки рассказывал птицам, но этим все же поднимал их как-то над безнадежностью. — Еще более характерным является отношение Г. к одному из знаменитых персонажей драмы "На дне", к Луке. Так, мы имеем свидетельства, одинаково достоверные, как того, что Г. во время постановки "На дне" как бы с особой симпатией относился к фигуре Луки и не мог удержаться от слез при сцене утешения им умирающей женщины, так и о том, что он с ожесточением называл Луку шарлатаном, хитрым мужичонкой, у которого про запас есть для каждой язвы пластырь и который этим пластырем старается отделаться от обращающихся к нему людей. Горький чувствует, что утешающая ложь, которая играет такую огромную роль в первых ярких и раззолоченных, несколько ходульных и громозвучных его произведениях вроде "Старухи Изергиль", "Хана и его сына", а затем проглядывает и в целом ряде дальнейших его творений, представляет все-таки какую-то слабость, ибо нужно считать безнадежным положение человечества, которое приходится обманывать для того, чтобы помочь ему жить. Наряду с этим у Горького живет и другая потребность, вытекавшая целиком из его печальной, раздираемой опытом всех зол жизни. Это была потребность высказать горькую правду обо всем, что он видел в жизненном аду, перед всеми, в т. ч. и перед интеллигентным читателем, который обо всем этом, можно сказать, и не подозревал.

В повести "Люди" он резко высказывает эту свою мысль: "Зачем я рассказываю эти мерзости? А чтоб вы знали, милостивые государи, — это ведь не прошло, не прошло.

Вам нравятся стихи выдуманные, нравятся ужасы, красиво рассказанные, фантастически-страшное волнует вас. А я, вот, знаю действительно страшное, буднично-ужасное, и за мною неотразимое право неприятно волновать вас рассказами о нем, дабы вы вспомнили, как живете и чем живете.

Подлой и грязной жизнью живем все мы, вот в чем дело". В другое время пропасть между Г.-правдолюбцем, Г.-вестником ужаса жизни и Г., страстно жаждущим счастья людей, могла бы оказаться гибельной.

Но время, в которое жил Г., дало вполне гармонический выход от этой противоположности — выход в сторону активности.

Г., с его порывом к претворению идеала в действительность, всем историческим ходом вещей, как и всем своим индивидуальным складом, был подготовлен к тому, чтобы выразить переход от пассивности 80-х гг. к революционной эпохе. Вот почему ни романтическая мечтательность, ни безнадежный пессимизм, изображающий "прозу жизни", не могли удержать его. Г. начал строить мосты от ужасов действительности к светлому будущему.

Таким мостом является для него протест, борьба, и он стал рано и жадно искать вокруг себя людей, являющихся выразителями этой активной силы и могущих, по выражению Нила ("Мещане"), "месить жизнь по своему". После первых юношеских романтических взлетов большой главой в творчестве Г. является его "роман с босяками". Не только близкое знание этой своеобразной, мало кем описанной среды, в которой Горькому пришлось много потолкаться, привело его к описанию босяцкой жизни: жизнь босяка удовлетворяла романтическим требованиям Г. Она протекает вне нормальных общественных связей и на лоне природы; отсюда постоянная возможность широкой кистью, со своеобразным мастерством давать картины природы.

А главное — босяк есть прямая противоположность и мужику с его домовитостью, и мещанину с его узкими рамками, и интеллигенту с его развинченными нервами.

Все они "ходят под законом", а тот — живет свободно.

Затем, близость босяка к низам народной жизни давала полную свободу потребности Г. в жестоком реализме.

А вместе с тем на фоне жестокого реализма лохмотья и сутулая фигура Челкаша вырисовывались как какой-то грозный протест и как обетование совершенно романтического характера.

Однако в то время как наивное русское общество, почувствовавшее всю силу и свежесть босяка Г. по сравнению с героями хотя бы сильнейшего предшественника Г. — Чехова, было готово действительно поднять босяка на щит в качестве триумфатора и сверхчеловека, сам Г. со всей чуткостью присматривался к босяку.

Он проверял то, что он об этом босяке знал и наконец вынужден был отречься от него. Босяк под влиянием идеологического электролиза разбивается на две основные части: на человека-зверя типа Артема, этого деспота рынка, и на мягкого мечтателя, неудачника, типа Коновалова, который в сущности ничего не может прибавить к интеллигенции, также весьма склонной к такой мягкой мечтательности и жаждавшей, наоборот, урока твердости.

Пьесы "На дне", еще больше "Враги", явились симптомом полного отречения Горького от босячества.

Но к этому времени подоспели похороны не только босяка как положительного типа, но и вообще чудака-протестанта.

Роман "Фома Гордеев" занимает среди произведений Г. чрезвычайно важное место, но замечательно, что в этом романе Г. гораздо больше удались отрицательные типы, которых он хотел изобразить со всей полнотой имеющихся в них сил. Отец Гордеева — настоящий волжский человек, всеми корнями вросший в прошлое, — при всей своей зоологичности живописен и могуч. О нем приятно читать.

Маякин — хитроумный Улисс буржуазии, представитель лучших в интеллектуал, отношении слоев русского купечества, вышел необыкновенно убедительным.

Читатель с наслаждением внимал его рассудительно-ехидным речам, с наслаждением следил за его козлобородой фигурой, за его сатанинскими повадками.

А вот сам Фома, как будто герой романа, — изумительно пустое место. И детство его рассказано, и во все его переживания читатели посвящены, и все же личность он неудачливая, никчемная и скучная.

Да и все его протесты выразились всего лишь в бессильном пьяном скандале. — Подобные типы неудавшихся протестантов, людей большой совести, но малого уменья, в течение долгого периода очень занимавшие Г., хоронились Г., когда Яков, второе издание Тетерева в "Мещанах", где этот тип играет еще положительную роль, говорит о себе и себе подобных: "Талантливые пьяницы, красивые бездельники и прочие веселой специальности люди уже перестали обращать на себя внимание.

Пока мы стояли вне скучной суеты, нами любовались, но суета становится все более драматической.

Кто-то кричит: “Эй! Комики, забавники! Прочь со сцены!”". Г. постепенно становился интеллигентом и занимал в рядах интеллигенции все более высокое место. Эта социальная группа конечно должна была привлечь его внимание.

Его отношение к ней было достаточно сложным.

Роман с интеллигенцией у Г. гораздо длительнее, чем роман с босяками.

Правда, вначале Г. совершенно отрицательно относится к интеллигенции, видит в ней прежде всего что-то лишенное корня, жалкое, искусственное и часто лицемерное (это отношение сказалось у Г. даже в одном из последних его рассказов — в "Стороже"). "Простонародье" кажется ему гораздо более ядреным, полносочным даже тогда, когда земляная мощь его выражается в диких формах.

Позднее Г. научился очень хорошо различать отдельные прослойки интеллигенции, что особенно сказалось в "Дачниках", где праздной интеллигенции, зажиревшей, обывательской, противополагается демократическая интеллигенция, полная народолюбивых стремлений.

Горькому часто бросалось в глаза, что "дети солнца", люди, которые живут интересами науки и искусства, изящной жизнью, представляют собой однако этически безобразное явление на фоне миллионов "кротов", живущих жизнью слепой, грязной, нудной.

Однако в противовес этому Горький часто оказывался в позиции энергичного защитника именно верхов интеллигенции как превосходных работников культуры.

Он восхищался крупными учеными и художниками в такой мере, что порой навлекал на себя упреки во влюбленности в интеллигенцию и в том, что сам "чересчур обынтеллигентился". Во всем этом однако нет никакого противоречия.

Противоречия заключаются не в Горьком, а в самой интеллигенции, которая расслояется по различным классам, к которым примыкает.

При самой большой переоценке интеллигенции Г. прекрасно понимал, что не она является основным двигателем общественности и не от нее можно ждать спасения от той тьмы, в которую погруженным видел Г. большинство человечества.

Лишь постепенно выяснилась для него роль той части трудящегося населения, которая первоначально была ему довольно далекой, — фабрично-заводского пролетариата.

Впервые Г. как художник вплотную подошел к пролетариату в своей пьесе "Враги", написанной в 1906. Само собой разумеется, что основным толчком для написания этой пьесы послужили события 1905. Пьеса эта нашла высокую оценку со стороны Плеханова.

Он писал: "Новые сцены Горького превосходны.

Они обладают чрезвычайно большой содержательностью, и нужно умышленно закрывать глаза, чтобы ее не заметить". Основным в этом содержании Плеханов считает то искусство, с которым Г. изобразил массовый героизм рабочих, некоторую слиянность вместе борющихся рабочих масс, как бы безличность их в массе и умение каждого стоять за всех и всех за каждого.

Действительно, Г., ближе чем кто бы то ни было, не только до "Врагов", но и после, подошел к трудной задаче изображения новой коллективной психологии пролетариата, притом не форсируя действительности и изображая не какой-либо высоко развитый идеальный пролетариат, а обычную рус. рабочую среду того времени.

Плеханов правильно говорил по этому поводу: "Буржуазный любитель искусства может сколько ему угодно хвалить или порицать произведения Г. Факт остается фактом.

У художника Г., у покойного художника Г. И. Успенского может многому научиться самый ученый социолог.

В них — целое откровение". И еще: "А каким языком говорят все эти пролетарии Г.! Тут все хорошо, потому что тут нет ничего придуманного, а все настоящее". Во многом эту характеристику можно применить и к большой эпопее Г., посвященной рабочему классу, к его повести "Мать". Однако в этой повести немало недостатков.

Романтик Горький сказывается здесь с большой силой в ущерб реальности именно потому, что сама среда не была ему достаточно близко знакома, и потому, что ему хотелось всемерно возвеличить найденную им среду-спасительницу.

Воровский, столь высоко ценивший Г., пишет напр. о "Матери": "Действующим лицом в повести является не рабочая масса, а Павел Власов, хохол, Рыбин, Весовщиков и прежде всего мать Власова, Ниловна.

Рабочая слободка так же, как в других эпизодах деревня, является лишь декоративным фоном, правда, усиливающим и оттеняющим действия отдельных лиц. Даже в массовой сцене рабочей манифестации толпа обесцвечена по сравнению с кучкой отдельных личностей.

Прежний индивидуализм автора сказался и здесь на характеристике построения повести". Далее Воровский отмечает несомненную идеализацию всех рабочих типов, стремление устранить все мелкое, все смешное, и говорит: "Этот ряд последовательных ограничений привел к тому идеализированному изображению, сказавшемуся м. пр. и на языке, которое лишило повесть здоровой реальной красочности". Все это не помешало повести "Мать" иметь поистине изумительный успех. В переводе на иностранные языки, особенно немецкий, она сделалась любимой повестью западноевропейского пролетариата.

Недавно поставленная в виде кинофильмы талантливым режиссером Пудовкиным "Мать" вновь воскресла как одна из самых сильных мировых кинофильм.

Следующим этапом за "Матерью" была "Исповедь", поскольку именно здесь Г. старался превратить для себя программу партии и рабочее движение в источник внутренней радости и уверенности.

Помимо такой задачи внутренне озарить для себя чисто политические явления, найти в них подлинный их пафос и высокий этический смысл, Г. в "Исповеди" преследует еще и другую, в высшей степени важную цель: его героем является талантливый молодой крестьянин, ищущий правды и прежде всего конечно вообразивший найти ее в виде какого-нибудь "бога", какой-нибудь религии.

Отсюда длинное хождение Матвея по всяческим святым местам.

С громадным эффектом, благодаря этому, выступает то, что Матвей на самом деле не нашел никакого бога. Правда заключается не в боге, а в людях, в трудовом народе, который сделается господином земли и устроит поистине счастливую жизнь. А той силой, которая призовет и организует трудовой народ для борьбы и для создания новой жизни, является завод, заводские ребята.

Подобная повесть, написанная с увлечением и талантом, могла и может иметь громадное значение в нашей стране.

Однако повесть в то же время вызвала строгое осуждение со стороны партии — и поделом.

Вместе со всеми "впередовцами" Г. в то время делал серьезную ошибку, стараясь найти в научном социализме, в большевизме, якобы религиозный характер.

Само собой разумеется, что дело не шло о какой бы то ни было мистике, о каких бы то ни было уступках старым формам религии, а о стремлении доказать, что на место старой религии становится новая религия, религия человечества как грядущего хозяина природы, социализм.

Все это однако создавало перебойную терминологию, приводило к путанице, и в своих, теперь напечатанных письмах к Г., Ленин строго предостерегал Г. от этих ложных шагов. Характерно, что, в результате такого умонаклонения Горького, в самую повесть "Исповедь" действительно закрались некоторые мистические или полумистические черточки (сцена крестного хода например, и т. д.). "Исповедью" в известной степени закончились попытки Г. стать ведущим выразителем пролетариата и его партии.

В дальнейших произведениях он вновь погрузился в прошлое, в воспоминания, что дало нам изумительные книги: "Детство", "В людях", "Мои университеты". В ряде глубоких и блестящих произведений Горький перерабатывал воспоминания о том гигантском мещанском массиве, том всероссийском Окурове, который ему так хорошо известен по многолетнему личному опыту. Читатель и критика временами спрашивали себя: делает ли Г. то, что важнее всего для его эпохи? Почему возвращается он в прошлое? Нужно ли это? Конечно с точки зрения социальной целесообразности было бы желательнее, если бы Г. могписать о настоящем и о будущем, но каждый делает то, что он может, а наиболее добросовестным является тот, кто делает только то, что может делать хорошо.

Г., м. б. после некоторой неудачи с "Матерью" и "Исповедью", не чувствует себя в силах художественно откликаться на современную злободневность и на трепещущее в ее недрах грядущее.

Но неправильно было бы думать, что, зарывшись в прошлое, Горький тем самым оторвался от действительности, от настоящего, ибо несомненно Окуров еще со всех сторон окружает нас и нам придется с ним весьма существенно переведаться.

Объяснить его со всем темным и светлым, что в нем есть, со всеми таившимися и таящимися в нем возможностями, — задача достаточно важная.

Талант Г. за последнее время нисколько не увял. Это видно как из целого ряда отдельных превосходных рассказов, так и из большого романа "Дело Артамоновых", в котором Г. выполнил одно из давнишних своих желаний — написать историю целого купеческого рода. М. б. никогда еще Г. не достигал такой полноты жизненности в каждой строчке, как в великолепных полотнах "Артамоновых". — Еще незаконченный роман "Сорок лет", или "Жизнь Клима Самгина", должен явиться громадным итогом жизненного опыта Горького.

Он представляет собой в опубликованной части как бы богатейшую коллекцию людей и идей, встречавшихся Горькому в жизни. Как писатель-художник Г. занимает исключительное место в русской литературе не только по необъятному богатству своих тем и важности той социалистической позиции, которую он занимает, но и по непосредственному литературному таланту.

Даровитость Г. ставит его в разряд мировых писателей.

Сергеев-Ценский правильно указывал, что быть может во всей русской литературе не было писателя с таким гигантским богатством опыта. Богатство это дано Г. не только пережитым в его многострадальной и многоцветной жизни, но конечно и чуткостью восприятия и объемом памяти. — Художника формы вообще создают три основных элемента в его психике: во-первых чуткость, богатство и тонкость восприятия; во-вторых умение удержать в памяти и внутренне переработать эти впечатления, как бы создать из них надолго хранящийся запас, и в-третьих выразить их с достаточной заразительностью и силой. Во всех этих трех отношениях Г. является обладателем совершенно исключительного таланта.

Некоторые утонченные круги, гл. обр. некоторые писатели, не исключая Толстого, упрекали Г. в "чрезмерной" красочности его палитры и в грубоватых мазках его кисти. Г. действительно пышен и наряден.

Правильно говорит Елпатьевский, что он наряден даже тогда, когда изображает какую-нибудь "рвань коричневую", какие-нибудь ужасные страдания жизни. Под рукой Г. все освещается настолько выразительно то жутким, то сияющим светом, что отражающаяся в его произведениях жизнь всегда кажется повышенной, парадирующей.

Однако этот пафос формы, эта рельефность, эти переходы от потрясающих теней к ликующему свету не только создали Г. совершенно своеобразное лицо, резко отличающее Г. от всех других писателей нашей страны, но и обеспечили ему любовь широких масс, которые, как отмечал еще Гете, отличаются любовью к яркости в живописи и литературе.

Рядом с красочностью речи Г., ему присуща еще своеобразная музыкальность ее. Мы имеем много свидетельств о том, с какой необыкновенной чуткостью умеет Г. ловить отсутствие ритма в фразе, неприятные шумы в речи, благодаря неуклюжему сочетанию слов. Г. — не только большой пурист в смысле ясности речи, отборности слов, свежести выражения, но он несомненно — музыкант прозы. При этом музыка у Г. находится в полном соответствии с живописью слова. Она так же празднична и напряжена.

Проза Горького поет величаво и тогда, когда доходит почти до рыдания, и тогда, когда дрожит страстным восторгом.

И между этими полюсами, в самом плавном и умеренном рассказе, где как будто нет никаких эффектов, речь Г. идет мужественной стопой, красивая, уверенная, как под марш. — Яркой чертой таланта Г. является также законченная жизненность его типов. Человеческие портреты удаются ему изумительно.

Меткая обрисовка наружности сразу дает вам облик человека, и в самом глубоком соответствии с этим обликом идут характернейшие слова и поступки.

Не только крупные, созданные Г. типы, которые неизгладимо вошли в сознание нашего народа, но и более мелкие запечатлеваются в памяти надолго. — Наконец Г. является огромным мастером афоризма, как исходящего от него самого, так и расцветающего на устах того или иного из его героев.

Быть может афористическая роскошь несколько даже вредит характерности речи персонажей Горького.

Они все кажутся более умными, более умело резюмирующими себя самих и свое миросозерцание, чем это реально возможно.

И Горький особенно любит людей-чудаков, людей-мыслителей, людей оригинальной, образной, полной "словечек" речи. Как драматург Г. более слаб, чем как автор романов и повестей.

Здесь он лишен пейзажа, лишен ресурсов беллетриста.

Здесь с особенной силой сказывается конечно его афористическая способность, цветистость речи его действующих лиц. Но, будучи в известной степени в области драматургии учеником Чехова, который своим новаторством считал отсутствие действия и насыщенность пьесы разговором и настроениями, Горький, принесший с собой на сцену идеи и чувства гораздо более острые, чем те, которыми жили чеховские персонажи, не нашел для всего этого подходящей драматической формы, и пьесы его остались, как и у Чехова, рядом диалогов, положений и настроений.

Несмотря на это, в драматургии Горького есть много очень сильных типов и сцен, а пьеса "На дне", при всем своем формальном несовершенстве, остается, благодаря богатству и красочности своего бытового, идейного и языкового материала, одним из шедевров русского театра.

Много писал Г. и как публицист и как критик.

Конечно в этой области он гораздо слабее, потому что он художник по преимуществу.

Однако и здесь ему принадлежат превосходные вещи, и среди них лучшее, что написано о Льве Толстом — воспоминания о нем Г. Ценны также этюды Г. о Ленине, Короленке. — Замечательным подарком для человечества будет переписка Г. Она огромна.

Вероятно, трудно даже собрать для потомства все бесчисленное количество написанных Г. писем. Но то, что уже сейчас известно, уже опубликованные письма и отрывки из них свидетельствуют о великом эпистолярном искусстве Г. В наст. время почти уже никто не пишет тех содержательных и отделанных писем, которые составляют украшение полного собрания сочинений наших классиков, — никто, кроме Г. Он пишет их и друзьям, и знакомым, и незнакомым, случайным корреспондентам, пишет с величайшей тщательностью, обдуманностью, находчивостью, и в этих письмах на каждом шагу попадаются настоящие перлы. Г. являет собой исключительную, единственную в своем роде рабочую силу. Его работоспособность совершенно невероятна.

Мы знаем, что он работает по 10—12 часов в сутки как над своими художественными произведениями, так и над чтением бесчисленных книг, которое сделало его одним из образованнейших людей своего времени, и наконец над громадной перепиской и просмотром чужих рукописей в качестве редактора или просто так, по дружбе, в качестве старшего товарища. — Работоспособность эта часто приводила к тому, что Г., создавая большое количество продуманных, тщательно проработанных произведений, являлся в то же время организатором в больших областях культурной жизни. И в настоящее время его гигантская переписка с писательской молодежью делает из него крупнейшего организатора новой литературы.

Одному из молодых писателей он пишет: "Перед молодой русской литературой сейчас лежит огромнейшая задача изобразить старый быт во всей полноте его гнусности, помочь созданию нового быта, новой психологии, звать людей к мужественной, героической работе во всех областях жизни и к преображению самих себя. Я не проповедую этим никаких “тенденций”" — мир есть материал для художника, человека всегда неудовлетворенного действительностью, да и самим собой. И самим собой, заметьте". Это, очевидно, и есть доминанта тех указаний, которые он дает молодым писателям и которая освещает собой множество практических вопросов, часто кропотливых замечаний, с которыми он возвращает им их рукописи.

Тяжелая жизнь, выпавшая на долю Г. в первой части его существования, оставила на нем свои следы. Он человек больной.

От времени до времени легкие ему изменяют, и возникают даже тревожные слухи о состоянии его здоровья, но от природы Горький имеет железный организм.

Он высок и строен до изящества, длинноног и сух, с длинными руками, жесты которых, как и кистей рук, полны своеобразно-угловатой грации и тонкости.

Сутулый, с несколько впалой грудью, человек этот являет собой пример какой-то особенной эластичности организма.

Все в его манерах и походке говорит о внутренней ладной силе, которая вероятно развернулась бы еще гораздо больше, если бы не былые жестокие страдания и утомления.

Но все это стальной организм переборол и дает надежду на долгую старость, не менее плодотворную, чем прежние фазы жизни Горького.

Лицо Г. некрасиво, грубовато по чертам.

Ольга Форш достаточно правильно отмечает его сходство с Ницше и сходство их обоих с морским львом. С нависшими над ртом усами, с угрюмо хмурым в момент задумчивости или недовольства лбом и прической "бобриком" над ним, он кажется суровым и замкнутым и затем сразу совершенно раскрывается в улыбке, как будто внутри загорелся свет. Улыбка Горького полна нежности.

Его голубые глаза ласково и как бы застенчиво сияют так, что каждый, никогда даже не видевший прежде этого человека, говорит себе внутренне: "Какая доброта, какая сердечность". Резюмирующие для всей моей характеристики Горького слова я позаимствую из его же статьи в сборнике "Щит": "До поры, пока мы не научимся любоваться человеком, как самым красивым и чудесным явлением на нашей планете, до той поры мы не освободимся от мерзости и лжи нашей жизни. С этим убеждением вошел я в мир, с ним уйду из него и, уходя, буду непоколебимо верить, что когда-то мир признает: святая святых — человек". Такую могучую и нужную ноту вносит Горький в социалистическо-культурное строительство, которым наша рабочая страна занята для своего блага и для блага всего человечества.

А. Луначарский.

Соч. Г. впервые изданы отдельно в 1898: "Очерки и рассказы", 2 тома, СПб, изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова.

В 1899 "Очерки" вышли 2 изданием, в 3 томах, СПб, а в 1900 и 1901—3 и 4 изданиями, в 4 тт., в 1901—5-м. Не отмечая дальнейших повторных и расширяемых изданий "Рассказов", а также отдельных произведений, отметим, что собр. сочинений Г. издавалось в 1917 Марксом, СПб, в приложении к "Ниве" (не было закончено).

В 1923—1927 собр. соч. издано в Берлине, в 30 тт. С 1924 начинает выходить собрание сочинений, тт. I—XXII, М.—Л., 1924—29. Одновременно выходило издание в приложении к "Огоньку". Но полного собрания сочинений до сих пор нет; ни в одно из собраний не вошли например многие критические и публицистические статьи Г. — Из публицистических работ Г. отдельно изданы: О писателях-самоучках, П., 1915; Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре, II., 1918; Статьи 1905—16 гг., П., 1917; то же, 2 изд., П., 1918; Революция и культура, П., 1919 (три издания);

О евреях, П., 1919; 9 января, Петроград, 1920; О русском крестьянстве, Берлин, 1922. Письма Горького в отдельных книгах не выходили; публикации в периодике и сборниках см. ниже в библиографических указателях.

Лит.: Общие литературно-биографические работы о Г.: Груздев И., Максим Горький.

Биографический очерк, Л., 1925; Григорьев Р., М. Горький, М., 1925; Grusdew J., Das Leben Maxim Gorkijs. Biographie, B., 1928; Руднев В. В., Горький-революционер, M. — Л., 1929 (здесь же указания на специальную литературу). — Воспоминания о Г. собраны в книгах: Горький.

Сборник статей и воспоминаний о Горьком, ред. И. Груздева, М.—Л., 1928; О Горьком современники.

Сборник воспоминаний и статей, Московское т-во писателей, М., 1928; ср. М. Горький в Нижнем Новгороде, сборник, Н. Новгород, 1928. Многочисленные иные воспоминания указаны в обзоре Пиксанова Н. (см. ниже) и в библиографиях. — Для общественной биографии Г. важны письма к нему В. И. Ленина 1908—13 ("Ленинские сборники", I—III, Ин-т Ленина, М., 1924). См. также собр. соч. Ленина, по указателям в каждом томе. Историко-литературные работы о Г.: Горбов Д., Путь М. Горького, Москва, 1928; Горбачев Г., Капитализм и русская литература, изд. 2, Л., 1928; Коган П. С., Горький, М.—Л., 1928; М. Горький, сборник статей, Тверь, 1928; Беспалов И., Логика образов раннего Горького, "Печать и революция", кн. 4, 1928; его же, Стиль ранних рассказов Горького, сборн. "Литературоведение", М., 1928; Кубиков И., Рабочий класс в русской литературе, изд. 4, М., 1928; Теодорович И., К классовой характеристике творчества Горького, "Большевик", № 6, 1928. — Статьи о критических статьях Горького: Свободова А. Н., "Печать и революция", кн. 1, 1927, и "Красная новь", кн. 1, 1925. — Марксистская критика о Г. зарегистрирована у Мандельштам Р. С., Художественная литература в русской марксистской критике, изд. 4, М., 1928; статьи марксистов см. в двух хрестоматиях: Максим Горький, составили П. E. Будков и Н. К. Пиксанов, 2 изд., М.—Л., 1929; М. Горький, под ред. Е. Ф. Никитиной, изд. 2, М., 1928. Из статей критиков — немарксистов имеют значение статьи Н. К. Михайловского в его "Откликах", т. II, 1904, и "Последних сочинениях", т. II, [1905]. — В педагогической литературе о Г. говорится в книгах: Современные писатели в школе, под ред. А. Ефремина, И. Кубикова и С. Обрадовича, Л., 1925 — здесь ст. М. Неведомского и ст. М. К. Xейфеца — Горький в школе; Писатели-современники, пособие для лабораторных занятий в школе, под ред. B. Голубкова, М., 1927 — здесь автобиография Г., список его произведений, извлечения из статей А. Лежнева и М. Поляковой о последних его произведениях, библиография, темы и задания;

Сперанский В., Историко-литературные материалы к заданиям по литературе: М. Горький, На дне, изд. "Мир", М., 1925 (отрывки из произведений Горького, из исторических, социологических и критических статей, темы и вопросы);

Белецкий А., Бродский Н., Гроссман Л., Кубиков И., Львов-Рогачевский В., Новейшая русская литература.

Темы. Библиография, изд-во "Основа", Иваново-Вознесенск, 1927; Бек А., Вечер Максима Горького в клубе, М., 1928; Вечер Максима Горького в избе-читальне, Наркомпрос РСФСР, Москва, 1929; Свободов А., По горьковским местам Нижнего Новгорода, Нижний Новгород, 1928; Калинин Н. Ф., Горький в Казани.

Опыты литературно-биографической экскурсии, Казань, 1928. Библиографические указатели и справочники: Владиславлев И.,. Русские писатели 19—20 вв., изд. 4, М., 1924; его же, Литература великого десятилетия, Москва, 1928; Фомин А. Г., Библиография новейшей русской литературы, в изд. Русская литература 20 века, под ред. C. Венгерова, кн. 5; Мандельштам Р. (см. выше); Пиксанов Н., М. Горький в литературно-исторических изучениях, "Родной язык и литература в школе", книга 1, 1928; М. Горький (Памятка-справочник), составители И. Груздев и С. Балухатый, М.—Л., 1928. Н. П. Горький, Максим [1868—] — псевдоним современного русского писателя Алексея Максимовича Пешкова.

Род. в мещанской семье нижегородского обойщика.

Четырех лет от роду потерял отца. "Семи лет (читаем мы в автобиографии Г.) меня отдали в школу, где я учился пять месяцев.

Учился плохо, школьные порядки ненавидел, товарищей тоже, ибо всегда я любил уединение.

Заразившись в школе оспой, я кончил ученье и более уже не возобновлял его. В это время мать моя умерла от скоротечной чахотки, дед же разорился..." В жизни мальчика наступает полоса тяжелых испытаний. "Восьми лет меня отдали в “мальчики” в магазин обуви, но месяца через два я сварил себе руки кипящими щами и был отослан вновь к деду. По выздоровлении меня отдали в ученики к чертежнику, дальнему родственнику, но через год, вследствие очень тяжелых условий жизни, я убежал от него и поступил на пароход в ученики к повару.

Дальнейшая жизнь очень пестра и сложна: из поварят я снова возвратился к чертежнику, потом торговал иконами, служил на Грязе-царицынской железной дороге сторожем, был крендельщиком, булочником, случалось жить в трущобах..." Ни на одном из этих этапов Г. не оставляет мучительная жажда знания.

Он читает все книги, какие только попадаются под руку. Будучи пароходным поваренком, он читает франк-масонов и Александра Дюма, Гуака или непреоборимую верность" и стихотворения Пушкина.

Уже десяти лет Г. начинает вести дневник, куда заносит "впечатления, выносимые из жизни и книг". В Казани открывается новый период в жизни Г. [с 1886]: он знакомится с революционерами-народниками.

К 1888 относится первая и неудачная попытка агитации.

В 1889 — в Нижнем Новгороде — его арестовывают за сношения с поднадзорными.

В 1891 Г. отправляется в поисках работы по России, проходит Поволжье, Дон, Украину.

В тифлисской газете появляется первый рассказ Г. "Макар Чудра" [1892] — автор его работал в ту пору в тифлисских железнодорожных мастерских.

Начинается работа в провинциальной прессе ("Волжский вестник", "Самарская газета", где Г. ведет фельетон под псевдонимом Иегудиил Хламида).

Произведения Г. печатаются в "Русском богатстве", "Северном вестнике", "Русской мысли". В 1898 с бешеным успехом расходятся два томика его рассказов.

В 1902 Г. выбирается почетным академиком по разряду изящной словесности; по настоянию Николая II выборы аннулированы ввиду "политической неблагонадежности" Г. Годом раньше Г. был в самом деле арестован в Нижнем и сослан в Арзамас.

Примыкая первоначально к либеральному крылу "освободительного" движения, Г. все более. разочаровывался в либеральной буржуазии и решительно сближался с революционным пролетариатом и его авангардом — большевиками.

Посаженный в 1905 в Петропавловскую крепость, что вызвало протест многих видных западных писателей, Г. в 1906 — выпущенный на свободу — эмигрировал в Италию и поселился на острове Капри. Г. субсидирует нелегальный социал-демократический орган "Искра", участвует [1905] в организации легальной большевистской газеты "Новая жизнь", присутствует с правом совещательного голоса на лондонском съезде РСДРП [1907], близко сходится и потом переписывается с В. И. Лениным.

В период реакции [1907—1912] Г. колеблется между Лениным и "впередовцами", с одной стороны, участвуя в организации пропагандистской школы на Капри, сотрудничая в газете группы А. Богданова "Вперед", ударяясь в богостроительство (см.) и в этом духе выступая в повести "Исповедь", с другой стороны [ближе к 1912] — снова подчиняясь влиянию Ленина, участвуя в большевистской "Звезде", где были напечатаны некоторые из его "Сказок", редактируя беллетристический отдел большевистского органа "Просвещение" (см. переписку с Лениным в Ленинских сборниках II, III). В годы империалистической воины Г. становится во главе антимилитаристического журнала "Летопись". После Февральской и Октябрьской революций Г. снова временно отходит от большевизма в качестве организатора и сотрудника газеты "Новая жизнь", однако принимает активное участие в общественной работе, являясь инициатором Комиссии по улучшению быта ученых, сыгравшей в годы голода огромную роль в жизни научных работников, возглавляя издательство "Всемирная литература" (впоследствии переставшее существовать), ставившего своей задачей издание классиков мировой литературы.

Болезнь легких вынудила Г. с 1921 поселиться в Италии на острове Капри. Новый поворот в сторону Ленина отразился ярко в двух статьях о нем, представляющих одну из лучших характеристик Вл. Ильича — одна из них была помещена в журнале "Коммунистический Интернационал". В 1928 Г. временно вернулся в СССР, где ему была устроена советской и пролетарской общественностью восторженная встреча, а его литературный юбилей ознаменован грамотой Совнаркома, наименованием его именем Лит-ого отделения I МГУ, избранием его в члены Коммунистической Академии и др. Вернувшись в 1929 окончательно в СССР, Г. редактирует созданный им журнал "Наши достижения" и принимает ближайшее участие в редактировании посвященного культуре и литературе советского Востока журнала "Советская страна". Огромной заслугой Г. являются его начавшиеся еще до Октябрьской революции заботы о собирании и воспитании рабочих и крестьянских писателей.

В годы, когда литератуpa рабочих и крестьян еще только зарождалась, Г. уверенно пропагандировал мысль, что трудовые массы "бодро", "со свежими силами" приступят к созданию "новой культуры" (предисловие к стихам И. Морозова).

В 1914, издавая под своей редакцией первый сборник произведений пролетарских писателей, Г. в предисловии подчеркивал, что "пролетариат может создать свою художественную литературу, как он создал с великим трудом и огромными жертвами свою ежедневную прессу", и что со временем об этой маленькой книжке упомянут, как "об одном из первых шагов русского пролетариата к созданию своей художественной литературы". Ту же роль собирателя и воспитателя писателей из рабочих и крестьян продолжает Г. выполнять и в настоящее время как своими советами начинающим, так и своими публичными программными выступлениями перед рабкорами, писателями-красноармейцами и т. п. Уже в годы первой нашей революции Г. пользовался любовью рабочих читателей, наиболее передовых, в особенности своим романом "Мать", и — как явствует из библиотечных отчетов — он в настоящее время является наиболее читаемым рабочими писателем и все больше завоевывает расположение читателя из крестьян.

Своей ненавистью к мещанству, своим культом борьбы за разумное, истинно человеческое устроение общества Г. был созвучен передовому пролетарскому авангарду нашей первой революции и созвучен нашей эпохе, когда пролетариат в союзе с некулацкими элементами деревни строит новую форму общественно-культурной жизни. Имея в виду как широкую читаемость Г. рабочими, так и идеологическую близость его к борющемуся рабочему классу, В. И. Ленин и назвал в свое время Г. — "пролетарским писателем". В. Ф. Критика отмечала необычайный успех раннего Г. и пыталась вскрыть его причины.

Одни искали их в необычной биографии Г., другие — в своеобразии воспроизводимого материала (босячество), третьи — в талантливости писателя.

Ни одна из этих причин не может быть признана достаточной: биография Г. была известна лишь немногим, босяки же воспроизводились в русской литературе и прежде — достаточно указать Левитова (см.). В литературе того времени были и более талантливые писатели.

В недостаточно точной, но приближающейся к истине формуле эта причина указана С. Трубецким ("Научное слово", кн. I за 1904, стр. 32): "тут играет значительную роль и самое содержание и соответствие общественному настроению". Причины успеха Горького приходится искать в том, что социальная направленность его творчества шла по той же линии, по какой развивались общественные настроения широких слоев населения, недовольных существующим общественным порядком.

Социально направленное творчество Г., полное постоянного протеста, нередко откликающееся на самые злободневные политические факты ("9-е января", "Русские сказки" и т. п.), как нельзя более соответствовало тому общественному движению, которое, переходя от побед к поражениям и от поражений к новым победам, волновало страну.

Творчество Горького развертывалось в период подготовки революции 1905 и затем нарастания движения к революциям 1917 и падало на благоприятную почву. Не случайно поэтому популярное в свое время противопоставление Г. — "бодрого протестанта", эмблема которого — "смелый сокол" — Чехову, эмблема которого — "тоскующая и скорбная чайка" (Стpажнев, Антон Чехов и Максим Горький, сб. "К правде", 1904). Чайка символизировала уходящее, сокол звал к борьбе за будущее.

Общественное движение принимало сторону сокола.

Процесс общественного движения за социальное переустройство закономерно и неизбежно включал как два необходимых момента — творчество Г. и напряженный читательский интерес к нему. Литературная деятельность Г. являлась художественным сознанием низших слоев мелкой городской буржуазии — периода победоносного шествия капитализма и одновременно подготовительного периода, ведущего капитализм к своему краху. Эволюция горьковского творчества — это художественное выражение эволюции указанного социального слоя в его выбрасывании из своих устойчивых социальных рамок в орбиту влияния пролетариата.

Как известно, 90-е гг. были периодом быстрого развития капитализма. "...В течение 1890—1899 гг., побеждая мелкое производство, рутинную технику, отсталые общественные отношения, промышленный капитализм быстро сдвинул русскую промышленность в течение одного десятилетия далеко вперед" (Лященко, История русского народного хозяйства, стр. 401). Это развитие капитализма отзывается на мелкой буржуазии, как обостренный процесс ее дифференциации.

Единицы выделяются наверх — в ряды буржуазии, сотни и тысячи — на дно и в ряды пролетариата.

Кризис 1890—1900 также не мог не отозваться на мелкой буржуазии в сторону ее дальнейшей дифференциации, выбрасывания из относительно устойчивых социальных рамок, революционизирования низших слоев городской мелкой буржуазии.

Рост настроений протеста против существующего общественного порядка, недовольство им, стремление найти выход из своего положения — являются следствием этого экономического процесса.

На этом пути намечаются грани соприкосновения этого движения указанных социальных слоев с революционным движением пролетариата.

Этот процесс выдвигал на арену общественной жизни ту группу мелкой буржуазии, к-рая противопоставляла себя капитализму, протестовала против него и существующих общественных порядков, шла в орбиту влияния пролетарского революционного движения.

Пролетариат, идя к своей диктатуре, увлекал за собой определенные слои мелкой буржуазии.

Последняя шла с ним или отступала на определенных этапах, но логика экономической действительности неизбежно толкала ее по пути протеста — по пути к пролетариату.

Данный процесс и нашел свое выражение в художественном творчестве Г. Не случайно поэтому то, что творчество напр. Л. Андреева, одного из талантливейших писателей рассматриваемого периода, не приобрело такого длительного общественного значения, ибо в нем нашло свое художественное выражение бегство от действительности, мучительный и неразрешимый разлад между направлением общественного развития и стремлениями мелкобуржуазной интеллигенции, — неразрешимая трагедия выбиваемого из социального седла класса, пытающегося найти свое художественное сознание в уходе к вечным проблемам — смерти, мысли, власти, жизни человека и т. п. Человек выступает здесь в своей таинственной неразрешимой загадочности и запутанности.

Весь мир становится неразгаданным, подавляющим сознание ужасом.

Это была реакция мелкобуржуазного писателя на процесс усиленного развития капитализма, реакция в сторону отхода от действительности, бегство в безнадежность.

Творчество Г. шло по противоположному пути — бунта, протеста, принятия действительности во имя ее переустройства.

Социальная направленность творчества) Г. — основная его черта, конфликт человека и общественных условий — основная) его проблема, преодоление общественных условий во имя человека — основная его тенденция.

Формы проявления этой направленности у Горького трояки: легенды и сказки — это противопоставление образов сильных, смелых и гордых — инертной, скучной и неприглядной обыденности, противопоставление реальной действительности — действительности идеализированной.

Таковы — "Макар Чудра", "Старуха Изергиль", "Песня о соколе", "Хан и его! сын". Образы даны здесь схематично отрешенными от жизненного наполнения подчеркиванием какой-то одной особо характерной для них черты. Сильный человек противопоставлен слабому, вольный — рабу, гордый — униженному.

Желание, недостижимое в жизни, возводится здесь в идеальное бытие. В противовес бессилию своему в социальной действительности, рабству и постоянному принижению в ней — в легенде и сказке Г. человек становится вольным, сильным и гордым.

Публицистические очерк и Г. дают суждение о жизни и осуждение ее. Образы здесь заменяются доказательствами; и это не недостаток творчества.

Как легендарная, так и публицистическая струя были у Г. формой выражения социальной активности: в одном случае путем творчества символов, в другом — путем публицистических суждений (таковы публицистические очерки "Однажды осенью", "9-е января", "В Америке", "Интервью", "Русские сказки" и др.). Основной план горьковского творчества — реалистическое повествование.

Сюда относятся и такие крупные произведения, как "Фома Гордеев", "Трое", "Мать", "Жизнь Матвея Кожемякина"; из последних произведений — "Мои университеты", "Дело Артамоновых", "Жизнь Клима Самгина". Сюда же относятся и драматические произведения автора.

В этих произведениях, особенно в очерках "По Руси", Г. дает образы окуровщины, богатое отображение всей уездной России.

Публицистика нередко перебивает здесь развертывание образов, а отдельные образы выступают как символы, как широкие, но схематические обобщения.

Во всех этих проявлениях творчество Г. выступает как социально направленное, выносящее суждение об общественных условиях, ищущее преодоления изображаемой действительности.

Творчество Г. в своем развитии шло от образов отвлеченных, эмоционально-насыщенных, от противопоставления реальной действительности — действительности идеализированной, желанной.

В этих образах преодоление действительности происходит на основе идеализации силы, гордости, свободы.

Освобождение от гнета социальных условий достигается в отвлечении гордых, свободных, сильных людей-соколов, в противовес ужам, не свободным и не желающим свободы, бессильным, униженным.

Таковы все эти отвлечения, как Лойко-Зобар, Донко, Сокол, Мальва, Варенька Олесова, Кузька Косяк, Кувалда и др., они противопоставляются ужам — Петунниковым, Полкановым, Тихонам Павловичам.

Это резкое противопоставление на дальнейшем этапе творчества в значительной мере теряет свою абстрактность.

Выход за пределы данной действительности Горький пытается найти на почве ее самой, ее средствами.

В соответствии с этим образы Г. получают реальное наполнение, берутся в связи с конкретными условиями жизни. Главное место в творчестве Г. этого периода занимают окуровские люди, окуровский быт. И затем вплоть до самого последнего произведения — "Жизнь Клима Самгина" — Г. преимущественно занят различными категориями образов мелкобуржуазной интеллигенции, расщепившейся на вышедших в буржуа и протестующих.

Основной образ, в котором нашло свое художественное выражение социальное основание творчества, в котором это последнее выступает как наиболее адекватное социальной действительности и как наиболее характеризующее именно данный этап развития социального феномена, раскрытого в Г., — это образ человека, выброшенного из своей колеи, неудовлетворенного угнетающей действительностью, но бессильного преодолеть ее средствами самой действительности.

Отсюда — неразрешимые противоречия, постоянная неудовлетворенность, трагедия этого человека.

Этот образ вырастает на почве противопоставления ему ряда других, побочных образов.

Социальные условия, в которых живут горьковские люди, неприглядны.

Это мещанское существование, до краев переполненное скукой, будничной беспорывностью. "Скучно" — одна из самых излюбленных у них характеристик жизни. В этой жизни слишком мало праздников, порывов, зато вдоволь зверства, мещанского самодовольства и озлобленности.

Взамен уважения к достоинству человека — его постоянное унижение.

Нет прочного, устойчивого места — постоянное перебрасывание человека, заставляющее его крепко держаться за жизнь, драться за нее. "Мир — зверь" — такова формула этой действительности.

Постоянная неустойчивость своего социального положения, порожденная развивающимся ходом капиталистических отношений, рождает неудовлетворенность действительностью и отрицание ее. Каковы же пути этого отрицания, данные в образах Г.? Укажем здесь основные.

В творчестве Г. мы встречаемся с мечтателем, заменяющим действительную ограниченность жизни привлекательной, убаюкивающей мечтой.

Мечта о необыкновенном, переодевание обыкновенных будничных людей и отношений в прекрасный, но иллюзорный блеск желанного, но недостижимого, подмена неприглядной правды призраком, ложью. Все это — различные варианты конфликта стремлений к красочной жизни и порабощения жизнью.

Это — простейший элементарный путь отрицания гнетущей действительности и ее преодоления.

Но преодоление иллюзорно: оно не уничтожает рабства жизни, а лишь украшает его, навевает человечеству "сон золотой". Жизнь вскоре вступает в свои права, разрушает мечту, резко разоблачает ее. Мечта необходима — это постоянно утверждают герои Г., — но не дает выхода и недостаточна — это постоянно утверждает суровая жизнь, врываясь своей неукоснительной и прямолинейной правдой.

Замена неприглядной жизни мечтой о лучшей жизни, ложь, прикрашивающая жизнь, — это свойство бессильных, придавленных жизнью людей. Таковы: Тереза ("Болесь"), Яков ("Трое"), Арина ("Скуки ради"), Торсуев ("Рассказ о безответной любви"), Фома Вараксин ("Романтик"), такова, мечта о королеве Марго ("В людях") и др. Эти образы входят в творчество Горького как необходимые, но не как стержневые элементы, здесь выступают свои философы. проповедники прекрасной лжи. Их проповедь, направленная на утешение людей, нередко приносит еще большие мучения и всегда разбивается жизнью.

Таков Лука ("На дне"), Протасов ("Дети солнца"), Отшельник (рассказ того же названия) и др. Их наилучшие стремления и их утешения прикрашивают гнет жизни, но не дают из нее выхода.

Вторая категория образов — это безвольные рабы жизни, "ненужные". Действительность коверкает и выбрасывает их как ненужную ветошь, часты уходы героев такого типа в монастырь.

Таковы: Митрий ("На плотах"), Никита ("Дело Артамоновых"), Павел ("Васса Железнова") и др. Бессилие и ненужность нередко ведут к подлости.

Но подлость эта объясняется не злой волей, не демоническим эгоизмом, а их безволием, неприспособленностью образов: Евсей ("Жизнь ненужного человека"), герой рассказа "Карамора", Никонова ("Жизнь Клима Самгина"). Ни образы мечтателей и утешителей, ни образы ненужных и безвольных людей не являются центральными для действительности социальной группы, говорившей через Г. Всей логикой произведений они оттесняются как нечто преодолеваемое, еще действительное, но уже не разумное, ибо в самой социальной действительности низших слоев мелкой буржуазии назревал выход не только в мечту и не только в рабскую ненужность, но и в протест, в борьбу, в реальное отрицание гнета во имя реальных же целей. На этой основе и выступает характерный для Г. образ человека, отрицающего неприглядность жизни, протестующего, пытающегося найти выход в самой жизни. Образы неудовлетворенных жизнью, ищущих себе место в действительности, проходят через все произведения Г. В эволюции горьковского творчества одни образы идут от Орлова ("Супруги Орловы"), другие — от Николая Павловича ("Тоска"). К первым относятся — Фома Гордеев ("Фома Гордеев"), Илья Лунев ("Трое") и др. В этих образах дан беспредметный, неосознанный в своей цели протест против тесноты жизни, ведущий благодаря своей беспредметности к личному краху этих героев.

Ко второй категории относятся: Матвей Кожемякин ("Жизнь Матвея Кожемякина"), Петр Артамонов ("Дело Артамоновых"), Клим Самгин ("Жизнь Клима Самгина"). Они недовольны жизнью, но участвуют в ней, подчиняясь ее течению.

Они — скептики, постоянно разрываемые противоречиями между своим осуждением жизни и полной неуверенностью в себе, своих целях, своей воле. Несмотря на свое участие в жизни — они ее сторонние наблюдатели.

Из них рождаются потом и образы сильных и уверенных буржуа, и образы разрушающих буржуазное благополучие пролетарских революционеров.

Маякин ("Фома Гордеев"), Варавка ("Жизнь Клима Самгина"), Алексей и Мирон Артамоновы ("Дело Артамоновых") относятся к первой категории.

Скептицизм и тоска Тихона Павловича здесь преодолеваются.

В них живет активность, сознание своей устойчивости, довольство своим положением на почве буржуазного существования.

Но есть и другой путь приобретения силы, активности и воли, путь, который избрали герои с наиболее полно выраженной психологией класса.

Хищный Челкаш ("Челкаш"), освобождающийся от жадности собственничества, Мальва ("Мальва"), освобождающаяся от условностей и пут обыденной морали, Варенька Олесова ("Варенька Олесова"), Кувалда ("Бывшие люди") с его низвержением мещанского благополучия Петунниковых, и Сатин ("На дне") с его проповедью "Человека". Протест и бунт, намеченные в Орлове — Фоме Гордееве, приобретают здесь более реальный смысл. Наиболее ярким и вместе с тем символическим выражением этого преодоления действительности по пути нарушения ее, по пути стремления к идеалу — является гордый "Человек", поставленный над людьми и жизнью; этот абстрактный идеал абстрактного человека, достаточно общий, чтобы будить чувство протеста, не дает, однако, указаний пути, средств, цели реальной борьбы за реальные идеалы.

Такими же по существу были "Песня о соколе" и "Песня о буревестнике". Этот беспредметный в ранних образах Г. протест впоследствии конкретизируется, приобретает реальное наполнение в образах пролетарских революционеров.

Но эти образы не получили полноценного идеологического и художественного выражения.

В "Матери" наиболее ярко развиты — мать, Андрей Находка и Рыбин. Павел дан схематично и несколько книжно.

Интересно восприятие революции Андреем Находкой.

Он по-своему воспринимает и проповедует социалистические идеи, и в его устах они звучат более возвышенно, чем у рационалиста Павла Власова, но менее верно по своему социальному смыслу.

Характерно, что он расширяет лозунг социал-демократии: "люди всех стран, соединяйтесь в одну семью". Он поднимает "сегодня наше знамя, знамя разума, правды, свободы". Он непрочь облечь свои идеи в архаические религиозные формы: "Мы пошли теперь крестным ходом во имя бога нового, бога света и правды, бога разума и добра". Руководящее начало в Находке — его эмоциональное, почти религиозное восприятие идеи объединения людей, идеи изгнания из жизни несправедливости, его неясная мечта о новом справедливом мире. Эта борьба по всему своему социальному составу укладывается в рамки протеста против тесноты жизни во имя абстрактного "Человека". Чрезвычайно интересно преломились социалистические идеи в образе Ионы ("Исповедь"), богочеловек — богоборчество, социализм как религия и т. п. Все это не что иное, как своеобразное преломление социалистических идей в мелкой буржуазии, своеобразные социалистические утопии.

Нил "в Мещанах" назван автором машинистом и также, по существу, вступает в конфликт с мещанством, во имя гордой, свободной личности.

И лишь в пьесе "Враги" есть более уверенная попытка дать классовую психологию пролетариата.

Но эти произведения и эти образы наименее художественны, наименее полноценны, в них больше всего идейных и художественных противоречий.

Это произошло в силу того, что пролетариат еще выступает в творчестве Г. не как субъект, а как его объект.

Пролетарская идеология повлияла на творчество Г., но преломилась там, как проповедь абстрактного "Человека" гуманности, свободы личности, своеобразного утопического социализма — она не могла найти своего адекватного художественного и идеологического выражения.

Метод развертывания указанных образов находится в соответствии с тем социальным содержанием, которое в них дано. В основе развертывания образа у Г. нет устойчивого сюжетного стержня.

Образы развертываются не на основе развития органических отношений между героями, вытекающими из их общей бытовой или другой связи, а на основе хроникального накопления образов, положений, ремарок автора и т. п. Произведения Г. по своему типу — скорее дневники.

Одни ведутся от имени самого Г., другие от имени центрального, по замыслу автора, героя. Наиболее характерное для Г. построение — это жизнеописание.

Так построены — "Фома Гордеев" (жизнеописание Фомы Гордеева), "Исповедь" (жизнеописание Ионы), "Трое" (жизнеописание Ильи Лунева), "Жизнь ненужного человека", "Жизнь Матвея Кожемякина", "Жизнь Клима Самгина", "Детство", "В людях", "Мои университеты" (последние три произведения дают хронику фактов от лица автора), и др. Не случайно, что там, где Г. не связывает себя необходимостью стройной интриги, он наиболее ярок: "Детство", "В людях", "Мои университеты" — несомненно наиболее совершенные произведения Г. Но в них и наиболее полно выражено стремление отрешиться от стройного сюжета.

Г. всего слабее там, где необходимо наибольшее действие героев.

Таковы его пьесы. Здесь автор должен облекать свое творчество в формы менее адекватные его содержанию.

Характеристика образов, событий развертывается вокруг героя, поставленного в центр произведения (Фома Гордеав.

Илья Лунев, Матвей Кожемякин, Петр Артамонов, Клим Самгин и др.). Смежные образы группируются вокруг центрального.

Они вводятся часто механически (благодаря встрече), их введение нередко не мотивировано логикой произведения.

Герои приходят и уходят, обменявшись двумя-тремя репликами, чтобы не возвращаться, или возвращаются для такой же эпизодической роли. Второстепенные герои вводятся как разновидности человеческого рода, они заинтересовывают автора сами по себе, а не в связи с необходимой логикой произведения.

Отдельные образы могут быть удалены или переставлены без того, чтобы существенно нарушилась логика произведения.

Характеристика образов достигается не их углубленной трактовкой, а количественным накоплением вводных образов.

Здесь не встретятся герои с усложненной психологией и философией.

Их психологическое и идейное содержание сводится к небольшому количеству характерных черт. Здесь нет большого внутреннего усложнения психологии отдельных героев, как у Толстого, Достоевского.

Произведение строится на основе развития психологии многих действующих лиц. В "Матвее Кожемякине", "Жизни Клима Самгина" так велико количество героев, так несложно их внутреннее содержание, что некоторые из них выпадают из контекста восприятия, мелькают, как. случайные тени. Произведения Г. строятся по принципу механического накопления положений, событий, описаний природы, быта, внешности героев и т. п. Каждый из этих элементов приобретает в произведении самодовлеющий характер, ослабленно связанный с необходимой логикой развертывания основного конфликта, данного в произведении.

Отдельные эпизоды выпадают из необходимой логики основной интриги произведения, они для нее не существенны.

В этом отношении особенно характерны вставки песен и описания пения, рассказы героев о своей жизни, пейзажи, рассуждения автора и т. п. Элементы эти вводятся не в силу необходимости для основной интриги и для характеристики образов, а в силу их самостоятельной важности.

Так пейзаж, описание пения выступают у раннего Г. как начала, противопоставленные скучной и обыденной жизни. Эти особенности сами по себе не являются недостатком творчества, они являются этапом развития творчества определенной социальной группы, — они легко объяснимы условиями образа протестующего человека, выбиваемого из своей устойчивой социальной базы, движущегося к пролетариату, хотя и не сливающегося с ним. Разрушение устойчивых жизненных рамок, протест против гнета жизни во имя человека, социальная направленность творчества — все это выразилось в отвлечении от устойчивой сюжетной интриги, для которой нужны устоявшиеся жизненные рамки, в выдвижении личности героя, ибо отношения изменчивы, изменчива обстановка.

Действие выступает не как процесс, а как событие — личность вырастает и связует эти элементы.

Социальная направленность не дает материала для психологического самоуглубления, она вырастает в необходимость суждения о жизни, о многих фактах, о многих людях, о всей жизни. Автор проводит перед читателем вереницу образов, фактов, чтоб выразить суждение о "мерзостях жизни", чтоб через образы свои протестовать против "свинцовых мерзостей". Но так как этот протест основан еще не на действии, не на массовом движении, перестраивающем жизнь, не на действии борющегося пролетариата, — он превращается в проповедь, в протест мыслящих, но еще не действующих людей. Библиография: I. Первое собр. сочин. Г. было предпринято изд-вом "Знание". Было выпущено 9 тт. под заглавием: "Рассказы и пьесы" (СПб., 1905—1910), некоторые тт. выдержали до 10 изд.; следующие 11 тт. под заглавием: "Собр. сочин." были изданы в изд-ве "Жизнь и знание"; Полное собр. сочин. прилож. к "Ниве", за 1917—1918 (вышло 9 тт., изд. не было закончено);

Собр. сочин., изд. "Книга", Берлин, 1923—1928 (вышло 21 тт.); Собр. сочин., Гиз, Л., 1924—1928 (вышло 22 тт.) и многочисленные отд. издания.

К юбилею Г. были изданы Гизом "Избранные произведения" Г. в особом юбилейном оформлении и массовым тиражом.

Почти все произведения Г. переведены на иностранные яз. П. Михайловский Н., Литература и жизнь (О Максиме Горьком и его героях), "Русское богатство", 1898, IX — X и в сб. "Отклики", т. II, СПб., 1904; Андреевич (Соловьев Б. А.), Книга о М. Горьком и А. П. Чехове, СПб., 1900 (здесь же и автобиография Г.); Бодяновский В. Ф., Максим Горький, СПб., 1901 (2-е изд., СПб., 1903); Коробка Н. И., Горький и его общественное значение, "Образование", 1901, IV — VI; Вогюэ M., M. Горький как писатель и человек, М., 1902 (2-е изд., М., 1903); Луначарский А. В., "Отклики жизни", сб. ст., СПб., 1906; Плеханов Г. В., К психологии рабочего движения (М. Горький, "Браги"), "Современный мир", 1907, V (и в сб. "От обороны к нападению", М., 1910); Боровский В. (подп. Орловский П.), Из истории новейшего романа.

Горький, Куприн, Андреев, сб. "Из истории новейшей русской литературы". изд. "Звено", М., 1910, перепеч. в сб. ст. "Русская интеллигенция и русск. литератуpa", Харьков, 1923 и в кн. Воровского "Лит-ые очерки", М., 1923 (в последнем сб. и др. ст. Воровского);

Неведомский M., Максим Горький, "История русск. литературы XIX в.", под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского, т. V, 1910; Овсянико-Куликовский Д. Н., Итоги русской художественной литературы XIX в., "Вестник воспитания", 1911, VI — VIII; 1912, I; Его же, Собр. сочин., т. V, СПб., 1911 (ст. "Социальные отбросы"); Чуковский К. И., Две души М. Горького, Л., 1924; Луначарский А. В., Литературные силуэты, Гиз, Л., 1925; Горбачев Г., Капитализм и русская литература, ч. II, гл. IV, Гиз, Л., 1925 (2-е изд., Гиз, 1928); Григорьев Р., Максим Горький.

Гиз, М., 1925; Груздев И. А., Максим Горький, Биографический очерк (По новым материалам), Л., 1925; Шкловский В., Удачи и поражения М. Горького, изд. "Заккнига", 1926; Королицкий М. С., Максим Горький.

Его творческий и жизненный путь, Л., 1927; "Максим Горький", сб. критич. ст. о нем, сост. Будков П. Е. и Пиксанов Н. К, Гиз, М., 1928 (ст. В. Фриче, В. Воровского, Р. Григорьева, М. Неведомского, Л. Троцкого, И. Кубиков а, Е. Соловьева, Г. Плеханова); "Максим Горький", изд. "Никитинские субботники", М., 1928 (здесь даны ст. марксистов, не попавшие в предыдущий сборник: А. Луначарского, А. Воронского, А. Лежнева, В. Полонского и др.); Беспалов П., Стиль ранних рассказов Г., "Литературоведение", сб. под ред. В. Ф. Переверзева, М., 1928; ср. Его же, Логика образов раннего Горького, "Печ. и рев.", 1928, IV; "М. Горький в Н. Новгороде", сб. под ред. Я. О. Збиневича и др., Н. Новгород, 1928; "Горький", сб. ст. и воспоминаний, под ред. И. Груздева, Гиз, М. — Л., 1928; Горбов Д., Путь М. Горького, М., 1928; Коган П., Горький, Гиз, М. — Л., 1928; "О Горьком — современники", сб. воспоминаний и ст., М., 1928; Фриче В. М., Максим Горький и пролетарская литература, "Красная новь", 1928, III. III. Фомин А. Г., Библиография новейшей русской литературы, "Русская литература XX в.", под ред. С. А. Венгерова, ч. I, кн. 5, год изд. не обозначен (регистрация доведена до июня 1914); Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, Гиз, М., 1928; Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, Гиз, М., 1928; Груздев И. и Балухатый С., Максим Горький.

Памятка-справочник, Гиз, Л., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН, М., 1928. И. Беспалов. {Лит. энц.} Горький, Максим (Алексей Максимович Пешков).

Род. 16 (28) марта 1868, в Нижнем Новгороде, ум. 18 июня 1936, в Горках (под Москвой).

Пролетарский писатель-гуманист, публицист, общественный деятель, "буревестник революции". В литературе дебютировал публикациями в провинциальных газетах (псевд. Иегудиил Хламида, М. Горький).

Первый рассказ — "Макар Чудра" (1892, Тифлис).

Первая большая повесть — "Фома Гордеев" (1899). Раннее творчество пронизано романтикой ("Данко", "Девушка и смерть", "Песня о буревестнике" и др.), но в то же время посвящено простому человеку.

С 1901 г. возглавил издательство товарищества "Знание", в сборниках которого печатали свои произведения Л. Н. Андреев, А. И. Куприн, А. С. Серафимович и др. В годы Октябрьской революции много сделал для спасения творческой интеллигенции от голодной смерти и расстрелов.

В 1921—1928 гг. в эмиграции (Италия, Сорренто).

С 1928 г. — вновь в СССР, сотрудничает с советской властью (напр. возглавил создание коллективной книги, в которой советские писатели воспевали строительство Беломорско-Балтийского канала, сооружавшегося политзаключенными), ведет широкую издательскую деятельность, создает Литературный институт и др. Произведения: "На дне" (пьеса, 1902), "Мещане" (пьеса, 1901), "Дачники" (пьеса, 1904), "Дети солнца" (пьеса, 1905), "Варвары" (пьеса, 1905), "Враги" (1906), "Мать" (роман, 1906), "Городок Окуров" (1909), "Детство" (1913—1914), "В людях" (1915—1916), "Мои университеты", "По Руси" (цикл рассказов, 1912—1917), "Исповедь" (повесть, 1908), "О русском крестьянстве" (1922), "Рассказы 1922—24 годов", "Заметки из дневника" (1924), роман "Дело Артамоновых" (1925), "Жизнь Клима Самгина" (1925—36).