Гермоген (Ермоген) патриарх Московский

— святой, патриарх Московский.

Когда и где родился Г., кто он был по своему происхождению, как вообще прошла первая половина его жизни — точно и определенно неизвестно.

Можно предполагать, что он родился не позднее 1530 г., так как в 1610 г. поляки называли его осмидесятилетним старцем.

Родиной его были, вероятно, места приволожские или придонские.

В Казани и до сих пор существует предание о происхождении Г. именно из этого города.

Но с другой стороны, польские источники дают основания думать, что в молодости Г. был донским казаком.

Мирское имя Г. было, вероятно, Ермолай.

В 1610 г. на патриарших землях в Москве им была воздвигнута церковь во имя св. Ермолая, как предполагают, в честь святого, имя которого он носил в миру. К какому сословию принадлежал патриарх Г. по своему происхождению, — на это исследователи отвечают различно.

Одни думают, что он происходил из рода Шуйских (Рюриковичей) или Голицыных (Гедиминовичей), другие причисляют его к посадскому, торговому классу, третьи склонны считать его казаком, и, наконец, четвертые настойчиво стараются причислять его к духовному сословию.

Какое из этих предположений наиболее приближается к истине — в настоящее время с определенною точностью сказать невозможно.

Достоверные факты исторической деятельности патриарха Г. и в особенности его литературные произведения дают твердое основание полагать, что Г. от природы имел выдающиеся способности, которые он развил школьным и затем самостоятельным образованием.

Исследователи полагают, что учителем Г. был архиепископ Казанский Герман, человек книжный, любивший просвещение и заботившийся об его распространении.

Эту любовь к книге Герман передал и своему ученику: книжные занятия для Г. были приятным и любимым делом. Впоследствии, когда ему приходилось бывать по делам службы в Москве, Г. в свободное от занятий время работал в библиотеке Чудова монастыря, с составом которой он был хорошо знаком.

Не подлежит никакому сомнению, что на поприще церковно-общественной деятельности Г. выступил очень образованным и просвещенным по тому времени человеком.

Когда началась эта деятельность Г. — точно сказать также трудно.

Первое достоверное известие о служебном положении Г. относится к 1579 г., когда произошло явление чудотворной иконы Казанской Божией Матери.

В это время Г. было уже 50 лет и он занимал должность приходского священника Гостинодворской церкви в Казани.

Следовательно, несомненно, что начало общественной деятельности его следует относить к более раннему времени.

Положение приходского священника в такой церкви, как церковь св. Николая в Гостином Дворе, делало Г. очень заметным лицом в Казани.

Но с тех пор, как совершилось явление чудотворного образа Казанской Божией Матери, популярность гостинодворского иерея достигла широких размеров и немало способствовала его дальнейшему служебному повышению.

Г. принимал весьма деятельное участие в обретении чудотворной иконы. Он первый удостоился чести взять икону с древца, которое было утверждено на том месте, где икона была вырыта из земли, показал ее собравшемуся народу и торжественно перенес ее отсюда в церковь св. Николая Тульского.

Ему же было поручено Казанским архиепископом Иеремиею следить за торжествами в честь обретения чудотворного образа; он видел чудесные знамения от иконы и им же, вероятно, было составлено Краткое Сказание о явлении чудотворной иконы и о чудесах от нее, отосланное вскоре царю Иоанну Грозному.

Впоследствии, спустя 15 лет после чудесного события, именно — в 1594 г., им было составлено подробное "Сказание о явлении Чудотворной Иконы Пресвятыя Богородицы во граде Казани". В 1587 г., как думают, после смерти своей жены, Г. принимает монашество и в этом звании всецело посвящает себя служению церкви.

Иноческое пострижение он принял, по всей вероятности, в Чудовом монастыре в Москве, так как эта обитель называется его "обещанием", т. е. местом, где он давал обеты монашеского послушания.

Вскоре после пострига Г. получает сан игумена, а затем и архимандрита, и назначается настоятелем Казанского Спасо-Преображенского монастыря.

В этой должности Г. пробыл не более трех лет, работая над благоустройством монастыря и занимаясь миссионерской деятельностью, так как этот монастырь имел по преимуществу миссионерское назначение. 13 мая 1589 г. Преображенский архимандрит возводится в сан епископа Казанского с предоставлением ему митрополичьего титула и с правом именоваться вторым после патриарха и первым после Новгородского владыки.

Пред первым Казанским митрополитом открывалось очень широкое поле деятельности.

Ему предстояло продолжать работу своих предшественников по христианизации и утверждению русской гражданственности в обширном Казанском крае. 17 лет работал в этом направлений митрополит Г., и несмотря на неблагоприятные условия, его деятельность не была бесплодной.

Первой и главной заботой митрополита Г. было просвещение инородцев Казанского края светом христианского учения.

В этой просветительной деятельности Г. стремился не столько к количественному увеличению числа новообращенных, сколько главным образом к внутреннему усвоению ими начал христианской жизни. Случалось нередко, что новообращенные инородцы только по имени были христианами, а в своей жизни оставались теми же язычниками с их нравами и укладом жизни. Г. боролся против этого прежде всего мерами нравственного воздействия, словом убеждения.

Не довольствуясь внушениями в каждом отдельном случае, Г. 12 февраля 1591 г. созывает всех новокрещенцев в Казань и здесь в Соборной церкви поучает их в продолжении нескольких дней истинам Слова Божия и наставляет их в правилах христианской жизни. Но проповедь не всегда оказывалась действенной.

В таких случаях митрополит Г. обращался за содействием к центральной власти, власти царя и патриарха.

Меры этой последней были круты и суровы.

Но Г. прибегал к ним, объясняя это заботой о спасении новообращенных, скорбью о душах их. Так, по его просьбе, Казанским воеводам был дан приказ переписать всех новокрещенцев с их женами, детьми и слугами, собрать их в Казань и объявить, чтобы они к своей прежней мусульманской вере не обращались, по объявлении же им этого, повелевалось всех новокрещенцев собрать в одну слободу, устроить ее, где удобно будет, в остроге или за острогом, но только непременно среди русских людей и чтобы татар близко не было; каждый новокрещенец обязан был затем сам выстроить себе один или более Дворов, а того, кто не захочет иметь свой дом, отдавать на поруки, а иных предписывалось даже и в тюрьму сажать.

В устроенной таким образом слободе должна была быть построена церковь с особым при ней причтом.

Слободу должен был иметь в своем наблюдении добрый боярский сын, которому вменялось в обязанность зорко следить за поведением новокрещенцев.

Тех, которые сказались бы неисправными, он должен был "смирять": сажать в тюрьму, в железо, в цепи, и бить, некоторых же отсылать для эпитимии к митрополиту.

Татарские мечети, возникшие вопреки царским указам, по небрежности воевод, надлежало упразднить и новых не дозволять строить.

Всех православных, живших у татар и немцев, которым в таких случаях нередко угрожала опасность потерять веру отцов, приказано было отбирать и поселять среди православных христиан, а татарам и немцам запрещалось брать русских в услужение.

В целях более прочного христианского воздействия на казанское население митрополит Г. старался представить величие христианства и во внешних формах; он стремился подействовать на воображение казанских инородцев благолепием православных храмов.

Заботы об устроении храмов и украшении православных святынь составляли не менее существенную сторону деятельности казанского митрополита.

Так, по ходатайству Г. в монастыре, где находилась чудотворная икона Казанской Божией Матери, был устроен каменный храм Богоматери с двумя приделами: Успения Пресв. Богородицы и Св. Александра Невского.

Храм был богато украшен, а чудотворный образ Казанской святыни осыпан из царских сокровищ "златом и камением драгим и жемчугом великим". Благодаря содействию Г., был сооружен великолепный храм во имя Преображения Господня в Спасо-Преображенском монастыре.

Им же была построена церковь во имя Михаила Архангела в селе Архангельском, (что ныне Казанская пригородная слобода), а также воздвигнут храм во имя Димитрия Селунского в Ягодной слободе.

При Г. была устроена церковь в селе Борисоглебском.

При нем же Соборный храм Казани был богато украшен иконами, а на колокольне был повешен колокол.

К Гермогеновскому времени относится учреждение Казанского Федоровского монастыря и устроение в Свияжске каменного Сергиевского храма при женском Иоанно-Предтеченском монастыре.

Заботясь об устроении Казанской церкви, Г. особенное внимание уделил вопросу о чествовании русских воинов, "на костях которых встала христианская и русская Казань". До него имена русских героев, павших при покорении Казани, не были вписаны в общие помянники.

Г. решил устранить это действительно ненормальное явление.

Он сначала стал тщательно собирать сведения о павших в бою под Казанью, а затем уже обратился к патриарху с ходатайством установить годичный поминовенный день для них. Вместе с этим Г. просил патриарха разрешить ежегодное особое поминовение мучеников казанских, пострадавших от неверных татар за имя Христово: Иоанна Нового, Стефана и Петра. Патриарх Иов немедленно отправил ответную грамоту митрополиту Г., в которой разрешал ежегодно поминать казанских героев на обедне в первую субботу после Покрова Пр. Богородицы, и затем приказывал имена героев и мучеников занести в общий синодик для поминовения в Неделю Православия, а особое поминовение казанских мучеников установить по усмотрению его, митрополита.

Г. таким днем определил быть 24 января.

Вместе с этим Г. восстановил память своего учителя архиепископа Германа, умершего в Москве при Грозном, гнев которого он навлек на себя. При содействии Г. мощи Германа были перенесены в Свияжск, жители которого были живыми свидетелями высокой жизни Германа.

Несколько позднее были открыты Г. мощи св. Гурия и Варсонофия, святителей Казанских.

Им же были найдены останки иноков Ионы и Нектария, бояр из фамилии Застолбских, преданных учеников св. Гурия. Деятельность Г., митрополита Казанского, не ограничивалась пределами только Казанского края. Г. знали, и притом хорошо знали, и высоко ценили в Москве и в других городах, куда он ездил по разным делам. В 1587 г. он был здесь по случаю своего пострижения в монашество, в 1589 г. он принял здесь хиротонию во епископа.

Был он здесь по случаю избрания на царство Бориса Годунова; участвовал во всенародном молении при Борисе под Новодевичьим монастырем.

В 1595 г. он ездил в Углич для открытия мощей удельного Угличского князя Романа Владимировича.

С воцарением Лжедмитрия І, Г. получил звание сенатора, а вместе с тем и право заседать в Сенате, преобразованном из Боярской Думы. Это новое положение побуждало его теперь чаще ездить в Москву, где ему независимо от его воли все чаще и чаще приходилось выступать в качестве видного политического деятеля.

В Москве он определенно стал на сторону противников Лжедмитрия, так как не мог допустить подчинения русской церкви римскому папе. Особенно ярко выказалось оппозиционное настроение Г. на том соборе иерархов, на котором обсуждался вопрос, может ли православный царь жениться на католичке Марине Мнишек.

Казанский митрополит вместе с Коломенским епископом Иосифом и некоторыми протопопами открыто восстал против намерений Самозванца, за что и подвергся опале: Лжедмитрий "повеле митрополита сослати в Казань, и тамо святительский сан с него сняти, и в монастырь заключити". К счастью, Самозванец был вскоре низложен и Г. сохранил свое прежнее положение.

На русский престол вступил Василий Иванович Шуйский.

Патриарх Игнатий был низложен и его место занял митрополит Г. Выдающаяся деятельность Г., как Казанского архипастыря, его образованность, нравственная чистота, определенные политические убеждения и непоколебимая стойкость в отстаивании своих воззрений — вот главнейшие причины, побудившие собор русских иерархов остановиться на нем, как на преемнике вероломного Игнатия. 3 июля 1606 г. в Успенском Соборе состоялось посвящение Г. в сан патриарха Московского и всея Руси. С этого момента Г. становится крупной исторической личностью и его деятельность приобретает особенное значение.

Патриарх Г. выступает не столько в качестве церковного деятеля, сколько в роли политического борца. Чисто церковная деятельность нового патриарха была далеко не заурядной; она выражалась, между прочим, в построении патриархом новых церквей (церковь Ермолая в Москве), в восстановлении древних служб (службы ап. Андрея Первозванного), в составлении литературных произведений агиологического характера (Слово об обретении мощей Алексия, митрополита Киевского), в продолжении дела исправления церковно-богослужебных книг, причем он не ограничивался благословением на печатание книг, а сам свидетельствовал печатные переводы, и старался об улучшении внешних условий печатного дела (как, например, по его ходатайству царь В. И. Шуйский устроил новую штамбу для печатания книг и новый превеликий дом для типографии, сгоревший в 1611 г.). Как строгий ревнитель церковного благочиния, Г., конечно, внимательно следил за тщательным исполнением подведомственным ему духовенством церковно-богослужебных требований.

В этом отношении должны быть отмечены его особенные заботы об искоренении непорядков в области церковного пения. Некоторые из мирян "писанием" обращали внимание патриарха на эти непорядки, и Г. , в ответ им издал "Послание наказательно ко всем людям, паче же священником и диаконом о исправлении церковного пения". Это послание впоследствии, когда вопрос о многогласии получил особенную остроту, сделалось особенно важным; на него ссылались русские иерархи на соборе 1651 г. в доказательство того, что многогласие — давний порок, с которым надлежало бороться всеми решительными мерами.

Немало занимала патриарха и борьба с латинством.

С этим злом он боролся и литературным путем, и главным образом путем миссионерских собеседований с латинами.

Борьба Г. с латинством носила характер довольно бурный, что дало повод полякам-католикам впоследствии упрекать Г. в том, что он разжигал ненависть к ним москвитян.

Но особенное внимание Г. обращал на укрепление в духовенстве чувств законности и порядка.

Политические неурядицы захватили, конечно, и духовное сословие; некоторые из духовных "ко врагом причастницы быша". Конечно, это было нетерпимо, и Г. боролся с этим явлением всеми имевшимися в его распоряжении средствами: одних он увещевал, других умолял соблюдать данную ими клятву, третьих запрещал в священнослужении, и четвертых предавал проклятию.

Надзор за политическим настроением духовенства был установлен Г. самый тщательный и строгий.

Сам Г. очень хорошо знал настроение даже отдельных духовенных лиц. Так, в послании к Ефрему, митрополиту Казанскому, он рекомендует особенно следить за Софийским, Покровским и Ирининским попами, чтобы в них воровства не было. Церковная деятельность Г. хотя и была разносторонней и по тому времени выдающейся, но все же она бледнеет пред политическим подвигом патриарха.

С 1606 г. по 1610 г. политическая деятельность Г. тесно связана с личностью царя В. И. Шуйского.

Хотя последний и не был тем, чем желало бы видеть его большинство московских людей и сам патриарх, тем не менее Г. все время стоял за него, как за законного избранника народа, как за правомочного носителя власти.

В таком взгляде Г. на царя коренится источник всех политических выступлений патриарха в царствование В. И. Шуйского.

Ко времени появления в Москве Г. в сане патриарха политическое положение страны было уже довольно печальным.

В самой Москве волновалась чернь, в Северской Украине поднялось восстание, в областях Тульской и Рязанской, а также в Поволжье и в землях Вятских и Пермских вспыхнули смуты. Во имя новых самозванцев восставали села и города, отдельные лица и целые общественные классы.

Борьба с этой разрухой требовала сильную личность, которая натиску народных страстей могла бы противопоставить авторитет власти.

В. И. Шуйский для этой роли был совершенно неподходящим человеком, и его заменил патриарх Г. В Москве Г. не раз приглашал в Соборную церковь народ и увещевал его стоять за царя В. И. Шуйского, как за законного представителя власти.

К мятежникам в Северную Украину он послал митрополита Крутицкого Пафнутия с архимандритами и игуменами, поставив им задачей уговорить изменников отстать от мятежа во имя той же идеи. Когда шайки Болотникова, соединившись с дружинами рязанскими и тульскими, подошли к Москве и расположились у с. Коломенского, Г. лично ободрял павшее духом население, установил пост и благословил петь просительные молебны.

На выручку Москвы на этот раз явились по ярославской дороге 200 стрелков из Смоленска, с Двины, из Холмогор, и воры Болотникова были прогнаны.

Когда непосредственная опасность миновала, Г. начинает рассылать грамоты в города, доказывая ту же мысль о необходимости подчинения В. И. Шуйскому, как законному царю и представителю порядка.

Эта мысль, ясно и сильно выраженная, несомненно не могла не оказывать известного влияния на массу. Не без основания полагают, что может быть эти именно грамоты внесли разложение в ополчение Болотникова, отколовши от него тульские и рязанские дружины, чем и воспользовался В. И. Шуйский и совсем прогнал Болотникова от Москвы.

Наряду с грамотами и посланиями Г. употреблял и другие средства к укреплению в народных массах чувства уважения к законности и порядку.

Мятеж был силен призраком живого царевича Димитрия.

Жил же этот призрак в народном воображении потому, что не верили Шуйскому, который являлся в глазах народа клятвопреступником, целовавшим крест Лжедмитрию, тогда как ему хорошо должно было быть известно, что царевич был убит в Угличе.

Шуйский был действительно клятвопреступником, и чтобы избавить его от этого греха, а вместе с тем, следовательно, и рассеять призрак живого царевича Димитрия, патриарх Г. устроил акт церковного очищения, причем это очищение совершил тот, кто связал русских людей клятвой самозванцу, именно патриарх Иов, проживавший тогда в Старицком монастыре.

Но этот исключительный акт в общем не улучшил дела; положение В. И. Шуйского продолжало быть шатким.

Болотников не перестал тревожить Москвы.

Он только отошел к Туле и здесь засел с своими шайками.

Шуйский решил лично выступить против мятежников.

Патриарх разослал грамоты с призывом молиться за Царя, который вооружился на защиту веры и церкви от разорителей; а самого Болотникова предал проклятию.

На реке Восми Шуйский разбил Болотникова и разорил его гнездо, после чего с торжеством возвратился в Москву.

Как сообщают наиболее достоверные источники, патриарх остался недоволен возвращением Шуйского.

По мнению патриарха, ему надлежало бы идти на второго самозванца или на Тушинского вора, чтобы истребить зло в самом его начале.

Но Шуйский отправил против нового врага своего брата Дм. Шуйского, а сам явился в Москву, чтобы вступить в брак с княжной Марьей Петровной Буйносовой-Ростовской.

Последующие события показали, что патриарх был прав, когда настаивал, чтобы В. И. Шуйский после поражения Болотникова шел на Тушинского вора. Дм. Шуйский не смог задержать второго самозванца и последний почти беспрепятственно подошел к Москве.

Началось двуцарствие и междоусобная борьба боярского царя В. И. Шуйского с крестьянским государем, засевшим в Тушине.

Патриарх напряг все свои усилия к тому, чтобы внести успокоение в народную массу. Когда в Москве обнаружился недостаток хлеба, вследствие отсутствия подвоза, и купцы значительно повысили цену на хлеб, Г. созвал вельмож и купцов в Успенский собор и увещевал последних быть сострадательными к народу, и когда это не подействовало, распорядился открыть для продажи троицкие амбары, находившиеся при Богоявленском монастыре у Троицких ворот. Сама Троицкая Обитель испытывала в это время ужасное состояние от войск Лисовского и Сапеги, и Г. настойчиво указывал Шуйскому на необходимость оказать поддержку знаменитой обители, говоря, что "если взята будет обитель Преподобного, то и весь предел русский погибнет до моря океана". В то же время Г. продолжал действовать в пользу Шуйского путем рассылки грамот и посланий, которые несомненно оказывали свое благотворное действие, хотя, правда, и не такое значительное, на которое они были рассчитаны.

Успокаивая непокорную, вышедшую из повиновения народную массу, Г. не раз подвергался личным оскорблениям, как это было 25 февраля 1609 г. Но это не останавливало патриарха и он продолжал идти по раз намеченному пути. Благодаря такой энергичной деятельности Г. в этот исторический момент, агитация Тушинского вора была парализована.

Один за одним тушинцы стали возвращаться в Москву, как, напр., возвратился князь Гагарин, который принимал такое деятельное участие в мятеже 25 февраля.

Но все это не могло спасти В. И. Шуйского, он продолжал падать по наклонной плоскости.

Участь его собственно была уже предрешена.

В народе стали ходить слухи, определенно указывающие день предполагаемого убийства царя (Николин день, Троицу).

Настроение народа с каждым днем становилось подавленней и мрачней.

Но патриарх не складывал своего оружия, он продолжал борьбу за Шуйского.

Он не раз выходил лично увещевать буйную толпу, причем его речи сопровождались слезами, которые текли на бороду и одежды.

Вся надежда В. И. Шуйского была на кн. М. В. Скопина-Шуйского, который шел на выручку Москвы от тушинцев из Новгорода с немецкими людьми, нанятыми в Швеции.

Натиск Скопина-Шуйского освободил Москву от тушинцев.

Но вскоре этот народный герой умер, войска, отправленные под начальством Дм. Шуйского против Сигизмунда были разбиты Жолкевским, подступившим после этого к Москве, куда с юга подошел также и Тушинский вор. В. И. Шуйский держаться более на престоле не мог: 17 июля 1610 г. он был низложен с престола и пострижен в монахи.

На этот раз ничего не смог сделать для Шуйского даже и патриарх Г. Но он не изменился в своих отношениях к нему: патриарх продолжал считать его законным царем и впоследствии, основываясь на том, что обет отречения от мира вместо Шуйского давал кн. Тюфякин, он признавал монахом не Шуйского, а этого последнего.

По низложении В. И. Шуйского, начинается, как справедливо выражаются некоторые исследователи, исключительное служение Г. родине и церкви.

После июньского переворота государственная власть перешла к семи боярам, во главе которых стоял князь Мстиславский.

Пред Семибоярщиной прежде всего и главным образом вставал вопрос об избрании нового царя, каковой вопрос и был поставлен на созванном ею Земском соборе.

В решении этого вопроса сразу же наметилось два течения: партия бояр выставляла кандидатом на русский престол польского королевича Владислава, партия же с патриархом во главе настаивала на возвращении престола В. И. Шуйскому, или, если уже это невозможно, то на избрании царем православно-русского боярина, как, напр., кн. В. Голицына или 15-летнего сына митрополита Филарета юного Михаила Феодоровича Романова.

Первое течение на этот раз взяло верх. Правительственная боярская партия вошла в переговоры с гетманом Жолкевским, стоявшим под Москвою, и решила заключить с ним, как с представителем польского короля, договор, по которому русский престол должен был перейти к польскому королевичу Владиславу при условии выполнения им некоторых требований в пользу боярского класса.

Патриарх оказался бессильным помешать намерению правящих бояр. Но, подчинившись им в вопросе о предоставлении престола королевичу Владиславу, патриарх Г. потребовал, чтобы непременным условием избрания Владислава было принятие им православной веры. Партия Г. настаивала, чтобы Владислав крестился до прибытия в Москву, чтобы он женился на православной русской, чтобы он не сносился с папой по делами веры, не принимал от него благословений и не допускал на Русь учителей латинской веры, чтобы Владислав смертью казнил того из русских, кто вздумал бы оставить православную веру и перейти в католичество, чтобы не было на Руси ни костелов, ни молельных домов других инославных исповеданий, чтобы православие по прежнему было господствующим исповеданием, имело бы свою красоту и целость в полной неприкосновенности.

Жолкевский отвечал на эти требования, что насиловать совести королевича нельзя, что если королевич будет царем, и по совести будет иметь желание, и польза государства того потребует, то он может тогда переменить веру. Бояре были уже готовы уступить Жолкевскому и соглашались заключить договор без требования об обязательности принятия им православной веры. Но когда доложили об этом Гермогену, он со всем освященным собором стал настойчиво протестовать против такой уступчивости бояр. За эту настойчивость патриарха обругали, а его попов чуть было не прибили.

Но тем не менее этот протест Г. был принят во внимание, и хотя Жолкевский не хотел и слышать о том, чтобы вопрос о вероисповедании королевича был решен в духе требований патриарха Г., тем не менее он стал уступчивей.

Обе стороны сошлись, наконец, на том, чтобы новый царь обязался венчаться от Г., чтобы он почитал иконы и мощи святых, охранял и украшал храмы, не отнимал церковных имуществ, не изменял положения духовенства православной церкви, не вмешивался в духовные дела, не ставил римских костелов и запретил пропаганду латинства.

Но должен ли он принимать православие или нет — вопрос об этом определенно не был выяснен в договоре.

В нем только выражалось пожелание бояр, чтобы Владиславу "креститься в их православную веру хрестьянскую греческого закона". Таким образом, партии Г. удалось добиться официального "обещания охраны православия, но не утверждения главы царства в православной вере". Народу же было прямо объявлено, что Владислав непременно примет православие.

После этого творцы договора: M. Салтыков и кн. В. Масальский явились к патриарху за благословением на дальнейшее ведение начатого дела. После некоторого колебания патриарх благословил этих двух бояр, сказав им: "Если в вашем намерении нет лести и в ваших замыслах не будет нарушения православной вере и разорения московскому государству, то пусть на вас будет от вселенской церкви, всего собора православной веры, четырех патриархов и от нашего смирения благословение; в противном случае пусть ляжет на вас клятва от вселенской церкви и от нашего смирения, и вы будете лишены милости Бога и Пресвятой Богородицы и приимите месть от него, наравне с еретиками и богоотступниками". Когда же к благословению подошел Михаил Молчанов, убийца Феодора Борисовича и приверженец двух самозванцев, патриарх не мог удержаться от гнева и велел с бесчестием выгнать его вон из собора.

После этого было снаряжено посольство к Сигизмунду, под Смоленск, для окончательного решения дела о королевиче Владиславе.

Посольство представляло собой часть Земского Собора и возглавлялось двумя лицами: ростовским митрополитом Филаретом и князем Василием Голицыным.

Послам был дан определенный наказ, по которому они должны были настойчиво требовать, чтобы Владислав явился в Москву православным.

Вместе с тем патриарх давал особые наставления Филарету и его свите, как они должны были вести себя пред Сигизмундом.

Кроме того, он вручил ростовскому митрополиту "писание, избрав от правил св. апостол и св. отец, на укрепление всем послам, и против еретиков различных многих еретических вер ответ, чего ради крестити их". С послами Г. отправил особые грамоты королю Сигизмунду и королевичу Владиславу, в которых убеждал не противиться желанию народа видеть на русском престоле царя православного.

Напутствуемое благословениями, посольство направилось под Смоленск хлопотать за русское дело. В Москве же встал новый вопрос, потребовавший от патриарха новой борьбы и новых усилий.

Бояре, опасаясь Тушинского вора, под влиянием Жолкевского, решили впустить в город польское войско, якобы для большей защиты Москвы от самозванца.

Но патриарх решительно воспротивился этому намерению бояр. Он многократно умолял бояр не предпринимать этого рискованного шага. Но на этот раз протест патриарха не привел ни к чему. Патриарху было сказано, что его дело смотреть за церковным строением, а в мирские дела ему не следует вмешиваться.

Причиной неудачи патриаршего протеста являлось то, что, по-видимому, слишком основательны были доводы бояр, желавших впустить поляков в Москву.

Один из бояр, именно И. Н. Романов так объяснял необходимость предпринимаемой меры: "видишь ты и сам, говорил он Г., какова в людях на Москве смута; нам надо свои головы от вора оберегать и воинских людей польских и литовских для береженья в столицу впустить.

Если на это не согласишься, то знай: сделается в столице какое дурно от вора, то в этом мы не будем виноваты, наши души будут чисты и перед Богом и пред государством.

Если гетман (Жолкевский) прочь пойдет от столицы, то и мы с ним, а своих голов не желаем отдавать вору". На эту речь боярина патриарх не мог возразить ни слова. Боярская партия осталась победительницей.

Жолкевский ввел свои войска в Москву.

Но сам он лично не долго оставался здесь. Из-под Смоленска им были получены известия, что Сигизмунд не склонен выполнять тех обещаний, какие даны были им, Жолкевским, московским боярам.

Это обстоятельство в глазах москвичей могло поставить Жолкевского в некрасивую роль прямого обманщика.

Тогда этот гетман решил уехать из Москвы под Смоленск.

Войско в Москве было оставлено под начальством Гонсевского.

Последний точно так же, как и Жолкевский старался обуздывать своеволие польских солдат, дабы таким образом заручиться расположением московских жителей и снискать благорасположение патриарха.

Бывали случаи, когда Гонсевский в своем заигрывании с московскими духовными властями заходил слишком далеко: не раз он подвергал провинившихся чрезмерным наказаниям, так что уже патриарх считал своею обязанностью заступаться за них. Но несмотря, однако, на это, патриарх продолжал оставаться противником поляков вообще и их домогательств.

Это хорошо сознавали сами поляки и не без причины считали Г. "бунтовщиком" против Владислава, которому уже присягнули русские люди. — Но что же делалось под Смоленском? Там прежде всего произошло изменение в вопросе о том, кто должен быть на русском престоле.

Если раньше говорили о Владиславе, как единственном претенденте на русский престол, то теперь русским царем захотел быть и сам Сигизмунд.

Королевич слишком молод, говорили все приближенные Сигизмунда, а для устроения обширного русского государства нужно более опытности и знания.

Отдать королевича народу вероломному, грубому, упрямому и развратному, у которого рабство стало природою — значило, по мнению поляков, испортить молодую жизнь его, лишить его воспитания и подвергнуть опасности самую жизнь его. Если москвичи избирают Владислава своим царем, то почему им не хотеть управляться его отцом? Такая перемена в решении вопроса о русском царе произошла ранее того момента, когда русское посольство успело прибыть под Смоленск.

Жолкевский, будучи еще в Москве, получил приказание склонять москвичей к присяге не королевичу, а самому королю.

Когда русские послы прибыли под Смоленск, то их стали открыто убеждать в необходимости признать русским царем Сигизмунда и уступить ему Смоленск.

Но Филарет и Голицын крепко держались данного им наказа и в своих переговорах стремились иметь в виду лишь те пункты, которые содержались в заключенном уже договоре.

На все эти требования договора поляки отвечали полнейшим отказом и только настойчиво предлагали сдать Сигизмунду Смоленск, который в то время мужественно отбивался от поляков, благодаря Шеину и архиепископу Сергию.

Русские послы, не уполномоченные решать такие вопросы, как вопрос о сдаче Смоленска, просили, чтобы им разрешили отправить в Москву гонца за инструкциями на этот счет. Поляки медлили.

Неблагоприятное течение переговоров внесло и в среду послов уныние и даже раскол: некоторые из них уехали из-под Смоленска; оставшиеся же подверглись значительным притеснениям.

И только после значительного промедления Сигизмунд разрешил русским послам отправить гонца в Москву.

Цель этой проволочки была слишком ясна: русских послов хотели взять измором.

Когда гонец прибыл в Москву, мысль о том, что Сигизмунд сам хочет занять московский престол, была уже распространена здесь довольно широко.

Поэтому при обсуждении тех требований Сигизмунда, какие были переданы гонцом, среди правящего класса нашлось немало сторонников польского короля.

Один только патриарх по-прежнему оставался рьяным противником польских притязаний.

Решать такие важные вопросы без патриарха бояре, конечно, не могли; поэтому их усилия были направлены к тому, чтобы убедить его в необходимости уступить Сигизмунду, согласиться на все его требования и вообще предаться воле короля.

В первый раз говорили об этом патриарху сторонники Сигизмунда: Салтыков и Андронов.

Они, явившись к Г., доказывали, что необходимо отправить грамоту к Сигизмунду с новой просьбой о Владиславе, а затем уже заявить, что русские люди готовы вообще подчиниться воле короля.

В этом же смысле нужно-де послать инструкции и Филарету.

Патриарх был непреклонен.

На другой день бояре снова явились к Г., теперь уже во главе с самим Мстиславским.

На этот раз бояре не только просили о том, о чем накануне заявляли Салтыков и Андронов, но и предлагали Г. подписать составленную уже в этом смысле грамоту.

Патриарх не только решительно сам отказался подписывать грамоту, но запретил делать это и боярам; кроме того, еще стал угрожать разрешением клятвы русских людей королевичу Владиславу и призывом русских людей к открытой защите веры и государственности.

Решительность патриарха, соединенная с угрозой, вызвала гнев негодования у бояр. Один из них, именно — Салтыков в припадке гнева замахнулся даже ножом на патриарха.

Но последний не испугался и тут же проклял боярина.

Таким же проклятием он угрожал и Мстиславскому.

Немного спустя, Салтыков раскаялся и получил прощение от патриарха.

Но его раскаяние было, конечно, притворным, и он стал личным врагом Г., "аки скорпия" ища, как бы погубить его. Г. же после этого сделался еще более решительным.

На другой день он собрал народ в Соборную церковь и здесь убеждал его не давать клятвы Сигизмунду, а встать на защиту веры и отечества.

Поляки приняли все меры к тому, чтобы эти крамольные речи не получили широкого распространения.

Но несмотря, однако, на это, пламенный призыв патриарха нашел живой отклик в народе: московские люди решили, что королю они присягать не будут. Тогда бояре решили отправить послам под Смоленск грамоту с выражением готовности признать волю короля, хотя в ней и не было подписи Г. Это было уже прямым подлогом народной воли; но бояре не остановились пред таким грубым актом. Впрочем, русские послы поняли подлог и наотрез отказались признать ее. На совещаниях с польскими панами Голицын, а затем и Филарет категорически заявили, что без согласия патриарха не может быть и речи о каких бы то ни было уступках.

При этом ими был высказан общий взгляд на отношения гражданской и духовной власти на Руси, — взгляд, бывший основой внутренней политики в Московском государстве. "У нас, — говорил Голицын, — издавна так велось при прежних государях.

Когда какое-либо государственное или земское дело начиналось, то все государи наши призывали на совет патриарха и митрополитов и архиепископов, и без их совета ничего не приговаривали; наши государи почитали патриарха великою честью, и встречали, и провожали; и место ему учинено с великим государем наряду.

Ныне по грехам нашим мы стали без государя, а патриарх у нас человек начальный, и без патриарха ныне о таком деле советовать непригоже". Польские паны за такие взгляды и речи называли послов "ворами", прекратили с ними переговоры и отправили их пленниками в Польшу.

Такая резкая перемена поляков в отношении к русским послам переполнила чашу терпения московских людей. Народ определенно стал высказываться против поляков, настроение его становилось явно враждебным к польской партии.

Этим ясно выраженным протестом и воспользовался Г., ставший теперь открытым вождем народного движения, направленного им на защиту православной веры и отечества.

Обстоятельства благоприятствовали такому выступлению патриарха.

Тушинский вор был вскоре убит. Его приверженцы, оставшись без вождя, стояли на распутье, не зная куда им идти. Вскоре их нерешительность, под влиянием воздействия патриарха Г., исчезла и значительная часть их перешла на сторону Москвы.

Таким образом один враг сошел со сцены; оставалась одна Польша.

Бороться с одним врагом было уже легче. Правда, поляки понимали, какую роль в начавшемся народном движении играет патриарх Г., и поэтому всячески старались порвать непосредственные сношения его с народом.

После выступления Г. в Успенском Соборе, поляки окружили его стражею "на святительском дворе" и перестали допускать к нему даже его дворовых людей. Но эти меры не могли парализовать деятельности патриарха, главы народного восстания.

Г. и под стражей находил способы влиять на народ. Главным средством для этого были его знаменитые грамоты по городам.

Оставляя в стороне вопрос о подлинности этих грамот, мы должны указать на тот не подлежащий никакому сомнению факт, что благодаря им народное движение получило широкий характер, что по зову патриарха встала действительно "вся земля". "Мятежническая" деятельность патриарха Г. заставляла поляков принимать против него более суровые меры. Но все это не помогало.

Тогда они решились воспользоваться им для того, чтобы при его же помощи остановить народное движение.

Когда ополчение двигалось уже к Москве, поляки стали уговаривать патриарха писать к начальным людям ополчения, чтобы они распустили его. К патриарху явился Салтыков и говорил ему: "ты писал к ним, чтобы они шли под Москву, теперь пиши, чтобы они вернулись". С такими же речами приходил к Г. и пан Гонсевский.

Г. же, конечно, с негодованием отвергал эти просьбы, за что и подвергался еще большим лишениям.

Народ зорко следил за положением своего вождя и открыто реагировал на притеснения, чинимые ему поляками, вступая с ними даже в кровавые стычки.

Так, напр., во вторник на Страстной неделе произошла в Москве страшная резня поляков, продолжавшаяся два дня. Обезумевшие польские люди зажгли Москву, а сами спрятались в Кремле и Китаегороде.

Во время пожара поляки низложили Г., и сняв с него святительские одежды, заключили его в подворье Кирилло-Белозерского монастыря, приставив к нему стражу из 50 стрельцов.

На его же место поставили низложенного Игнатия.

В заключении патриарх Г. испытывал страшные стеснения.

Ему запрещено было разговаривать с частными лицами; он лишен был возможности переступить порог своей комнаты; в пище и "питии" он был "опечален"; обращались с ним крайне неуважительно.

Доступ к нему был чрезвычайно затруднен.

Беспрепятственно его посещали только те, кто еще не потерял надежды убедить патриарха в необходимости выступить ему против ополчения Ляпунова, которое стояло уже под Москвою.

Так, к нему приходили: полковник Казановский с товарищами, да князь Лыков с Глебовым и дьяком Яновым, а также Салтыков и Гонсевский.

Последние, не добившись у патриарха положительных результатов, угрожали уморить его злою смертью.

Но патриарх был непоколебим.

Заточение патриарха Г. лишило его возможности широкого общения с народом.

Но то дело, которому он служил, не погибло; напротив, оно продолжало развиваться и крепнуть.

Вместо Г. во главе народного движения становятся троицкие власти: арх. Дионисий и келарь Палицын.

Своими грамотами они поддерживают патриотизм в народе и зажигают новые очаги народных ополчений.

Впрочем, и сам Г. не складывает еще оружия.

Из своего заточения он находит возможным написать грамоту нижегородцам, в которой он просит их сообщить Ефрему, митрополиту Казанскому, дабы он отправил в полки и в казацкое войско послания с требованием не присягать сыну Марины Мнишек, унять грабежи, которым предавались казаки, уничтожить корчму, и пр. Сами же нижегородцы должны были писать обо всем этом вологжанам, рязанцам и "во все города", чтобы те в свою очередь писали в полки, к боярам с требованием не присягать сыну Марины.

Нижегородское ополчение, собранное Мининым и предводительствуемое Пожарским, завершило дело, которое поднял патриарх Г. Но ему не суждено было видеть плоды своих трудов и забот. Когда поляки узнали о движении нижегородского ополчения к Москве, они опять стали требовать от Г., чтобы он остановил его. Но патриарх отвечал: "да будут благословенны борцы за родину, а изменники да будут прокляты". После этого поляки начали морить его голодом: "Меташа страдальцу Христову не человечески пищу, на неделю сноп овса и мало воды". 17 февраля 1612 г. патриарх Г. скончался мученическою смертью.

Спустя несколько месяцев после его смерти, Москва была очищена от поляков, а через год было осуществлено и другое душевное желание патриарха: 21 февраля 1613 г. был избран на царство предуказанный им юный Михаил Федорович Романов.

Г. был погребен первоначально в Чудовом монастыре.

Но впоследствии царь Алексей Михайлович повелел гроб патриарха перенести в Успенский собор; причем тогда еще оказалось, что тело Г. не подверглось тлению.

Поэтому оно не было опущено в землю, а было оставлено в особой гробнице сверх соборного помоста.

В 1812 г. французы кощунственно выбросили останки патриарха вон из гроба, но после изгнания неприятеля эти останки были найдены целыми на полу и опять положены в прежнюю гробницу.

При Александре III, во время производства работ в Успенском соборе, упавший со стены камень пробил каменное надгробие, но тело святителя повреждено не было. — В народной памяти патриарх Г. всегда считался святым, мучеником и страдальцем.

Это обстоятельство в связи с чудесными явлениями, происходившими от мощей святителя, и послужило основанием для сопричисления его к лику святых русской православной церкви. 12 мая 1913 г. происходило торжественное прославление святителя, а 12 мая 1914 г. состоялось торжественное открытие мощей его. От патриарха Г. до нас дошел целый ряд творений.

Все творения Г. собраны воедино и изданы в последнее время Московской Церковной Комиссией по чествованию юбилейных событий 1612, 1613 и 1812 гг. отдельным сборником.

Одни из этих творений принадлежат Гермогену непосредственно, а другие приписываются ему постольку, поскольку в составлении их он принимал более или менее близкое участие.

Творения Г. носят на себе полное отображение той борьбы, которую вел всю свою жизнь этот святитель.

Вот перечень их: Повесть и чудеса Пречистыя Богородицы, честного и славного ея явления образа, иже в Казани.

Житие и жизнь иже во святых отец наших Гурия, перваго архиепископа новопросвещенного града Казани, и Варсонофия, епископа Тверского, Казанских чудотворцев.

Обретение честных и многоцелебных мощей иже во святых отца нашего Алексия, митрополита Киевского и всея Руси чудотворца.

Послание наказательное Г., патриарха Московского и всея Руси, ко всем людям, паче же к священникам и диаконам о исправлении церковного пения. Грамота Г., митрополита Казанского и Астраханского, святейшему Иову, патриарху всея Руси, о дозволении совершать в пределах Казанской митрополии память о христианских воинах, погибших в борьбе с татарами, и о казанских мучениках, пострадавших за веру: Иоанне Новом, Стефане и Петре. Богомольная грамота патриарха Г. митрополиту Ростовскому и Ярославскому Филарету о молебствии во всех церквах по случаю войны царя Василия Ивановича с приверженцами второго Самозванца, укрепившимися в селе Коломенском.

Богомольная грамота патриарха Г. митрополиту Ростовскому и Ярославскому Филарету о мятеже в северских и рязанских городах, об усердии к престолу тверитян и смолян, о пользе служилых людей к Москве, о раскаянии Сумбулова и Ляпунова, о поражений Коломенских мятежников и о молебствии во всех церквах.

Грамота патриарха Г. митрополиту Казанскому и Свияжскому Ефрему о помиловании Государем жителей города Свияжска, раскаявшихся в измене, и о бдительном надзоре в Казани, с похвалою за благоразумные меры его к укрощению мятежа.

Послание патриарха Г. к прежде бывшему патриарху Иову о пришествии его в Москву.

Памяти патриарха Г. о созыве Московских людей в Соборную церковь Святыя Богородицы.

Благословенная грамота патриарха Г. на построение храма в селе Чернышеве.

Богомольная грамота патриарха Г. Филарету, митрополиту Ростовскому и Ярославскому, о молебствии по случаю царского похода на приверженцев Самозванца.

Богомольная грамота патриарха Г. митрополиту Ростовскому и Ярославскому Филарету о молебствии по случаю победы царского боярина князя Голицына над приверженцами второго Самозванца при реке Восме. Речь патриарха Г. царю В. И. Шуйскому, побуждавшая его идти на Тушинского вора. Два воззвания патриарха Г. ко всему русскому народу о беззаконном сведении с престола царя Шуйского.

Грамота патриарха Г. к Владиславу, королевичу польскому, отправленная с русским к нему посольством.

Грамота патриарха Г. к Жигимонту (Сигизмунду).

Грамота патриарха Г. в Нижний Новгород с повелением написать в Казань и другие города, чтобы отнюдь не упрочивали царства сыну Марины Мнишек.

Карамзин, H. M., "История Государства Российского", т. XII; Соловьев, С. M., "История России", т. VIII; Костомаров, Н. И. "Смутное время Московского государства"; Платонов, С. Ф., "Очерки по истории смуты в Московском государстве"; его же, "Статьи по Русской истории"; Макарий, "История Церкви", т. X; Васенко, П. Г., "Патриарх Гермоген"; Рублевский, П., "Гермоген, патриарх Всероссийский" ("Странник", 1864 г., т. II); статья неизвестного автора в "Прав. Соб." под заглавием: "Служение Ермогена, патриарха Московского, бедствующему отечеству"; Иванов, Ф., свящ., "Церковь в эпоху смутного времени на Руси"; Глаголев, Д. М., "Святейший патриарх Ермоген" ("Рус. Арх.", 1902 г., кн. 10); Успенский, Д., "Страдальцы за Русскую землю — патриарх Гермоген и Троицкий архимандрит Дионисий"; Покровский, И. М., "Гермоген — митрополит Казанский и Астраханский" ("Прав. Соб.", 1907 г., март); Кедров, С., "Жизнеописание святейшего Гермогена, патриарха Московского и всея России"; "Русский Архив" 1901 г., кн. 9 (Глаголев Д. М., "Кратная заметка на мнение С. Ф. Платонова о происхождении патр. Г."), 1902 г., кн. 8 (Глаголев Д. M., "Род великого господина святейшего Ермогена"); "Летопись Историко-Родословного Общества в Москве", 1905 г., вып. 2 (Мятлев, Н. В., "Патриарх Г. и князья Шаховские"), 1909 г., вып. 1 (Мятлев, Н. В., "Заметка"). Н. Г. Высоцкий. {Половцов}