Феофан Прокопович

— один из замечательнейших иерархов русской церкви XVIII века, сотрудник Петра Великого, писатель и проповедник.

Феофан Прокопович по происхождению своему был сын киевского купца и родился в Киеве 8-го июня 1681 г. (хотя биографы определяют год и день его рождения неодинаково).

Его мирское имя было Элеазар.

После смерти отца, последовавшей скоро по рождении Элеазара, последний остался на руках матери почти без всяких средств к существованию.

Когда же вскоре скончалась и мать, то мальчика взял на воспитание его дядя, ректор Киевской академии и наместник Киево-Братского монастыря Феофан Прокопович.

По другому известию, в воспитании Элеазара принимал участие и тогдашний киевской митрополит Варлаам Ясинский.

С помощью дяди Элеазар был принят в Киевскую академию, где и начал обучаться русской и латинской грамоте.

Однако дядя Элеазара тоже в скором времени (в 1692 г.) скончался.

Тогда в судьбе мальчика принял участие один киевский благодетель, который и дал ему возможность продолжать образование.

Элеазар учился в академии до 1698 г. Среди своих сверстников он выделялся богатыми дарованиями.

С живостью ума и остротой памяти в нем соединялась и природная живость характера, а также привлекательная наружность.

За звонкий голос он был сделан регентом архиерейского хора. По окончании философского курса в академии Элеазар Прокопович, по обычаю того времени, подобно другим лучшим академическим питомцам, отправился для завершения своего образования за границу — в польские училища.

Первые известия о его пребывании здесь не вполне согласны между собой. По сведению, сообщаемому митрополитом Евгением, Прокопович поступил в братство битевского базилианского монастыря; по другому известию (Шерерова биографа), Элеазар отправился сначала во Львов, а потом в Краков; по третьему (Маркелла Родышевского) — он ушел во Владимир-Волынский.

Впрочем, все одинаково передают, что Прокопович за рубежом сделался униатом и принял монашество от униатов.

В монашестве его наименовали Елиссеем.

Принятие униатства составляло тогда неизбежное условие заграничного образования для православных, потому что иначе в польские училища их не принимали.

Обратив на себя внимание униатского духовного начальства, Прокопович был определен во Владимире учителем поэзии и красноречия.

Через некоторое же время он был послан от базилианского ордена в Рим для усовершенствования в науках, как человек, подающий большие надежды.

В Риме Елиссей Прокопович поступил в коллегию св. Афанасия, специально учрежденную папой Григорием XIII для греков и славян с целью католической пропаганды.

В коллегии Прокопович обучался красноречию, поэзии, философии, изучал древности, творения классических писателей, христианских отцов западных и восточных, прошел полный курс схоластического богословия; классическое образование было поставлено в коллегии высоко, и молодой Елиссей им особенно увлекался.

Вообще научные занятия здесь захватили его совершенно, так что за ними он иногда даже забывал о пище. Внимательно присматривался талантливый русский выходец и ко всем порядкам католической церкви.

Он хорошо познакомился с католической организацией, и здесь, надо думать, зародилось в нем то резко отрицательное отношение к папизму, какое замечается у него впоследствии.

Впрочем, само по себе пребывание в коллегии должно было оставить в нем хорошие воспоминания.

Начальник коллегии особенно полюбил талантливого ученика и оказывал ему преимущественное покровительство.

Он открыл доступ Прокоповичу в ватиканскую и другие библиотеки, чем дал ему возможность удовлетворять свою научную любознательность.

Отцы иезуиты усиленно склоняли Елиссея остаться в Италии и вступить в их ряды. Но Прокопович отклонил подобные предложения и возвратился в Россию, воспользовавшись весьма продуктивно образовательными средствами католического Запада.

Прокопович вернулся в Малороссию в 1702 году и, подобно другим питомцам православных училищ, временно позволявшим себе отступать от православия для получения заграничного образования, отрекся от униатства и принял православное пострижение с именем Самуила.

Маркелл Радышевский, враг Прокоповича, рассказывает, будто бы тот самовольно надел на себя рясу православного монаха; но этому рассказу нет основания доверять.

Воссоединенный с православной церковью, молодой образованный монах сделан был учителем поэзии в Киевской академии.

Здесь именно, по свидетельству мимр. Евгения, Прокопович переменил в 1705 г. свое имя, назвавшись в честь своего дяди Феофаном.

С первых же шагов своей академической деятельности, начавшейся в 1704 г., Прокопович проявил свои новаторские стремления, пока в скромной области пиитики.

Сам воспитавшись на схоластической науке, Ф. уже тогда обнаруживал свое отвращение к мертвящему схоластицизму.

В своем курсе пиитики он старался по возможности очистить теорию поэзии от различных схоластических измышлений, внести в эту область больше, естественности в противоположность искусственным схоластическим ухищрениям.

В практических опытах поэтического творчества, каковые были тогда обязательны для преподавателя этого предмета, Ф. пробовал воплотить свои новые идеи, внося жизненный элемент даже в полумифические по сюжету произведения.

Такова его известная трагикомедия "Владимир". То же направление проявил молодой преподаватель, перейдя в 1706 г. на класс риторики.

И в курсе риторики Ф. выступил врагом прежних схоластических риторических приемов, стараясь сообщить проповеди жизненный характер, вывести церковное красноречие из дебрей отвлеченной схоластики на широкую дорогу служения жизненным интересам.

Случай доставил Ф. возможность именно на проповедническом поприще обратить на себя внимание государя и выдвинуться из среды своих сотоварищей. 4-го июля 1706 г. прибыл в Киев Петр Великий для основания Печерской крепости.

На следующий день государь посетил Софийский собор, и здесь на долю Ф. выпало сказать ему приветственное слово. Блестящая проповедь, в которой ясно слышались новые звуки — отклик на события современности и живая речь, свободная от схоластической теории, не могла остаться незамеченной государем, столь умевшим замечать нужные ему дарования.

Для Ф. открывалась заря его высокого будущего.

Однако оно обрисовалось не сразу. Пока Прокопович продолжал подвигаться лишь по ступеням академической службы.

В 1707 г. его назначили префектом академии и учителем философии.

Последнюю Ф. преподавал два года, занимаясь, кроме того, по физике, арифметике и геометрии, наукам, до тех пор в академии не преподававшимся.

Шведская война, затронувшая Малороссию, дала возможность Прокоповичу вновь заявить о себе и реальными услугами правительству, и пламенным сочувствием новому государственному курсу. В чем именно состояли реальные услуги Прокоповича правительству, мы не знаем: о них только упоминает сам Ф. впоследствии в одном своем доношении.

Но выступления второго рода были торжественно-публичны.

Когда Петр возвращался после Полтавской битвы через Киев, Ф. приветствовал его в том же Софийском соборе восторженным панегириком, немедленно напечатанным на русском и латинском языках.

В декабре 1709 г. посетил Киево-Братский училищный монастырь кн. Меншиков; и петровский любимец слышал похвальное слово себе из уст того же Прокоповича.

Эти выступления не остались безрезультатны.

Меншиков скоро же рекомендовал киевского проповедника новгородскому митр. Иову в архимандриты Юрьевского монастыря, как "учительного" человека.

Иов готов был принять к себе Ф., но этот перевод почему-то не состоялся.

Вспомнил при первом же случае о Ф. и государь.

Во время Прутского похода в 1711 г. Петр вызвал в лагерь Прокоповича, который в качестве проповедника и сопровождал государя в походе.

По возвращении Ф. ждала награда.

Он был назначен (в 1711 г.) игуменом Киево-Братского монастыря, ректором академии и профессором богословия.

С этого момента начинается расцвет академической деятельности Ф.. На кафедре богословия ему представился удобный случай проявить наиболее ярко свое научное новаторство.

Господствовавшая до тех пор в киевской школе схоластическая богословская система, создавшаяся по образцу католических авторитетов, его совершенно не удовлетворяла.

Схоластическое богословие базировалось главным образом на силе отвлеченных логических доводов и авторитетов.

В противоположность этому Прокопович выдвинул учено-исторический и критический метод, который не путем отвлеченных рассуждений доказывает истины православия, а на основании изучения св. писания и церковной истории, причем отрицается слепое преклонение перед авторитетами, а требуется критическое к ним отношение.

Естественно, что в развитии такой системы Ф. приходилось искать поддержки и не у католических писателей, которыми питалась прежняя киевская школьная наука, а у протестантских богословов, столь же отрицательно относившихся к католическому богословию и наиболее развивших учено-критические приемы.

В силу ли нового духа, или в силу блестящих талантов профессора лекции Ф. по богословию пользовались в академии большим успехом.

По свидетельству одного из биографов, феофановские уроки казались слушателям новым светом, и они их с жадностью воспринимали.

Но новаторский дух феофановских воззрений уже тогда начал вызывать против него неудовольствие.

Старые киевские учителя, воспитанные на традициях схоластического богословия и оставшиеся верными этим традициям, увидели в Ф. человека подозрительного, зараженного духом протестантским.

Из этой среды не замедлили последовать и обвинения Ф. в неправославии.

В числе феофановых сослуживцев по Киевской академии были между прочими Феофилакт Лопатинский и Гедеон Вишневский.

Первый был старше Ф. и служил с ним недолго: в 1705 году он перешел в Москву.

Гедеон же Вишневский был учителем академии в ректорство Прокоповича.

По отзыву последнего, это был человек гордый, заносчивый, даже нахальный.

Быть может, такая характеристика не совсем беспристрастна.

Как бы то ни было, у Ф. с Гедеоном возникали частые несогласия.

Гедеон часто спорил с Ф. и, по словам Родышевского, публично обвинял его в неправославии.

А за спиной Вишневский распускал всякие слухи о Прокоповиче.

Не симпатизировал Ф. и Феофилакт.

Из Москвы он, видимо, следил за деятельностью своего бывшего сослуживца и в 1712 г. тоже публично выступил с обличениями Ф. в неправославии.

Поводом послужило написанное Ф. сочинеиие "О иге неудобоносимом". Феофилакт, бывший уже ректором Московской академии, написал против этого сочинения опровержение, в котором назвал произведение Прокоповича "писанием противничим, вносящим в мир Российский мудрования реформатские, доселе в церкви православной неслыханные, о законе Божии и оправдании". Эта распря двух ученых положила начало их последующим неприязненным отношениям.

Впрочем, пока Ф. был в Киеве, неприязнь его будущих врагов не проявлялась особенно остро. Ректорская служба протекала для него довольно спокойно.

Ф. деятельно занимался училищно-монастырским хозяйством, дружил с местным образованным обществом, предавался любимым занятиям в кругу близких лиц. Хозяйство монастыря, сильно расстроенное до него, ему удалось поднять и упорядочить.

Просвещенные склонности сблизили Ф. с киевским губернатором, кн. Д. М. Голицыным, одним из образованнейших людей своего времени.

Близок был еще более Ф. с семейством Марковичей, в доме которых он коротал свои досуги за дружеской беседой, чтением Бэкона, Декарта, Буддея и др. писателей, сочинением виршей и т. п. Со своим начальством Прокопович был в хороших отношениях.

Тогдашний киевский митрополит Иоасаф Краковский, по старости, мало занимался делами; а с его иеродиаконом Иоанникием Сенюковичем, фактически заправлявшим епархией, Прокопович успел сойтись, не брезгая и льстивым заискиванием.

Вообще Ф. обнаружил уменье уживаться с людьми, от которых он находился в какой-либо зависимости или которые могли быть ему полезны.

В 1715 году Ф. получил приказание государя приехать в Петербург.

Этот вызов, несомненно, открывал Прокоповичу дорогу к архиерейству.

Так поняли его и другие, и сам Ф. Конечно, Ф. должен был ожидать, что рано или поздно его сделают архиереем.

Но если с одной стороны архиерейство радовало его, как высшая церковная степень, открывающая доступ и к почестям, и к широкой деятельности, то с другой стороны оно его и страшило.

Он, видимо, понимал, что со своими убеждениями он далеко не подходит к тогдашней обычной епископской среде и что на этом поприще его неизбежно ожидают не только розы, но и тернии.

Такое именно настроение слышится в письме Ф. к Марковичу, написанном под впечатлением вызова. "Может быть, ты слышал, —писал Ф., — что меня вызывают для епископства.

Эта почесть меня так же привлекает и прельщает, как если бы меня приговорили бросить на съедение диким зверям.

Я люблю дело епископства и хотел бы быть епископом, если бы, вместо того, не пришлось разыгрывать комедии; ибо таково это испорченнейшее состояние, если не исправит его божественная премудрость". Предчувствие отчасти не обмануло Ф. С первых же шагов к архиерейскому сану ему пришлось встретиться с неприязнью той среды, которую он называл "испорченнейшей" и от которой не ждал особой приветливости.

Ф. прибыл в Петербург осенью 1716 г., так как болезнь задержала его в Киеве. Государь тогда был за границей, и дело с назначением Прокоповича в епископы несколько задержалось.

Меншиков, к которому явился Ф., принял его ласково.

Судя по письму Ф. из Петербурга к тому же Маркевичу, он пробовал было, действительно, отклонить от себя ожидавшую его честь. Однако благожелатели отговорили его от такого шага, и Ф. остался в Петербурге, занявшись до приезда государя сказыванием проповедей.

Проповеди эти обращали на себя внимание.

О них говорили, их печатали и отсылали к государю.

Когда возвратился Петр, 10 октября 1717 года, то Прокоповичу же было поручено составить приветствие ему от царского семейства и народа.

Ф. составил три речи, из которых одну говорил от лица маленького царевича Петра Петровича Меншиков, другую — от лица дочерей государя — царевна Анна, а третью — сам Ф. от лица народа.

Затем Ф. скоро же произнес еще несколько речей в честь Петра и Екатерины.

В государе новый, но уже известный ему проповедник нашел полное благоволение.

Дело с епископством теперь уже не могло замедлиться, и в начале 1718 г. определилось, что Ф. назначается на освободившуюся псковскую кафедру.

Но тут-то и заявили о себе недоброжелатели Ф. Те самые два феофановых антагониста, с которыми мы уже встречались, Гедеон Вишневский и Феофилакт Лопатинский, решили теперь воспрепятствовать его производству в епископы.

Гедеон тогда был в Москве вместе с Феофилактом, и руководимая последним Московская академия с опасением наблюдала за возвышением киевского ректора.

И Гедеон, и Феофилакт, и другие лица их лагеря подозревали, как сказано, в Ф. протестантские идеи и обличали его в неправославии.

Пока Прокопович занимал сравнительно скромный пост ректора в далеком Киеве, его, очевидно, не считали особенно опасным.

Но явное возвышение Ф., приближение его к государю и правящим сферам заставили встрепенуться его противников.

Они предвидели опасность от этого смелого новатора и задумали помешать его дальнейшему восхождению по иерархической лестнице.

Интрига против Ф. зародилась в Москве, видимо скоро после его приезда в Петербург, и не осталась для него неизвестной.

По крайней мере, в его письме в Киев от того времени слышится особое раздражение против "латынщиков", под которыми он разумел никого иного, как людей противного ему католическо-схоластического направления Но против тайных подкопов Ф. пока ничего не мог сделать.

Московские ученые между тем составили целый протест с обличением Ф. в неправославии и ждали удобного момента выступить с ним. Они собрали из разных сочинений Ф., главным образом из его богословских уроков в Киевской академии, мысли, казавшиеся им неправославными, заручились одобрением ученых греков Лихудов — столпов старого московского образования — и привлекли на свою сторону местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского.

В мае 1718 г. государь поручил Мусину-Пушкину пригласить Стефана в Петербург для посвящения епископов на вакантные кафедры, а если Стефан приехать не может, то прислал бы сарского архиерея.

Противники Ф. догадались, что речь идет прежде всего о его посвящении.

Тогда они и уговорили Яворского дать ход доносу о неправославии Ф. Стефан сам не поехал, а послал сарского епископа, с которым отправлен был и донос. Последний шел не от лица его первоначальных авторов, а от авторитетного лица самого местоблюстителя, который в письме к епископам, коим предстояло совершать хиротонию, предостерегал их, чтобы они, в случае представления Прокоповича на какую-либо кафедру, уведомили государя, что этот иеромонах держится учения, не согласного с восточной церковью.

Если бы Прокопович стал защищать свое учение как православное, то Стефан просил обратиться за разъяснением к восточным патриархам.

А если бы Ф. сознался в неправильности своего учения, то прежде посвящения он должен отречься от него и покаяться.

Таким образом Стефан не отрицал безусловно кандидатуры Ф.; он только считал необходимым выяснить степень православности убеждений Прокоповича.

Но понятно, что подобное испытание угрожало восходящей киевской знаменитости по меньшей мере публичным унижением, роняло его авторитет и набрасывало тень на его имя. Легко предположить, как был оскорблен Прокопович этим доносом московских недроброжелателей.

Однако последние не рассчитали своей силы. Ни Стефан Яворский, ни вся партия, которая скрывалась за его спиной, не пользовались вовсе расположением Петра. Обвинение в неправославии, основанное больше на схоластических тонкостях, мало интересовало государя, который сам знаком был хорошо с Ф. и его воззрениями.

Для Петра большее значение имело заявление его кандидата, имевшего неоднократно случай засвидетельствовать царю свою преданность, чем хитроумные подозрения московских ученых.

Ф. не трудно было оправдаться от взводимых на него обвинений, и донос не достиг своей цели. Прокопович представил, что московские обвинения были несправедливы: они или основаны на неправильном толковании его учения, или же вменяют ему в вину то, что в действительности составляет учение православное и только с точки зрения латынщиков, ослепленных католическими пристрастиями, кажется неправославным.

Этих объяснений было вполне достаточно для государя.

Он и не подумал обращаться к авторитету восточных патриархов и приказал немедленно посвятить Ф. Посвящение состоялось 2-го июня. Ф. сделался епископом псковским и нарвским.

При посвящении ему дано было даже особое отличие: его облачили в саккос, что тогда предоставлялось не всем архиереям.

Государь оказывал новому епископу особое благоволение.

Враги Прокоповича были посрамлены.

Через несколько времени прибыл в Петербург и Стефан Яворский по делу царевича Алексия и должен был перенести моральное унижение за свой неудавшийся ход против Ф. Стефан читал ответы Прокоповича на взведенные против него обвинения, где между прочим доказывалось, что Яворский, наверное, и не читал сочинений Ф., и должен был сконфуженно сознаться, что это правда.

Смущенный Стефан всю ответственность за донос слагал на Гедеона и Феофилакта, которые будто бы ввели его в обман, и обещал взыскать с доносчиков за неправильный донос. При свидании с Ф. Стефан долго рассуждал с ним по поводу доноса, и недоразумения окончательно выяснились.

По свидетельству Ф., Яворский сознался, будто не читал и самого доноса, а подписал его по доверию.

Рязанскому митрополиту пришлось просить извинения у нового псковского архиерея, после чего состоялось между ними видимое примирение.

Это унижение Яворскому выпало перенести не наедине, а в присутствии Мусина-Пушкина и архим. Феодосия Яновского, которые были при разговоре.

Гедеону и Феофилакту пришлось испытать аналогичную участь несколько позже. Получив сан епископа, Ф. не поехал в Псков на епархию, а остался в Петербурге для дел общецерковного управления, в качестве ближайшего сотрудника государя в церковной сфере. Да Петр Великий, конечно, и назначал Прокоповича на псковскую кафедру не с тем, чтобы тот уехал в незначительный Псков, а чтобы иметь около себя преданного помощника, каковым уже успел заявить себя Ф. В сане епископа деятельность последнего начинает все расширяться.

Он исполнял всевозможные поручения государя, писал сочинения, сочинял новые церковные законы и указы, говорил проповеди на общественно-политические темы в духе, желательном правительству, и т. д. Во время суда над царевичем Алексеем в 1718 году Ф. вместе с другими архиереями участвовал в известном епископском суждении по этому делу и, надобно думать, проводил взгляды своего державного покровителя.

Ф. же писал вместе со Стефаном Яворским, по поручению государя, ответ сорбонским богословам, сделавшим Петру, в бытность его за границей, предложение о соединении церквей.

Из двух ответов — Стефана и Ф. — был предпочтен последний и отослан сорбонским ученым за подписью рязанского, псковского архиереев и холмогорского архиеп.

Варнавы.

Ответ был уклончивый, но отрицательный, под тем благовидным предлогом, что без согласия с восточными церквами русская не может обсуждать этого вопроса.

Ф. поручено было Петром составление и того знаменитого законодательного акта, который окончательно ликвидировал русское патриаршество и изменял устройство высшего церковного управления на коллегиальное.

Духовный Регламент, которым учреждался "духовный коллегиум", назвавшийся святейшим синодом, был сочинен Прокоповичем, конечно, по мыслям и указаниям преобразователя.

Над Регламентом Прокопович трудился в 1719—1720 гг., как это видно из письма его к Маркевичу от 10 мая 1720 г. Когда учредилась "духовная коллегия", то Ф. был сделан в ней вторым вице-президентом: президентом назначен был Стефан Яворский, а первым вице-президентом Феодосий Яновский, тогда архиеп. новгородский.

Оба эти лица были старше Прокоповича и, естественно, заняли первые места в Синоде.

Но в направлении синодских дел, в деятельности духовной коллегии с первых же шагов ее существования фактически руководящая роль принадлежала Ф. более, чем кому-либо из его старших коллег.

Стефан в Синоде почти не имел значения.

Его сделали президентом скорее по тактическим соображениям, так как по своему настроению он вовсе не подходил к курсу правительственной церковной политики.

Самое учреждение Синода было ему, вздыхавшему о прежнем патриаршестве, несимпатично, и он, сколько мог, ему противился; понятно, что в Синоде он чувствовал себя в фальшивом положении и должен был предоставить руководство делами своим более молодым, но подходившим к современному духу сотоварищам.

Феодосий Яновский сам был человек честолюбивый и любил играть роль. Он не был в Синоде безгласным, а, по внешности, пожалуй, давал тон всем. Но по своим талантам, уму и образованию Феодосий далеко уступал Ф. Поэтому, само собой разумеется, во всяком серьезном деле на первое место фактически должен был выступать Прокопович, хотя, не желая ссориться с Феодосием, он умел делать это так, что не задевал самолюбия новгородского архиепископа.

Впрочем, в направлении деятельности Феодосий и Ф. были солидарны, так что трудно определить, что именно принадлежало каждому из них. Руководимый Феодосием и Ф., Синод энергично занялся упорядочением разных сторон церковного быта. Стали издаваться строгие указы против самовольно сочиненных служб, молитв, суеверных обычаев, ханжей, мнимых затворников, торговли реликвиями, размножения часовен, разглашения ложных чудес и т. п. Во всех этих указах ясно проглядывает свойственное Ф. отвращение от показной, лицемерно обрядовой религиозности, дававшей простор эксплуатации народных масс со стороны своекорыстных людей, под предлогом благочестия.

Такое начало мало предвещало хорошего для старого церковного уклада.

С грустью должен был смотреть Яворский на деятельность нового учреждения, во главе которого он стоял, но ничего не мог сделать.

Он пробовал было протестовать по одному поводу — по вопросу о возношении имен восточных патриархов, но протест закончился выговором для него, а Ф. дал повод написать целое сочинение в оправдание нового распоряжения.

Не долго, впрочем, президенствовал Стефан: в конце 1722 г. он скончался.

После его смерти президента совсем не было назначено, а во главе Синода остались два прежних вице-призидента.

Ф. между тем продолжал с той же ревностью проводить правительственные взгляды в церковном управлении и не только исполнять, а даже иногда предвосхищать предначертания монарха.

Петр Великий задумал изменить порядок наследования престола и издал в феврале 1722 г. указ о престолонаследии, которым монарху представлялось самому назначать себе преемника.

Ф. написал в идейное оправдание этого акта целую книгу — "Правда воли монаршей". Государь не любил ханжей и лицемеров.

Ф., вполне разделявший эту нелюбовь, в подкрепление к административным распоряжениям написал против ханжей особое рассуждение о "блаженствах". Новая церковно-правительственная система слишком ярко подчеркнула преобладание светской власти над духовной, что возбуждало разные толки в обществе.

Ф. и здесь пришел на помощь со своим трактатом, который доказывал, что государям принадлежит почти полная власть в церковном управлении: они не могут только священнодействовать.

Наплыв иноземцев в Россию вызвал вопрос о браках православных с иноверцами.

Такие браки прежде у нас не разрешались.

Синод их разрешил, и Ф. для этого случая написал особое рассуждение.

При Петре же возник вопрос о разводах, в связи с колебанием прежних семейных прав. Прокопович выступил со своим мнением и по этому поводу.

Против раскольников, занимавших петровское правительство, Ф. писал увещания и обличения.

С церковной кафедры он восхвалял мероприятия правительства, славословил гений и дела Петра, разъяснял правительственные распоряжения, громил врагов отечества и противников петровских новшеств.

Последнее время петровского правления ознаменовалось крупными правительственными мероприятиями по отношению к тому духовному классу, которого Петр особенно недолюбливал — монашеству. 31-го января 1724 г. было издано знаменитое "объявление" о монашестве.

Как в нем, так и в других подобных распоряжениях Ф. принимал ближайшее участие: недаром монахи считали Прокоповича виновником своих зол. Ф., по поручению государя, занимался составлением духовных штатов, которые, однако, так и не были закончены, за исключением общей части штатов монастырских, изданных в 1724 г. Вообще псковский архиерей действительно занял при Петре в церковном управлении то положение, какого, по всем признакам, опасались феофановы недоброжелатели.

Он стал в полном смысле правой рукой преобразователя в его церковных реформах.

Нет основания думать, чтобы Прокоповичем руководило простое честолюбие, заискивание перед властью и т. п. эгоистические побуждения.

Все, что известно об убеждениях Ф., говорит за то, что он совершенно искренне сочувствовал взглядам Петра на задачи церковного управления и на идеал церковной жизни и являлся убежденным сторонником новой церковно-правительственной системы, не чуждой некоторых элементов протестантской идеологии и прямо противоположной папско-католическим тенденциям, заявлявшим себя в некоторых представителях русской иерархии, преимущественно малороссийского происхождения и образования.

Почему именно Ф. разошелся с общим духом малороссиян, духом, впоследствии самим правительством признававшимся за их специфическую особенность, это определить трудно.

Тут несомненно играли роль личные особенности, потому что по своему воспитанию Прокопович не отличался от таких лиц, как тот же Гедеон Вишневский, Стефан Яворский и проч. выходцы киевских школ. Но разошедшись с людьми своей среды, Ф. сделался нелицемерным адептом того нового настроения, какое породило новую петровскую Россию с ее новыми государственными и церковными отношениями.

И Петр Великий вполне ценил своего ревностного, незаменимого сотрудника.

Он часто приглашал к себе Ф., бывал и у него в доме, не только для деловых разговоров о близких им церковных делах, но и для отдохновения в часы досуга.

Благоволение это сопровождалось обильными милостями.

В 1720 г. уже Ф. получил звание архиепископа.

Петр делал нередко Ф. подарки, между прочим лично ему подарил несколько деревень, дарил и значительные денежные суммы. Материальная помощь Прокоповичу была даже необходима.

Ф. в Петербурге обзаводился своим хозяйством, строил дом, принимал у себя общество, в том числе и монарха; собирал библиотеку, как любитель книг и человек, имевший постоянно нужду к ним обращаться.

Между тем доходы псковского архиерейского дома были незначительны и, за покрытием расходов по домовому управлению, архиерею мало что оставалось.

Стесненное материальное положение заставляло Ф. прибегать к займам; так, в 1722 г. он занял из синодальных сумм 3200 руб. Но иногда положение становилось совсем плачевным, особенно когда происходила задержка в выдаче синодального жалованья, которое для Прокоповича в это время служило главным средством содержания.

Об этом свидетельствуют жалостные письма Ф. к государю с просьбами о пособии и с изложением своих критических обстоятельств.

В довершение неприятностей, синодальный обер-прокурор требовал с псковского архиерея синодский долг, и Ф. приходилось заявлять о своей несостоятельности и просить отсрочки или сложения долга. Но пока жив был Петр, его любимец не мог, конечно, слишком нуждаться и не без основания рассчитывал на монаршую милость.

В своей епархии Ф., как сказано, не жил. Он посетил ее на другой год по назначении и вернулся в Петербург.

Псков мало интересовал его. Зато у себя, в Петербурге, он постарался приложить на деле всю энергию для практического осуществления образовательных идей Регламента, что стало поставляться в первую обязанность архиерея.

Уже в 1721 г. Ф. хотел хлопотать об открытии в Петербурге семинарии с высшим курсом, своего рода академии.

Он нашел для нее подходящее место и начал постройку, испросивши средства у государя.

Но это дело подвигалось медленно.

Не дождавшись его окончания, Ф. завел пока в 1721 г. школу при своем петербургском подворье на Карповке, вдали от городского шума, как то считал лучшим для школы и Регламент.

В школе преподавались Закон Божий, славянский, русский, латинский и греческий языки, грамматика, риторика, логика, римские древности, арифметика, геометрия, география, история и рисование.

Учителями в школу Ф. пригласил иностранцев, как людей более сведущих, держась насчет их того либерального для тогдашних церковных кругов взгляда, что не "надобно опасаться, дабы оные детей наших не совратили к своей богословии, ибо мощно им артикулами определить, чего оные должны будут учить, и поусматривать, не учат ли нечто, нашему исповеданию противное.

Учениками школы были сироты и дети бедных родителей.

Для школы Ф. написал инструкцию, устанавливающую порядки, похожие на порядки в католических училищах.

Феофанова школа уже при Петре начала достигать процветания, постепенно развиваясь с внешней и внутренней стороны. 27-го января 1725 г. скончался великий преобразователь России.

В лице почившего монарха Ф. лишился главной своей опоры. Пока жив был Петр, его правая рука в церковной сфере — Прокопович — мог не опасаться происков своих недоброжелателей, которых у него было немало.

Со смертью государя на горизонте Феофановой жизни начинают появляться уже и тучи. Впрочем, они сгустились не сразу, и перемена в положении вещей могла сказаться только постепенно.

В первое время после кончины монарха Ф. продолжал играть ту же роль, какую играл при Петре, тем более что он успел оказать на первых же шагах новому правительству незаменимую услугу.

Петр не оставил по себе прямого наследника престола.

Его внук, сын несчастного Алексея Петровича, после судьбы отца и акта о престолонаследии, не казался бесспорным кандидатом на престол.

Сам Петр, между тем, не воспользовался новым законом о назначении наследника и умер, не объявив официально своей воли. Образовавшаяся при дворе партия Екатерины задумала воспользоваться этим и возвести на престол супругу императора, так как от внука его приближенные Петра не могли ждать себе ничего хорошего: все они так или иначе были причастны к делу царевича Алексея.

Во главе сторонников Екатерины стал Меншиков.

К этой группе примкнул и Ф. и со всей присущей ему энергий взялся содействовать плану воцарения императрицы, которую он за год перед тем (7-го мая 1724 г.) короновал своими руками.

Когда собрались на совещание о наследовании престола высшие государственные чины и была выставлена кандидатура Екатерины как предназначенной самим Петром в акте коронования ее его преемницы, то Ф. горячо поддерживал это представление.

На разногласия сановников он, во имя верности клятве, призывал их исполнить волю монарха, а что действительно такова была его воля — псковский архиепископ подтверждал одним известным ему обстоятельством.

Накануне коронования Екатерины Петр зашел в гости к одному английскому купцу, где присутствовали многие знатные духовные и светские лица, в том числе Ф. Здесь, среди разговоров, государь между прочим заявил, что он коронует свою супругу, чтобы дать ей право управления государством.

Эти слова слышал Ф. и на них теперь сослался как на доказательство петровского намерения назначить Екатерину своей преемницей.

Некоторые из присутствовавших сановников подтвердили описанный случай.

Тогда Меншиков провозгласил Екатерину императрицей и положил конец нерешительности.

Так Прокоповичу выпало сыграть активную роль в этом государственном акте, и конечно, новая государыня должна была быть ему признательна.

Ф. проводил в могилу тело своего державного покровителя знаменитым надгробным словом: "Что се есть? что видим и делаем, о, Россияне! Петра Великого погребаем". Когда восшествие на престол женщины все-таки вызвало некоторое смущение и в народе начали подбрасываться разные безымянные письма, направленные против нового правительства, то церковная власть опять пришла на помощь последнему.

На крамольников, авторов писем, было сочинено церковное проклятие.

Сочинял его тот же Ф. Казалось бы, положение Ф. было вполне упрочено на время правления преемницы преобразователя.

Но в действительности было не так. Хотя по естественной логике Екатерина и должна бы быть твердой продолжательницей политики своего покойного супруга, однако в правительственном курсе произошла заметная перемена, в частности и в области церковной.

Сама императрица, по меткому выражению С. М. Соловьева, была женщиной, которая казалась способной править, пока не правила.

В ней не было достаточно данных для той высокой роли, какая выпала ей на долю, и править государством вместо нее стали скорее люди, окружавшие ее трон, во главе с Меншиковым, которые образовали и сплоченную власть в лице Верховного Тайного Совета.

Люди эти, хотя и прошедшие петровскую школу, во многом отказались от широких заданий Петра, отчасти потому, что не вполне искренне прониклись идеями великого монарха, отчасти потому, что были неспособны к проведению в жизнь всех замыслов гения. Поэтому в правление Екатерины во всех сферах государственной жизни замечается некоторый поворот в сторону прежних, допетровских, начал. В сфере церковной это не замедлило сказаться смягчением строгой последовательности некоторых мероприятий прежнего царствования и, главное, выступлением на церковно-правительственное поприще лиц, тяготевших больше к русской церковной старине и косо смотревших на петровские новшества, столь усердно проводимые Ф. Уже эта общая перемена настроения должна была неблагоприятно сказаться на Прокоповиче, который был наиболее ярким представителем тех начал, какие проводились в петровской церковной политике.

К довершению его несчастья обстоятельства поставили его в натянутые отношения и к тем лицам, которые могли бы быть ему поддержкой.

Прежде всего, как мы сейчас увидим, с началом нового царствования у Ф. возникает антагонизм с первым синодальным вице-президентом Феодосием новгородским.

Что разъединило их теперь, тогда как прежде Ф., видимо, с Феодосием ладил, неизвестно.

Всего вероятнее, со смертью Петра честолюбие новгородского архиерея разыгралось, он дал волю своим природным склонностям и захотел властвовать в Синоде нераздельно, а псковский архиепископ был ему помехой.

Впрочем, в конфликте с Феодосием Ф. вышел полным победителем.

Гораздо опаснее было для него недоброжелательство Меншикова.

Происхождение этого недоброжелательства еще более темно. В начале Феофановой карьеры Меншиков покровительствовал Ф. При воцарении Екатерины Прокопович поддерживал Меншикова, и, стало быть, последнему не было причины менять свое прежнее расположение к псковскому архиепископу.

Однако в силу каких-то причин у Ф. отношения с Меншиковым, очевидно, испортились.

Доказательством этого служит то обстоятельство, что к церковной власти привлекаются иерархи, явно антифеофановского настроения и против Ф. предпринимаются разные шаги в то время, когда Меншиков был у власти.

Этого не могло бы быть, если б Меншиков по-прежнему благоволил к Прокоповичу.

Что-то между ними произошло.

Быть может, просто теперь Меншиков разными нитями связал себя с кругом людей, настроенных реакционно; поэтому он охладел и к ревностному стороннику петровских новшеств.

Как бы то ни было, но все указанные обстоятельства вызвали на феофановом горизонте темные пятна и заставили Прокоповича стать в боевое положение для долгой и упорной борьбы со своими немалочисленными врагами, что наложило своеобразный колорит на послепетровский период его жизни. События показывают, что еще в самом начале 1725 года Феодосий новгородский начал против Ф. интригу.

А именно: обер-прокурору Синода Болтину был сделан псковским провинциал-инквизитором иером. Савватием донос, что в Печерском псковском монастыре на полу лежат около 70-ти образов со снятыми и ободранными окладами и драгоценными украшениями.

Оклады и украшения сняты были по распоряжению арх. Маркелла.

Маркелл, по фамилии Родышевский, был ставленник Ф. Когда-то он был младшим сослуживцем Ф. по Киевской академии, где вместе с Гедеоном Вишневским выступал противником феофановского новаторства.

Как видно, по своему настроению это был человек не феофановского направления.

Однако в первое время их связывала даже дружба, и хотя потом выяснилась их принципиальная рознь, Прокопович по старой памяти, будучи псковским архиереем, взял к себе Маркелла в судии архиерейского дома и сделал настоятелем Печерского псковского монастыря.

Нет сомнения, что относительно икон Маркелл мог действовать только по приказанию своего епархиального епископа.

Ясно, таким образом, куда метил донос Савватия и кто за ним скрывался.

Доношение косвенно привлекало к делу Ф., а послать такое доношение на видного синодального члена инквизитор осмелился, разумеется, потому, что его поддерживала и, наверное, подстрекала другая сильная рука. В последней нетрудно узнать Феодосия, действовавшего в Синоде заодно с Болтиным.

Он один мог делать вызов псковскому архиерею и один мог заступиться за доносчика.

Дело это получило ход как раз после смерти Петра, и с большой вероятностью можно угадать его внутренние пружины.

Феодосий задумал воспользоваться переменой обстоятельств и свалить своего соперника в Синоде, который оспаривал его первенство.

Каков бы был исход дела, неизвестно, но на Ф. оно набрасывало тень и давало повод вести подкоп под его положение.

Ф. так, очевидно, и понял это и постарался, со своей стороны, оградить себя от тайного удара. По докладе дела в Синоде (9 апреля 1720 г.) он, по праву епархиального архиерея, потребовал донос себе для исследования. A тем временем случай представил ему возможность отразить удар тем же оружием и сбросить своего соперника в ту яму, какую тот ему готовил.

Новгородский архиепискол, уже при Петре проявлявший свой заносчивый и дерзкий характер, с воцарением Екатерины совсем дал волю указанным своим склонностям.

Он позволял себе дерзкие выходки, открыто высказывал недовольство некоторыми новыми порядками, вел себя вызывающе.

Оскорбленный за недостаточное, как ему казалось, внимание к нему государыни, он в апреле 1725 г. допустил несколько грубо-нетактичных поступков и даже произносил угрозы по адресу императрицы.

Подробное изложение феодосьева поведения относится к истории собственно его жизни, и мы не будем его здесь делать.

Как бы то ни было, но соперник Ф. сам давал ему против себя оружие.

Прокопович не замедлил им воспользоваться.

После одной выходки Феодосия 21 апреля 1725 г. Ф. донес государыне о всем поведении новгородского архиерея и допущенных им оскорбительных для монархини несдержанностях.

Над Феодосием был наряжен суд, и сам он был арестован.

Так как Феодосий своим несдержанным нравом ни в ком не сыскал симпатии, то его никто не поддержал.

Остальные синодальные члены приняли большей частью сторону Ф. или молчали.

Участь Феодосия была печальна: его решено было сослать в заключение в далекий монастырь, а через некоторое время, кроме того, и расстригли.

Таким образом, вместо низложенья соперника новгородский архиерей сам потерял все. С ним пал и Болтин, удаленный из Синода.

Победа Ф. была полная на этот раз. Но зато в моральном отношении дело Феодосия впервые набрасывает темную тень на имя Феофана.

Ф. принадлежит инициатива доноса, он затем заправлял и всем следствием над низложенным врагом.

Впервые его имя тесно связывается с Тайной Канцелярией, каковая связь затем уже не прерывается.

Но если Ф. нельзя тут вполне оправдать, то его можно понять: он действовал в целях самозащиты.

Вызов был сделан не им, а его врагами, которые не брезговали аналогичными же средствами.

Этого не надо забывать при оценке Феофановых поступков и теперь, и в дальнейшем.

После падения Феодосия Ф. достиг, естественно, первенства в Синоде и наследовал здесь официальное положение своего соперника.

Затем наследовал и его кафедру. 25-го июня 1725 г. в Синоде был получен указ о перемещении на новгородскую кафедру, освободившуюся за низложением Феодосия, псковского архиепископа Ф. Новгородская кафедра была богатейшей среди русских епархий.

Ф., жаловавшемуся постоянно в Пскове на бедность и нуждавшемуся в средствах для своей широкой жизни, новое назначение должно было бы быть приятно.

Между тем мы наблюдаем странное явление: Ф. настойчиво отказывается от лестного перемещения.

По объявлении указа в Синоде он просил Синод ходатайствовать перед государыней, чтобы его оставили на прежнем месте, так как он к нему привык, а знакомиться с делами новой епархии, при синодальных занятиях, ему было бы трудно.

В ответ на это ходатайство императрица, однако, подтвердила свое прежнее распоряжение.

Тогда Ф. подал второе прошение, чтобы ему остаться в прежней епархии или же, если государыня этого не соизволит, то быть бы ему в одном месте: в новгородской епархии или в Псковском монастыре.

Но государыня твердо стояла на своем и 10-го июня, в бытность в Троицком соборе, приказала всенародно объявить о бытии Ф. архиепископом новгородским.

Ф. покорился.

Но почему он так упорно отрицался? Какие-либо тактические соображения тут подозревать трудно.

Одно только разве может быть предположение: Ф. находил неудобным занять кафедру низложенного соперника, в падении которого он принимал такое деятельное участие, как будто нарочно добиваясь его места. С другой стороны, такое соображение, допустимое для Ф., представляется не совсем свойственным нравам того времени.

Другое объяснение то, что Ф. действительно находил для себя затруднительным знакомиться с новой, обширной епархией при массе своих занятий и, предпочитая интересы дела, готов был отказаться во имя последних от лестного и выгодного назначения.

Такое предположение подтверждается как будто тем обстоятельством, что Ф. во втором прошении предлагает вышеозначенную комбинацию.

Но какое бы из двух побуждений ни руководило Прокоповичем, оба одинаково лестны для его чести. В первом случае, значит, в нем была незаурядная нравственная щепетильность, хотя бы в известном отношении.

Во втором случае он, стало быть, не был особенно ни честолюбив, ни корыстен: многие ли бы сделали то же на его месте? В первое время после победы над Феодосием Ф. пожинал ее плоды. Донос Савватия был обращен против доносителя, признан неуважительным, и доносчик подвергнут взысканию.

Затем Ф. попросил освободить его от числящегося на нем синодального долга, который прежде Болтин с Феодосием требовали с надоедливой настойчивостью.

Но на место низложенного врага у Ф. не замедлили появиться на сцену другие.

Новые веяния царствования, о которых мы упоминали, в связи с охлаждением между временщиком Меншиковым и Ф., сказались в том, что в Синод были назначены на свободные места члены совсем не феофановского направления.

В Синоде уже и так заседал Феофилакт Лопатинский, который после падения Феодосия был назначен вторым вице-президентом.

Теперь здесь появились еще ростовский епископ Георгий Дашков и горицкий архимандрит Лев Юрлов. Георгий Дашков, выдвинувшийся в петровское время из старцев Троицкого астраханского монастыря, за участие в укрощении стрелецкого бунта в Астрахани в 1706 г., до ростовской кафедры (1718 г.), был человек старорусского направления.

Он примыкал к группе людей, не сочувствовавших петровским церковным мероприятиям, втайне их осуждавших, хотя и не столь резко, чтобы стать в явную оппозицию правительству.

Разумеется, это уже создавало антагонизм между Дашковым и вдохновителем и исполнителем петровских церковных реформ — Прокоповичем.

Сюда присоединялась и рознь умственных интересов.

В противоположность Ф., Георгий, будучи сам не из ученых (хотя и с большим природным умом), не любил последних и ненавидел малороссиян, из среды которых выдвигались ученые люди в духовенстве.

Лев Юрлов был личностью менее определенно выраженной, но и он был дашкова, а не феофанова направления.

Обоих их, по всем признакам, выдвинул Меншиков, который Дашкову явно покровительствовал.

У Дашкова, кроме того, вообще были большие связи с русской аристократией, которая начала задавать тон при Екатерине, обнаруживая тяготение к реакции, если не полной, что было невозможно, то частичной, в смысле отступления от последовательности политики Петра. Появление в Синоде этих лиц, будучи весьма симптоматичным, предвещало Ф. новую борьбу, даже более трудную, чем с Феодосием.

Борьба скоро и началась.

Дашков, видимо, не замедлил начать против Ф. интригу, подобную той, какую повел Феодосий.

Он воспользовался для этого тем же делом Маркелла Родышевского.

Донос Савватия был замят, но не разрешен окончательно: Ф. не дал по нему подробного объяснения.

И вот в феврале 1726 г. противники Прокоповича снова поднимают вопрос об этом доносе, напомнивши, что Ф. до сих пор на него не ответил, а между тем перевел Маркелла из псковской епархии к себе в Новгород.

Преемник Болтина на обер-прокурорском месте, Баскаков, поднявший дело, очевидно, был сторонником Дашкова и его круга, что, впрочем, для того времени и вполне понятно, так как сила явно была на стороне последних.

Поднимая дело, недоброжелатели Ф. несомненно рассчитывали на Маркелла, что он окажется не на стороне своего патрона и поможет им свалить его. Ф. было поставлено на вид, что он ничего не ответил по доносу Савватия, и затем решено было самое дело взять в Синод для расследования, ввиду перемещения Маркелла в Новгород, вытребовав в Петербург и Маркелла, и Савватия.

Здесь-то феофановы противники и хотели воспользоваться Маркеллом.

Но Ф. постарался парализовать их ухищрения.

Он не надеялся на синодский суд, потому что в Синоде руководящая роль от него ускользнула; зато у него были хорошие отношения с Тайной (Преображенской) Канцелярией, с помощью которой он сокрушил и Феодосия.

Поэтому через несколько же дней после прибытия Маркелла в Петербург Ф. сделал на него донесение такого рода, по которому его взяли в Тайную, и ведение следствия ускользнуло из рук врагов Прокоповича.

Впрочем, самого следствия Ф. не удалось избегнуть.

В Тайной Канцелярии Маркелл выступил теперь уже сам в роли феофанова обличителя, причем донос Савватия отошел на задний план и против Ф. были направлены удары другого рода. На основании некоторых Феофановых разговоров Маркелл, во-первых, обвинил его будто бы в недоброжелательстве к государыне; во-вторых же, и это главное, он подал обширное, в 47-ми пунктах, обличение Ф. в церковных противностях.

В последнем обличении вылилась вся давняя принципиальная вражда Родышевского и его партии к Прокоповичу, подозреваемому ими в лютеранских симпатиях.

Это было продолжением доноса Феофилакта и Гедеона, с которого Маркелл и начинал речь, заявивши, что Ф. от упомянутого доноса не оправдался.

Маркелл обвинял Ф. в неправильном учении об оправдании, будто бы человек оправдывается одной верою, в отвержении св. предания, в лютеранском отношении к св. иконам и к почитанию святых, в отрицании монашества, в восхвалении вообще лютеранства и похулении православия и т. п. От Ф. потребовали объяснений по всем маркелловым обвинениям.

Ему не трудно было, конечно, реабилитировать свою политическую благонадежность, так как слишком нелепо было его, оказавшего такие услуги правительству, заподазривать в недоброжелательстве к государыне, при его деятельном участии возведенной на престол.

На обвинения в церковных противностях Ф. объяснял их несправедливость почти так же, как в ответах на донос Гедеона с Феофилактом, — что они основаны на невежественности обвинителей и непонимании ими ни его учения, ни православия.

Между прочим, в заключение Ф. делал вескую ссылку на то, что инкриминируемые ему "противности" относятся к прошлому периоду его жизни, и если бы они были справедливы, то чего же его обличители молчали раньше, и как же государь Петр Великий сам одобрял всегда и его сочинения, и его деятельность.

Наконец, Ф. даже клятвой подтверждал свою верность православному учению.

Объяснения Ф. были признаны государыней, по докладу Тайной Канцелярии, удовлетворительными, и она приказала доносчика Маркелла за дерзостные его слова держать в крепости.

Но все-таки торжество Прокоповича на этот раз не было уже полным.

На него, видимо, пала известная тень. По крайней мере, государыня приказала объявить ему выговор, чтобы, хотя обвинения Маркелла и признаны не заслуживающими доверия, впредь, однако, ему, Феофану, "противностей св. церкви никаких не чинить и иметь чистое бессоблазненное житие, как все великороссийские православные архиереи живут; также чтобы и в служении, и в прочих церковных порядках ни мало отмены не чинил пред великороссийскими архиереями; а если он в противности св. церкви, по чьему изобличению, явится виновен, и в том ему от ее императорского величества милости показано не будет". Значит, Ф. остался под некоторым подозрением.

Этот обидный выговор не только оскорблял его самолюбие, но и давал его противникам повод к новым проискам.

Прокопович отлично знал, откуда направляется против него интрига.

Он открыто высказывал Тайной Канцелярии, что сколь бы ни был "скуден в рассуждении" Маркелл, однако он сам собой никогда бы на такое дело не отважился. "Отчего несомненно является, что были некии прилежныи наустители, которые плута сего к тому привели". Кто были эти "наустители" — догадаться нетрудно.

Враги, действительно, не оставили в покое Ф. Кончина императрицы Екатерины І и воцарение Петра II еще более поколебали почву под Прокоповичем.

Екатерина все-таки знала и ценила Ф. как сотрудника Петра. А у Петра II имя новгородского архиерея могло лишь вызвать неприятное воспоминание о судьбе его несчастного отца, в которой Ф. принимал известное участие.

Да достаточно было уже того, что Прокопович был автором "Правды воли монаршей", отстранившей в свое время от престола петрова внука и подвергнутой гонению с его воцарением.

Затем, и старорусская партия, выдвинувшаяся при Екатерине, при Петре II еще более укрепилась.

В первое время нового правления всесильным человеком был Меншиков, у которого с Ф. отношения были натянутые.

Естественно, при подобных комбинациях Прокоповичу нельзя было ждать ничего хорошего.

Число его недоброжелателей в Синоде все увеличивалось, и положение их укреплялось.

В 1727 г. Лев Юрлов получил сан епископа воронежского.

В Синоде же был назначен новый член антифеофановского направления — Игнатий Смола, митрополит коломенский.

Этот Игнатий был митрополитом крутицким при Петре и при Петре же был уволен на обещание в Нилову пустынь за участие в деле бывшей царицы Евдокии Феодоровны Лопухиной.

При Екатерине, почувствовав новые веяния, Игнатий просил, чтобы ему снова дали кафедру.

Между прочим он обращался за поддержкой к Ф., не предчувствуя, видимо, в нем недоброжелателя.

Но Ф. не мог сочувствовать таким лицам, как Игнатий, и не только не поддержал его просьбы, а, напротив, постарался, чтобы Игнатия оставили на покое. Конечно, Игнатий за подобную услугу не мог, в свою очередь, питать благодарности, и легко понять его отношения с этого времени к Прокоповичу.

С воцарением Петра II Игнатий скоро же был восстановлен в правах, будучи назначен митрополитом коломенским, а 13-го июня 1727 г. было объявлено о назначении его и синодальным членом.

Этот сюрприз для Ф. должен был быть весьма неприятен, и он обязан был им, наверное, Дашкову и его партии.

Интрига против Прокоповича продолжалась.

Официально Ф. занимал первое место в Синоде.

Как первый архиерей он обручал молодого государя с дочерью Меншикова, сочинял манифест о коронации, совершал самое коронование Петра II. Но положение его не было обеспечено, и каждый момент он мог ожидать падения.

В Синоде было противное ему большинство, при дворе действовала партия этого большинства, и, где только было возможно, Ф. оттирали и под него подкапывались.

При обсуждении в Верховном Тайном Совете вопроса о воспитании молодого государя Ф. не пригласили, а пригласили его коллег-антагонистов.

Честь коронования государя у него упорно хотели отнять.

В реакционно-церковных кругах замышляли удар против самого детища Петра и Ф. — синодальной формы управления, агитируя в пользу восстановления патриаршества, причем на патриаршую шапку с наибольшей уверенностью претендовал Георгий Дашков.

Главное же, враги Ф. опять выдвинули против него обвинения в "церковных противностях", теперь еще более опасные по духу времени, воспользовавшись старым оружием — Маркеллом.

Первый новый удар в этом направлении был направлен, кажется, рукой Меншикова, о котором, судя по прежним показаниям Родышевского, позволял себе невыгодно отзываться Ф. По крайней мере, дело поднято было в Верховном Совете, где 21-го июня 1727 г. постановлено было, призвав Ф., объявить ему, что он в своих прежних объяснениях против доноса Маркелла многого не объяснил, и хотя его имп. величество ему то прощает, но знал бы он, что это делается по государевой милости, а не по правде.

Вместе с тем с Ф. требовали возвратить жемчуг, который, как выяснилось по делу Маркелла, был действительно взят им с архиерейской епитрахили и пелены.

Нанося этот моральный удар Ф., Верховный Тайный Совет приказал в то же время освободить из под караула Родышевского и послать его в братство Невского монастыря.

Выпуская на свободу Маркелла, феофановы противники хотели, очевидно, снова свести его с Ф. для своих целей. Это не замедлило обнаружиться.

Незадолго перед коронацией Петра II, в декабре 1727 г. Маркелл подал новое доношение на Ф. в Верховный Тайный Совет с обвинениями в неправославии.

Здесь предметом своего нападения Родышевский избрал некоторые сочинения Ф., изданные в петровское царствование, без обозначения имени автора, а именно: "О блаженствах", "Об обливательном крещении", Букварь с десятословием и разные поучения.

Маркелл писал, что книги эти неизвестно кем изданы, а в них есть много учений лютеранских и кальвинских и их изданием порочится имя Петра Великого, с одобрения которого они значатся изданными.

Маркелл, конечно, прекрасно знал их автора и против последнего то направлял обвинение.

Ф. узнал о новом доносе Маркелла еще прежде, чем он получил движение, и поспешил парировать удар противников.

Он представил сам маркеллов донос Синоду и охарактеризовал его как преступное сочинение.

Дать такую характеристику было и нетрудно.

Те Феофановы сочинения, которые осуждал Маркелл, были написаны в свое время по поручению государя, изданы с одобрения последнего и Синода.

Стало быть, всякая ответственность за их содержание ложилась и на покойного монарха, и на церковную власть, и обвинения Маркелла задевали последних.

Ф. так и представил дело, что Родышевский бесчестит Синод и государя, сеет губительные плевелы к мятежу простого народа, который не понимает, в чем дело. Делая логические выводы из обличений Маркелла, например, на обливательное крещение, которое Маркелл признавал недействительным, Ф. доводил их до естественного абсурда.

Обливательное крещение было тогда в обычае и в Малороссии, а многие русские архиереи были из малороссиян или поставлены малороссиянами.

Раз обливательное крещение не действительно, то эти архиереи будут незаконными архиереями, посвященные ими священники — не священниками и т. д. Уничтожая доводы своего обличителя, Прокопович неоднократно делал весьма прозрачные намеки на то, что он знает, кто скрывается за спиной Маркелла.

Маркелл, по его предположению, поет с чужого голоса, у него есть наустители; он не отважился бы отнюдь действовать самолично, "но некто един или некии суть, которые для интересов своих, им душепагубных, церкви же и государству зловредительных, сего злодея употребляют к таковому возмущению, и его в предерзостях безпечальна творят и великими обещаниями дурака обнадеживают". Доводы Ф. были настолько убедительны, что даже не расположенные к нему сочлены должны были с ними согласиться.

Синод постановил содержать Родышевского в Невском монастыре под крепким арестом, пока дело будет исследовано.

Но Ф., видимо, не прочь был померяться открыто силами и с самим Дашковым, чувствуя в данном случае под собой твердую почву. Через короткое время, 20-го декабря 1727 г., он донес Синоду, что по показаниям двух его служителей, имевших сношения с Маркеллом, последний прямо говорил, что он действует не по собственной инициативе, а им руководит "вышняя власть, преосвященный ростовский, который вскоре будет патриархом, да превысокие господа и милостивцы". Однако прямо привлечь Дашкова и вывести его на свежую воду Ф. не удалось.

Ему удалось только отстранить Дашкова от участия в разборе этого дела в Синоде, как заинтересованного лица. Враги Ф. всячески помогали Маркеллу.

Когда Синод выехал в Москву на коронацию, Маркелл убежал из Александро-Невского монастыря, из-под караула, тоже в Москву.

Когда его здесь арестовали и дело его начало клониться в неблагоприятную для него сторону, то он объявил за собой государево слово и был взят в Преображенский приказ.

Здесь он пробовал выступить с новыми обличениями Прокоповича и в церковных противностях, и в политической неблагонадежности, напомнив о "Правде воли монаршей". Однако все эти обвинения были слишком вздорны, и в конце концов по указу Верховного Тайного Совета в марте 1729 г. Маркелла велено было отослать в Симонов монастырь и быть ему там неисходно.

Ф. вышел победителем в борьбе с интригой, хотя и его подлинные противники — Георгий и прочие — тоже не пострадали.

Расплата с ними для Прокоповича была делом будущего, более благоприятного, чем царствование Петра II. Таким образом, и в самое благоприятное для них время враги Ф. не могли свалить ненавистного им архиерея, которого они считали виновником почти всех новшеств, нарушивших прежний, допетровский уклад церковной жизни. Что спасло Прокоповича от участи, подобной феодосиевой, какую готовили ему противники? Конечно, главным образом то, что он держал себя осторожно и к нему трудно было придраться, а главное — за ним стоял авторитет преславного монарха, волю которого он исполнял.

Некоторую поддержку, несомненно, оказали Прокоповичу и его прежние связи с деятелями Петрова времени, сохранившими влияние и в переходное послепетровское время. Так, Тайная Канцелярия со своим начальником князем Ромодановским была к Ф. весьма предупредительна.

Затем, его поддерживал Остерман, хитрый немец, сумевший быть нужным и влиятельным и при Екатерине, и при Петре II. С кончиной юного Петра II, неожиданно умершего в расцвете надежд, на него возлагавшихся, склонившаяся было Феофанова звезда вновь стала подниматься.

У Ф. были давние связи с Анной, герцогиней курляндской, которой судьба отдала русский престол.

Он пользовался ее милостями, когда она еще и не мечтала о своем будущем высоком жребии.

Но, главное, Ф. удалось новой государыне сказать услугу при самом ее восшествии на престол гораздо большую, чем Екатерине.

После смерти Петра II, когда на престол была избрана членами Верховного Тайного Совета Анна Иоанновна, как известно, среди верховников возникла мысль ограничить самодержавие новой государыни.

Герцогине курляндской было предложено принять престол на известных условиях, ограничивающих ее власть в пользу Верховного Тайного Совета.

Эту попытку верховников расстроила противная им группа лиц, опиравшихся на мелкое дворянство, тогда как верховники опирались на крупную родовую знать, и в этой группе одно из первых мест занимал Феофан Прокопович.

Сам он был всецело настроен в пользу самодержавия, что и неудивительно, если вникнуть в обстоятельства того времени.

Ф. выдвинула самодержавная рука монарха, и только ею он держался при Петре, а после него — ее авторитетом.

Та среда, из которой исходила ограничительная попытка, была как раз и враждебна Ф. и его идеям. Это были те самые русские вельможи, которые давали тон при Петре II и поддерживали консервативные веяния, дававшие возможность мечтать Дашкову о патриаршестве, и наполнили Синод людьми антифеофановского направления.

Чего же хорошего мог ожидать Ф. от успеха их замысла? Напротив, для него было естественно противодействовать верховникам, что он и сделал с присущими ему осторожностью и искусством.

Можно думать, что и Ф., вместе с некоторыми сановниками, как Ягужинский и Остерман, еще заранее предлагал Анне свои услуги против верховнического замысла; а сам действовал как мог. Анна сначала приняла предложенные ей условия.

Надеясь скоро их уничтожить, охоронники самодержавия желали, чтобы дело об условиях не разглашалось, чтобы по внешности не произошло никаких изменений во власти государыни.

Этого искусно и достиг Ф. Благодарственное молебствие о вступлении на престол новой императрицы было совершено с возношением прежнего императорского титула.

Когда стали присягать и верховники составили новую форму присяги, то, благодаря предусмотрительности Ф., в присягу не удалось включить ничего противоречащего самодержавию.

Когда Анна приехала, то Ф. тайно известил ее о заговоре в ее пользу и научил, как надо действовать.

Заговор вполне удался, ограничительные условия были разорваны, и императрица сделалась самодержавной государыней, с правами прежних государей.

Ф. стихами приветствовал это событие.

Само собой разумеется, государыня должна была быть благодарна новгородскому архиепископу за его горячее содействие во всем этом деле, и благоволение императрицы к Ф. было упрочено.

Благоволение это уже не оставляло Прокоповича до конца его жизни. Сам Бирон выражался об Ф., что он "был в великом уважении у императрицы". Ему удавалось достигать у ней иногда больше, чем могли достигнуть ее близкие министры, — настолько велико было влияние новгородского архиерея.

Так, по словам Бирона же, через Прокоповича действовали Остерман и Левенвольдт в вопросе о престолонаследии, и Ф. успел там, где бесплодно домогались Остерман с Левенвольдтом.

По отношению к всемогущему фавориту — Бирону — новгородский архиепископ поставил себя так искусно, что и здесь снискал благосклонное расположение.

Другие иностранцы, окружавшие трон, все принадлежали к дружескому кругу Прокоповича, как истинно образованного, просвещеннейшего человека своего времени.

Общая политика царствования императрицы Анны тоже вполне благоприятствовала феофановскому направлению.

Правительство Анны вело твердую, даже жестоко-последовательную политику в духе петровского царствования; недаром государыня сразу же по вступлении на престол объявила, что она будет следовать по стопам своего великого дяди. Лица, стоявшие у власти при Петре II, скоро совершенно сошли со сцены. Верховников большей частью постигла печальная участь, потому что императрица не могла простить им смелого покушения на ее самодержавие.

Во главе правления стали иностранцы, искренно преданные петровским политическим идеалам, которые и были навеяны западной культурой.

Для такого правительства Прокопович был столь же незаменимым сотрудником в области церковного управления, как и для Петра Великого, не говоря уже о вышеотмеченных личных связях его с членами нового правительства.

Подобное благоприятное стечение обстоятельств открывало для Ф. эру полного торжества его над своими врагами и наибольшего его влияния на церковные дела. Он, можно сказать, сделался церковным временщиком.

Синод, в котором он первенствовал, нераздельно был в его руках и покорно исполнял его волю. Дружественная государственная власть была к его услугам, потому что он всегда умел представить даже и свои личные интересы интересами государственными.

К сожалению, Ф. именно иногда пользовался своим влиянием для борьбы со своими собственными противниками, борьбы жестокой и беспощадной, как, впрочем, упорна была нередко и их ненависть к Прокоповичу.

В синоде Ф., при Анне Иоанновне, как сказано, первенствовал нераздельно.

Несколько ниже мы увидим, как удалось ему устранить отсюда своих противников.

Здесь же заметим лишь, что с самого воцарения Анны, ввиду перемены правительственного курса, феофановы антагонисты должны были стушеваться.

Скоро их постигло и полное низложение.

Уже указом 21-го июля 1730 г. недоброжелатели Ф.: Феофилакт Лопатинский, Игнатий Смола и Георгий Дашков удалены были из Синода, и Синод был сформирован вновь, несомненно согласно желаниям новгородского архиепископа, не без влияния которого последовал упомянутый указ. Новые синодальные члены, конечно, не могли и думать противодействовать всемогущему теперь Прокоповичу.

Новгородский архиепископ затем до конца своей жизни получает доминирующее влияние на своих сотоварищей по присутствию.

Из знакомства с течением синодальных дел того времени выносится твердое убеждение, что по существу дела весь Синод сосредоточивался в личности Ф. Пользуясь милостью государыни и своей близостью к ней, Ф. стал почти постоянным объявителем ее воли в Синоде.

Он словесно представлял в синодских заседаниях, что государыня указала то то; остальные члены лишь выслушивали эти высочайшие указы и постановляли чинить по ним исполнение.

Почти все важнейшие императорские повеления, за шесть лет жизни Прокоповича при Анне Иоанновне, были получены в Синоде таким образом.

Озабоченный борьбой с врагами и преследованием противников, Ф. пользовался для этих целей всею властью Синода с полной беззастенчивостью, как и средствами Тайной Канцелярии, заваленной делами, поднятыми по инициативе Ф. Много полицейских талантов пришлось проявить синодальным членам в угоду новгородскому архиерею; еще хорошо, что в большинстве случаев он лично вел запутанную нить допросов и розысков, требуя от своих синодских коллег только подтверждения своих предначертаний.

Имея такое влияние в Синоде, Ф., конечно, был и вдохновителем всех важнейших церковных мероприятий того времени.

Впрочем, в данном случае он действовал обычно не непосредственно от себя, а от лица светского правительства, которое было вполне солидарно с его убеждениями.

Это обстоятельство, между прочим, не дает возможности точно определить степень феофановского участия в анненских церковных мероприятиях.

Однако участие это несомненно.

Феофанов дух чувствуется в строгих указах того времени о поднятии нравственного и умственного уровня духовенства, об учреждении всюду семинарий, в ограничительных постановлениях о монашестве, которое при императрице Анне пережило тяжелые стеснения.

Недаром и монахи считали опять Прокоповича виновником своих бед. Что касается своих епархиальных дел по новгородской епархии, то они, видимо, не особенно занимали Ф. По крайней мере, за синодскими его делами и громкими процессами епархиальная его деятельность мало заметна.

Больше его интересовала его карповская школа, к которой он был чрезвычайно внимателен.

Как школьный попечитель Ф. был передовым человеком своего времени.

Он завел в своей школе обучение музыке, сценические представления, что для многих казалось неслыханным новшеством.

Маркелл Родышевский, например, видел в обучении музыке противоречие учению Церкви Христовой.

Учеников своей школы Ф. посылал для усовершенствования в науках в гимназию при Академии Наук. О питомцах школы Прокопович заботился, как о своих детях, и не забыл их даже в предсмертные дни. Но не церковно-административная и епархиальная деятельность поглощала Ф. в это царствование, столь благоприятное ему по своему настроению и личным комбинациям.

Его занимали главным образом счеты со своими противниками.

Отчасти это была расплата за прежнее; отчасти же они вызывались и новыми подпольными интригами против Ф., в центре которых стоит знакомый нам Маркелл Родышевский, опиравшийся опять на разных более значительных лиц. Как ни был влиятелен Ф., он не мог оставлять без внимания направленные против него интриги, потому что в то изменчивое и суровое время никакое высокое положение не было прочным.

Эти-то обстоятельства и заставили Ф. истощать свою энергию на розыски и следствия, превратив его в постоянного сотрудника Тайной Канцелярии, уничтоженной было в конце правления Петра II, но вновь восстановленной в начале царствования Анны. По наступлении благоприятных обстоятельств Ф. первым делом постарался покончить со своими главными недоброжелателями, сидевшими вместе с ним в Синоде, а на стороне интриговавшими против него. Случай представил ему и прекрасный повод нанести роковые удары своим противникам.

Дело было в той попытке ограничения самодержавия, какую предприняли верховники и которая была разрушена стараниями, между прочим, и Прокоповича.

С партией верховников имели различные связи феофановы противники из иерархии, особенно Георгий Дашков и примыкавшие к нему лица. При воцарении Анны они держались осторожно.

Но некоторые из них допустили поступки, дававшие повод подозревать в них сочувствие верховникам и недоброжелательство к новой императрице.

Последнее подозрение имело под собой и ту общую подкладку, что вместе с кандидатурой Анны на престол выставлялась еще кандидатура бывшей царицы Евдокии Феодоровны Лопухиной, и несомненно, что эта кандидатура имела сторонников в иерархическом кругу, естественно предпочитавшем царицу Евдокию неизвестной им Анне. Во время споров об избрании на престол некоторое время господствовало неопределенное настроение: многие не знали, чем спор разрешится, и вели себя более сообразно со своими симпатиями.

Такую именно оплошность допустил один из сторонников антифеофановской партии, Лев Юрлов, епископ воронежский.

Это и дало Ф. в руки оружие против его недругов.

Когда в Воронеже был получен манифест об избрании на престол Анны, то епископ Лев, неизвестно по каким побуждениям, но, по-видимому, вследствие неуверенности еще, что дело о воцарении Анны решилось бесповоротно, не отслужил тотчас же благодарственного молебствия и даже на другой день по получении манифеста за литургией на первом месте поминал "государыню царицу и великую княгиню Евдокию Феодоровну", не произнося отдельно имени Анны Иоанновны.

Затем он еще несколько дней медлил служить молебен, несмотря на заявления воронежского вице-губернатора, все ожидая синодского указа и рассуждая "не будет ли какой отмены"; и только после некоторого ожидания и настойчивого требования вице-губернатора молебен наконец отслужил.

Когда выяснилось положение и Анна утвердилась на престоле и возвратила себе самодержавие, то Лев сам испугался своего поступка.

Видимо, он чувствовал, что его могут заподозрить в политической неблагонадежности, и поспешил уведомить о всем происшедшем Синод, предупреждая вице-губернаторское доношение и оправдывая себя. Предчувствие Льва оправдалось.

В Синоде сразу делу не было дано хода, быть может потому, что там еще заседали благоприятели Льва — Георгий и Игнатий.

Но Ф. не упустил случая погубить своих противников.

По всем признакам, он донес государыне о бывшем в Воронеже случае и осветил его с самой неблагоприятной стороны.

Он дал понять, какие побуждения могли руководить Львом и почему в Синоде сначала дело было замято. 15-го июля 1730 г. последовал указ, объявленный Синоду Ф., произвести следствие по делу Льва воронежского.

Затем через несколько дней последовал указ об удалении из Синода Феофилакта, Георгия и Игнатия, которые, очевидно, были представлены Ф. в глазах правительства как сторонники и укрыватели Льва. Таким образом Прокопович нанес уже крупный удар своим недоброжелателям и освободил себя от их неприятного и стеснительного сотоварищества.

Но этого Ф. было мало, да дело этим и не могло ограничиться, раз ему придан был политический характер.

Набросивши на своих врагов тень политической неблагонадежности, Прокопович уже должен был поддерживать эту точку зрения и ревностно выискивать политические преступления заподозренных иерархов.

Руководимый Ф. и вполне послушный ему новый Синод так и сделал.

То обстоятельство, что Лев не служил долго молебна и не поминал новой императрицы, было сочтено признаком его симпатий к Евдокии или, во всяком случае, к попытке верховников, почему он и не хотел поминать самодержавной государыни.

Сомнения и колебания Льва показывали, что он имел сношения с Москвой и знал о происходивших там событиях из осведомленных источников.

Таковыми источниками подозревались Георгий, Игнатий и прочие лица их партии, которая по политическим симпатиям была, видимо, солидарна со Львом: недаром благожелатели последнего старались затушить его дело в Синоде.

В таком свете, по всему видно, представлено было Ф. дело правительству и в таком направлении велось следствие.

Лев не мог оправдаться от предъявленных ему обвинений, потому что факт был налицо, а объяснения этого факта одною "простотою" были слишком наивны.

Поэтому ему пришлось испытать горькую участь.

По синодальному приговору, вдохновляемому, должно быть, Ф., воронежский епископ был осужден на лишение епископского и монашеского сана. 2-го декабря 1730 г. он превратился в расстригу Лаврентия, и местом его ссылки и заточения государыня назначила Крестный монастырь.

Вместе с ним это дело погубило и Георгия Дашкова с Игнатием Смолой.

Фактических доказательств их виновности следствие не открыло, несмотря на все усилия следователей.

Но Ф. сумел, должно быть, представить правительству, что политическая преступность ростовского и коломенского архиереев несомненна.

Их нашли возможным осудить по одному подозрению, за "укрывательство" Льва, и осудить почти столь же жестоко.

Георгий был лишен епископского сана и простым монахом сослан в Каменный вологодский монастырь, а Игнатий, по лишении архиерейства, сослан был в свияжский Богородицкий монастырь.

Главные враги Ф. пали окончательно, в первый же год правления новой государыни.

Но на этом не остановились Феофановы счеты с ними. Раз вступив на путь преследования своих противников, как вместе и преступников политических, Ф. уже по инерции шел по этому пути и влек к гибели одного за другим разных лиц, причастных к кругу его недоброжелателей.

На сцену появлялись новые жертвы.

Игнатий, сосланный в Казань, нашел здесь покровительство у казанского архиерея Сильвестра.

Последний видался и сносился с ссыльным бывшим епископом; держали Игнатия в монастыре свободно.

Об этом узнали в Петербурге, и известие встревожило Ф. и правительство.

Первый боялся, как бы низложенные враги не подняли голову и не строили против него тайные ковы. Второе опасалось политического заговора, тем более что прекрасно чувствовало свое не совсем прочное положение.

Враги Ф. в глазах власти государственной уже представлены были политическими крамольниками, и совместные действия против них духовного и светского правительства были обеспечены.

Над Сильвестром казанским было назначено следствие, которое, между прочим, подтвердило Ф., что Сильвестр — из лагеря его противников.

В одном найденном у Сильвестра письме новгородский архиерей прямо обвинялся в неправославии.

Это не могло не усилить досаду Прокоповича против нового недоброжелателя и не подвигнуть его еще более сгустить политические краски над всем этим делом. Игнатия коломенского перевели из Свияжска в архангельский Никольский Корельский монастырь под самый крепкий караул.

Сильвестра казанского сначала государыня велела послать "на обещание" в Александро-Невский монастырь (31 декабря 1731 г.), а потом скоро и его участь отягчилась: в марте 1732 г. его перевели в псковский Крыпецкий монастырь, а когда здесь он объявил за собой "слово и дело", то в конце концов в декабре того же года его лишили архиерейства и священства и простым монахом сослали в Выборг.

Не оставил Ф. в покое и своего главного недруга, Георгия, теперь простого монаха Гедеона.

В декабре 1731 г. об нем завязалось новое дело. Казанское дело натолкнуло Ф. на предположение, что не все обстоит благополучно и в Каменном монастыре, где коротал дни ссыльный Дашков.

Он поручил разведать о житии-бытии последнего, и оказалось, действительно, что Дашков содержится довольно слабо, что ему оказывают в монастыре почет и, главное, позволяют сноситься с посторонними.

Тотчас же было наряжено следствие, в результате которого надзор за Георгием-Гедеоном был усилен, вологодский архиерей Афанасий получил строгий выговор, а архимандрит Каменного монастыря Иессей даже умер во время следственных мытарств от пережитых волнений.

Печальную роль злого гения сыграл Ф. в первые годы аннинского правления в участи и еще одного иерарха русской церкви — киевского архиепископа Варлаама Вонатовича.

С ним случилось нечто подобное истории со Львом воронежским.

Он тоже медлил отслужить молебствие по получении манифеста о восшествии на престол Анны Иоанновны и медлил, по-видимому, из-за тех же причин, как и Лев воронежский, т. е. в силу неопределенности положения, о которой он был осведомлен из каких-то неизвестных источников.

Когда в высших инстанциях узнали об этом, то против Варлаама возбуждено было дело, аналогичное делу Льва. Какую роль сыграл здесь Прокопович, точно определить трудно.

С Варлаамом у него не было личных счетов.

Тем не менее Ф. знал, что Варлаам по своим взглядам принадлежал к противной ему партии.

Главное же, раз набросивши на своих врагов тень политической неблагонадежности, новгородский архиепископ уже поневоле должен был выдерживать эту линию и аналогичный поступок Вонатовича представить в таком же освещении.

Как бы то ни было, Ф. и руководимый им Синод ревностно взялись за следствие и вели его так же энергично и в том же направлении, как и дело Льва воронежского.

Судьба Варлаама была не лучше участи его коллеги.

По приговору суда и государыни в ноябре 1730 г. Варлаам был лишен сана и священства и сослан простым монахом в Кириллов Белозерский монастырь.

Так один за другим падали сильные противники или просто недоброжелатели Ф. Но, как это ни странно, больше хлопот и беспокойства доставили ему не они, а другие, менее значительные, но более назойливые и подпольные враги, служившие когда-то орудием в руках первых.

Первое место здесь занимает Маркелл Родышевский.

Сосланный по приговору Верховного Тайного Совета в Симонов монастырь, Маркелл здесь замышлял против Ф. новые удары. Он сошелся с духовником императрицы, троицким архимандритом Варлаамом, и с некоторыми другими лицами, как, например, бывший директор типографии Мих. Петр. Аврамов, — людьми тоже антифеофановского направления.

С помощью первого Маркелл и задумал начать новое нападение на новгородского архиерея-"еретика". Уже в апреле 1730 г. Родышевский подал на Высочайшее имя через Варлаама доношение о церковных противностях Ф., повторив свои прежние обвинения и сославшись на то, что по этим обвинениям до сих пор суда не произведено, а только его всячески преследовали.

Маркелл требовал очной ставки с Прокоповичем.

Вместе с тем он ходатайствовал, чтобы еретических рук Ф. не допускать до коронования ее величества; недаром Петра II короновал Прокопович, и Петр скоро скончался.

Представления эти, как и следовало ожидать, не имели никакого последствия.

Не теперь Маркеллу было тягаться с Прокоповичем! Ф. короновал императрицу, и никто не смел оспаривать у него этой чести. Однако спокойствие его было возмущено.

Его фанатичный противник не унимался, и в то время как Ф. торжествовал над своими сильными врагами, в Москве, в кругу, в котором вращался Маркелл, зрели новые планы подкопов под положение всесильного иерарха.

Маркелл, в дополнение к своим прежним обличениям, написал новое обличительное произведение — "Житие новгородского архиепископа, еретика Феофана Прокоповича". Самое заглавие показывает, что это было за житие. Родышевский рисовал здесь в самых мрачных красках всю жизнь Ф., начиная с киевского ее периода, и не находил слов, чтобы заклеймить Феофаново еретичество.

По словам Маркелла, уже из-за границы Прокопович вернулся еретиком и только показывал вид благочестия, а на самом деле "начал киевских и малоросских жителей, детей и возрастных людей, приглашать к себе и учить своему еретичеству, и многие ереси в народ всевать, и бесчисленные хулы на святую православную церковь говорить и на обитель Печерскую, и на мощи святых угодников, и на мироточивые главы, и на освященную воду еретический свой яд блевать, и священнический и монашеский чин злохулить и ругать... И не словесным токмо учением, но и писаньми начал в Киеве учить еретичеству, подобно кальвинскому и люторскому и прочих ересей, и того его еретического учения книги и ныне у учеников его и у прочих на латинском языке в Киеве: и тем его еретическим учением тамо многие прельстилися... А когда он, Феофан, в епископы поставлен... был, тогда... начал еретические книги составлять и писать, содружася с Феодосом.

Сей учением, а тот смелостью и дерзновением великим начали явно всю святую церковь бороть, и все ее догматы и предания разрушать и превращать, и безбожное лютеранство и прочее еретичество вводить и вкоренять: и тогда весьма от них было в народе плачевное время. Учали быть везде противу благочестия безопасные беседы, и кто каковое хотел на церковь поношение говорить, а всякое развратное и слабое житие имети учили смело; чуть не весь монашеский чин превратили в самое бесстрашие и слабость таковую, что многие и доныне пьянствуют и мясо сплошь едят, и вместо книг в кельях и в церквах табакерки в руках держат и непрестанно порошок нюхают.

Да его ж, Феофана, и товарищей его... тщанием в новоизданных печатных книгах на святую церковь нестерпимые хулы и многие ереси обретаются... Во всем государстве часовни разорили, иконы святые из них бесчестно вынесть велели... Чудотворные иконы, отвсюду забрав, на гнойных телегах, под скверными рогожами, в Синод, явно во весь народ, привозили; гробы святых разбивать велели, телеса святых... ложными мощьми называли; а кто какие на себе явшиеся чудеса прославлял, тех жестоко наказывали; всецелые монастыри разорять, из них монахов в другие монастыри жить переводить; молодым монахам жениться и молодым монахиням замуж посягать благословляли, музыки и разные игры и кемедии у себя завели". Таковы были обвинения, возводимые Маркеллом на Ф. и лично, и как руководителя синодской деятельности при Петре, вдохновителя петровских церковных мероприятий.

Приведенные выдержки ясно показывают, как смотрела противная Ф. партия на его деятельность и чего она не могла ему простить.

Один из благоприятелей Маркелла, иеродиакон Иона, служивший келейником у духовника императрицы Варлаама, еще, со своей стороны, прибавил к Маркеллову "Житию" несколько обличительных выходок против Прокоповича.

В таком виде, стараниями того же Ионы, "Житие" начало ходить в кругу близких к Маркеллу лиц, а также и в народе.

Кроме обличительного "Жития", тот же Маркелл написал еще частные обличения на разные произведения, принадлежащие или приписываемые Ф. А именно это были "Возражения" на "объявление о монашестве", на "Регламент Духовный" и на книгу "О блаженствах". Здесь Родышевский доказывал, что все это противные церкви, еретические сочинения.

Духовный Регламент, по его словам, сочинен Прокоповичем без ведома государя, который доверился еретику; доверились ему и другие знатные лица и архиереи.

По содержанию же своему Регламент вызывает со стороны Маркелла самые грубые ругательства по адресу его автора.

Разбирая "объявление" о монашестве тоже как произведение Ф., Маркелл защищает монашество против нападений на него "объявления" и выставляет правила последнего как плод ненависти к монашескому институту и антиправославного настроения.

Книга о блаженстве, по Маркеллу, была пропитана также еретическим духом. Свои "Возражения", написанные в 1730 г., Маркелл сам представил на Высочайшее имя. "Житие" же Ф. попало случайно в руки Прокоповича в феврале 1731 г. Новгородский архиепископ, конечно, был жестоко оскорблен этой пасквильной выходкой и донес о ней Кабинету как о возмутительном произведении.

При этом он постарался представить авторов "Жития" именно как преступников политических, а не только оскорбителей его чести. Повод к тому заключался в приписках Ионы, в которых были сделаны намеки на окружающих государыню иностранцев как покровителей еретиков и противников церкви православной.

В бумагах одного из знакомцев Ионы и Родышевского, подьячего Константинова, был найден намек и на саму государыню.

При таких условиях Ф. нетрудно было обрисовать всю причастную "Житию" группу как политических изменников, противников правительства, что для подозрительного правительства было достаточно.

Родышевский, Аврамов, Иона, Константинов были арестованы и попали в Тайную Канцелярию.

Иону расстригли и пытали, Родышевского допрашивали, не имеет ли он какой личной обиды от новгородского архиерея.

Однако и он, и его сообщники заявляли, что лично против Ф. они ничего не имеют, а пекутся лишь о пользе церковной.

Ф., от которого потребованы были объяснения по поводу обвинений в церковных противностях, конечно ответил то же, что отвечал раньше: что все инкриминируемые ему произведения написаны с одобрения Петра Великого и церковной власти, по непосредственным указаниям государя, а "объявление" о монашестве даже написано почти всецело Петром.

Но напрасно предъявляли эти доводы Родышевскому: он упорно стоял на том, что Ф. обманул государя и других.

Неосновательность обвинений на Прокоповича была, конечно, очевидна, и фанатичные обличители понесли наказание.

Их всех отправили в ссылку в разные монастыри, причем Маркелла сослали в Белозерский монастырь.

Кроме Родышевского, Ионы (расстриги Осипа), Аврамова и Константинова, к делу о распространении "Жития" было привлечено еще множество лиц, которым пришлось познакомиться с Тайной Канцелярией, так как все дело получило характер политического розыска.

Расправа с главными авторами нового выпада против Ф. была, однако, только началом длинного ряда розысков, исковеркавших жизни сотен людей. Чем дальше шло следствие, тем оно запутывало все больше лиц. Перед глазами Ф. вставали новые и новые противники, теперь уже большей частью тайные, анонимные, которых приходилось ему еще выводить на свет прежде, чем нанести им окончательный удар. Едва Ф. покончил, по крайней мере на время, с Маркеллом, как явился новый повод для беспокойства.

Еще Стефан Яворский написал резкую книгу против протестанства под заглавием "Камень веры", которая косвенно метила в Прокоповича.

Петр Великий не позволил напечатать это сочинение, но при Петре II, в период реакции, Стефаново произведение было издано, причем издателем его был Феофилакт Лопатинский.

Издание "Камня" вызвало довольно оживленную полемику между западными богословами.

Протестантские ученые подвергли его суровой критике, наиболее ярко выразившейся в сочинении известного протестантского ученого Буддея.

Напротив, католики взяли Стефана под свою защиту, и против Буддея католический пастор Рибейра написал подробное опровержение.

Полемика эта грозила перейти и в Россию, к крайнему неудовольствию Ф., затронутого "Камнем" и служившего тайной мишенью его защитников.

Тот же Феофилакт Лопатинский задумал написать то же против Буддея, в защиту Яворского, и действительно в 1730 г. написал "Апокрисис, или Возражение на письмо Буддея". Уже Феофилакту почти удалось получить и разрешение на издание своего "Апокрисиса", как вдруг все переменилось.

Ф. поспешил принять свои меры, и Лопатинскому не только не разрешили издать его сочинение, но строжайше запретили и писать его, хотя оно было уже написано.

Прокопович, очевидно, представил затею Феофилакта тайным ударом против немцев — правителей, приближенных Анны. Но к досаде Ф. неожиданным образом появился на русском языке перевод книги Рибейры, как бы взамен неудавшейся апологии Феофилакта.

Новгородский архиепископ прекрасно понимал, что это дело рук лиц, ему противных, и энергично принялся за розыски авторов перевода.

В глазах правительства это издание было представлено как возмутительное покушение на спокойствие государства, подстрекательство против иностранцев-лютеран, а люди, причастные к изданию, очевидно, рисовались как члены преступной "факции". На основании перевода Ф. построил подозрение целого заговора. "Ищут враги России, — писал Прокопович в доношении о книге Рибейры, — и внутренней болезни, и внешнего бедствия... Иностранных в России мужей... [Рибейра] ругательно нарицает человечками и людишками и придает, что русское государство их питает, а церковный закон оными гнушается.

Видно, на кого он за пропитание иностранных в Российском государстве нарекает!.. Всех сплошь протестантов, из которых многое число честные особы и при дворе, и в воинском и гражданском чинах, рангами высокими почтены служат, неправдою и неверностью помарал, из чего великопочтенным особам немалое учинил огорчение". Оказалось, что книгу Рибейры переводил синодальный член архимандрит Евфимий Коллети.

Его арестовали.

Арестовали также и другого синодального члена, архимандрита Платона Малиновского, заподозренного в сообщничестве с Евфимием.

После двухлетнего процесса в 1734 г. Евфимий и Платон были уволены из Синода и лишены архимандритства; в июне 1735 г. Евфимий был лишен священства и монашества, а Платона держали в заключении и подвергли той же участи уже после смерти Ф. в 1738 г. Не кончилось, а скорее только началось дело Рибейры, а уже для Ф. была новая тревога.

В половине 1732 г. появилось подметное анонимное письмо с пасквилем на Ф.. Письмо было написано от лица римского папы к Прокоповичу.

Автор пасквиля принадлежал, судя по его произведению, к партии коренных врагов новгородского архиерея, приверженцев русской старины и противников петровских реформ, иноземных обычаев, нововведений.

Ф. обвинялся в лютеранстве.

Особенно сожалел автор об уничтожении патриаршества.

Вся петровская реформа подвергалась явному и косвенному осуждению.

Пасквиль задевал и правительство, говоря о крайнем разорении народа, скрываемом от государыни льстивыми министрами, призывая гнев Божий на виновников печальной судьбы ссыльных иерархов, потерпевших "неправедное озлобление за благочестие". Ф. ревностно принялся за розыски творца пасквиля и письма, напрягая всю гибкость своего полицейского таланта.

Он внушал правительству, что пасквиль — произведение не только его личных врагов, но и политических заговорщиков, смущающих народ своими кознями.

Тайная Канцелярия принялась за следствие, которое затронуло множество лиц. Между прочим по этому делу был привлечен еще один видный противник Прокоповича — Феофилакт Лопатинский, архиепископ тверской.

Разыскивая автора пасквиля, Ф. остановился мыслью на одном иеромонахе, Иосифе Решилове, который был в близких отношениях с Феофилактом.

Решилов был арестован, а затем, по ходу следствия, добрались и до Лопатинского.

Решилов со своими друзьями вроде калязинского архимандрита Иоасафа Маевского, группировались около тверского архиерея, который по своему добродушию и откровенности позволял себе в их кругу свободно беседовать о современном положении вещей, причем их отношение и к Ф., и ко всем петровским церковным нововведениям было, конечно, неблагоприятное.

Так как всю эту группу Прокопович представлял преступной "факцией", ищущей государству смятения, то тень подозрения пала и на Лопатинского.

Вполне вероятно, что Ф. воспользовался случаем свести старые счеты и особо направил Тайную Канцелярию по этому следу. В 1735 г. Феофилакта потребовали в Петербург и здесь арестовали.

Дело его тянулось до конца 1738 г., когда его лишили сана и монашества и послали в заточение в Выборг.

Но пока Ф. разыскивал автора одного пасквиля, в 1733 г. появился другой, сфабрикованный, по-видимому, в Новгороде и задевавший государыню и Ф. По этому поводу следовали новые розыски и аресты.

Тем временем среди множества затеянных процессов открылось, что и творения Маркелла Родышевского делают свое дело. Тетради Маркелла о монашестве ходили в монашеской среде и поддерживали здесь общее недовольство.

Предметом монашеской ненависти был все тот же Прокопович; но и правительство не могло рассчитывать на популярность среди монашества, так как его суровые мероприятия отнюдь не располагали монашествующих в его пользу.

Узнавши, что монахи почитывают обличительные произведения его врага, новгородский архиепископ поспешил донести о том светской власти.

Он взял на себя труд специально разобрать маркелловы тетради о монашестве, написанные в защиту монашества против стеснительных петровских мероприятий, и представил, что это произведение есть не что иное, как "только готовый и нарочитый факел к зажжению смуты, мятежа и бунта", потому что "наполнено оное письмишко нестерпимых ругательств и лаев на царствовавших в России, блаженные и вечнодостойные памяти, ее величества предков". Так как Маркелловы тетради были обнаружены главным образом среди обитателей Саровской и Берлюковской пустыней, то те и другие жестоко пострадали.

А попутно было привлечено к розыску, пыткам и наказаниям много и других лиц, монашествующих и не монашествующих.

Среди этих процессов, из которых каждый разросся в огромное дело, запутавшее десятки и сотни людей, скончался и сам главный их виновник и деятель, предмет фанатичной ненависти целого широкого круга — Феофан Прокопович.

Его последние годы жизни, таким образом, прошли в беспрерывной тревоге и напряженной работе, но не творческо-церковной, а в качестве следователя и сотрудника Тайной Канцелярии, через которую шли упомянутые дела. Надо удивляться той изобретательности и неутомимости, какие проявлял Ф. в сыске. Однако холодно становится от той жестокости, какая обнаруживалась в бесчисленных розысках.

Тайная Канцелярия не знала пощады; не старался внушать ей снисхождения и Прокопович.

Человеческая жизнь, видимо, потеряла в его глазах цену, и он не задумывался над людскими страданиями, наполняя казематы Тайной своими колодниками.

Эти несчастные годы аннинского периода жизни Ф. темной тенью омрачают его имя. Но было бы несправедливо судить по ним о Прокоповиче, поддаваясь непосредственному впечатлению от длинной вереницы жертв его процессов.

Не надо забывать, что Ф. жил и действовал в обстановке, способной сломить менее сильную натуру и могущей озлобить, очерствить всякое сердце.

Он пошел по преобразовательной дороге по искреннему влечению, потому что ничто не мешало бы ему создать себе мирно такую же карьеру, как создали Феофилакт Лопатинский, Гедеон Вишневский (сделавшийся епископом смоленским) и т. д. Но на этой дороге его сразу же встретила подпольная вражда, настойчиво-назойливая уже в то время, когда он сам никого не трогал.

Темное царство русской церковной реакции ополчилось против него со слепой ненавистью, не брезгавшей ни клеветой, ни ложью, ни подтасовками и проч. низкими средствами.

Когда умер преобразователь, Ф. один остался на страже вместе выкинутого церковного знамени.

И он не изменил ему, не старался приспособиться к новому курсу пожертвованием своими прежними идеалами и убеждениями, а шел на унижения и обиды, отстаивая то, что им было создано.

Не будь Ф., кто знает, какие последствия имел бы курс переходного послепетровского времени и так ли безрезультатны были бы чаяния Дашкова, Родышевского и т. п. лиц антифеофановского направления.

Ограждая себя и свое дело, Ф. стал на путь доносов, на путь борьбы с противниками их же оружием.

Пусть это прием неблагородный, но можно ли сурово осуждать за него человека, которому оставалось или самому погибнуть, или унизиться до подобных средств? Правда, Ф. перевел дело с почвы церковной на почву политическую и преследовал своих врагов тогда, когда, казалось, они уже не были для него опасны.

Но Прокопович защищался тем способом, какой был для него удобнее; ведь и враги нападали на него с той стороны, какая казалась им наиболее уязвимой.

Решить, насколько безопасны были Ф. его противники в аннинское царствование, довольно трудно: если б он не защищал своего положения столь энергично, то подкопы под него могли бы сделаться и опасными.

Вообще же Прокопович действительно использовал девиз: "Горе побежденным!". Однако в такой же мере, наверное, использовали бы его и его враги, если б победа склонилась на их сторону.

Ф. скончался на своем карповском подворье, в 4 ч. 24 мин. пополудни 8 сентября 1736 г. Кипучая деятельность, требовавшая напряжения всех сил, должно быть, изнурила его и сломила его натуру, сравнительно в раннем возрасте: он умер на 56 году жизни. Тело его было перевезено в Новгород и здесь погребено в Софийском соборе среди гробниц других новгородских святителей.

Перед смертью Ф. завещал свое имущество бывшим и настоящим питомцам своей школы, которой он много уделял внимания при жизни и которая была его единственной отрадой.

Впрочем, пожалованные лично Ф. деревни были взяты на высочайшее имя, а его библиотека отдана в Александро-Невский монастырь.

Феофаново завещание, показывающее его теплую заботливость о питомцах, как нельзя лучше подтверждает, что по природе он вовсе не был черствым человеком и что не личной жестокостью вызваны его жертвы, а условиями того времени.

Говорят, что Ф., лежа на смертном одре, произнес: "О, главо, главо; разума упившись, куда ся приклонишь?". Слова эти правильно отражают одну из сторон, наиболее характерных, Феофановой личности.

Это был действительно человек, упившийся разумом, один из образованнейших, просвещеннейших людей своего времени.

Вокруг него группировался кружок представителей нового русского просвещения, с которыми Прокопович был в самых близких, дружеских отношениях.

Кантемир посвящал Ф. свои сатиры и своим насмешливым словом бичевал феофановых противников.

Татищев был его почитателем и другом.

Ученые иностранцы находили в Прокоповиче покровителя, приятного собеседника, ценителя их трудов;

Академия Наук была для Ф. самым близким учреждением, члены которого связаны были обычно с ним дружескими связями.

Все эти лица, в свою очередь, высоко ценили Ф. "Наш архиепископ Прокопович, — писал Татищев, — в науке философии новой и богословии толико учен, что в Руси прежде равного ему не было". Датский путешественник фон Гавен, видевший Ф. в 1736 г., говорит, что "по знаниям у него мало или почти нет никого равных, особенно между русскими духовными.

Кроме истории, богословия и философии, у него глубокие сведения в математике и неописанная охота к этой науке. Он знает разные европейские языки, из которых на двух говорит, хотя в России не хочет никакого употреблять, кроме русского, и только в крайних случаях объясняется на латинском, в котором не уступит любому академику.

По-гречески и по-еврейски он также понимает хорошо, и в самой глубокой старости охотно занимался ими, оказывая любезное предпочтение тем, кто знаком с этими языками". Каким был и представлялся Ф. для кружка образованных иностранцев, близко с ним соприкасавшихся, видно также из слов Шерерова биографа Прокоповича, по всем признакам одного из ученых иностранцев.

По его словам, Ф. "охотно принимал у себя иностранцев православного исповедания — греков, славян, венгров, поляков, грузин, — странников с Ливана и Афона, несчастных, вследствие неблагоприятных обстоятельств, без собственной их вины потерпевших имущество и нуждающихся в помощи, художников и студентов, ищущих пособия, которых рекомендовал знатным русским, испрашивая помощи, и которым сам помогал щедрой рукой и отпускал, снабдивши всем необходимым для жизни. Нуждающимся, которым за долги грозило тюремное наказание, давал взаймы деньги, и если те не могли уплатить их, прощал долг без ропота.

В урочные дни раздавал милостыню бедным обоего пола... Но он не мог равнодушно видеть ханжей, суеверов, святош, лицемеров — преследовал их всячески и подвергал наказаниям... Библиотека его возросла наконец до 30-ти тысяч томов лучших изданий.

Пользуясь ее сокровищами сам, он охотно давал книги и другим, и вообще своими знаниями — плодом внимательного чтения и наблюдательности — он охотно делился с другими учеными людьми, которых часто приглашал к себе к обеду или вечером к ужину, когда по окончании дневных занятий можно было вздохнуть свободно.

Это были своего рода аттические вечера, с которых всякий выносил что-нибудь умное". Подобные отзывы давали о Ф. и другие иностранцы (даже Рибейра отзывался о нем с похвалою), и нельзя не принять этот общий голос весьма знаменательным для оценки Прокоповича.

В кругу единомышленных ему лиц, людей одинако терпимых и образованных, не ослепленных партийными и личными счетами, Ф. проявлял лучшие стороны своего характера, которых не замечали или не хотели замечать его враги. Кстати заметим, огромные средства, которыми располагал Ф., вполне позволяли ему играть роль мецената и удовлетворять свои утонченные умственные потребности.

Новгородский архиерейский дом доставлял ему обильные доходы, 10—11 тыс. рублей в год по тому времени, что на наши деньги будет до 80—100 тыс. рублей.

На новгородской кафедре уже не приходилось Прокоповичу жаловаться на бедность и испытывать материальные затруднения, не говоря о личных его средствах, доставляемых его синодальным положением и пожалованиями ему со стороны благосклонных государей.

Феофан Прокопович оставил глубокий след в нашей истории первой половины XVIII века не только как церковно-политический и государственный деятель.

Он был также замечательный ученый, писатель и проповедник.

На научно-литературное поприще Прокопович выступил в первый период своей деятельности, в Киеве, когда и самое его служебное положение призывало его именно к ученой работе.

Наиболее важными из этих работ представляются, естественно, его богословские труды, которые, выражая его учено-богословское мировоззрение, впоследствии и послужили главной мишенью нападений его противников.

Самые эти противники прониклись враждой к Ф. главным образом на почве различия и антагонизма богословских направлений.

Как богослов-ученый Ф. во многом расходился с господствующим в его время направлением киевской науки. Последняя по своему методу следовала схоластическому католическому богословию и по формам сильно зависела от него. Ее авторитетами были Беллярмин, Фома Аквинат и другие столпы католической учености.

Ф., как мы уже замечали выше, осмелился отнестись отрицательно к ученым традициям киевской школы и явиться новатором, по тому времени, в богословской области.

Он подтрунивает даже над слепым доверием своих ученых современников к школьным авторитетам, не стесняясь выражаться очень непочтительно и о последних, и об их учениках. "Не должно, — пишет Ф. в одном письме, — следовать примеру недоученных хвастунишек; но каждый должен идти путем просвещения и держаться тех научных приемов, которые, являясь плодом солидной эрудиции, вырабатывают людей истинно-ученых, а не пустых крикунов". — Что сказать, пишет он в другом письме, о попах и монахах или о наших латынщиках? Если, по милости Божией, в их головах найдется несколько богословских трактатов и отделов, выхваченных некогда тем или другим ученым иезуитом из каких-нибудь творений схоластических, епископских, языческих... то наши латынщики воображают себя такими высокоучеными людьми, как будто бы больше им нечему и учиться... При наблюдении над этими личностями мне приходится сознаться, что есть люди, глупее римского папы. Тот воображает, что не может ошибаться, потому что ему присущ Дух Святой, и, уча с кафедры, вполне убежден, что изрекает догматы; наши же латынщики чрезвычайно высоко о себе думают и не сомневаются, что проглотили целый океан премудрости". Под солидной же эрудицией Прокопович разумел не что иное, как основательное, критическое изучение св. писания и св. предания, основных источников христианского вероучения, причем, в противоположность католической школе, его предпочтение явно склоняется на сторону первого из двух источников.

Силлогистические выводы, доказательства "от разума", в которых изощрялась схоластическая наука, Ф. не любил и считал их большей частью бесполезными.

Равным образом он насмешливо относился к множеству мелочных богословских вопросов, на которые были так изобретательны схоластические богословы.

Вообще в методе и приемах Ф. заметно следовал протестантским ученым; он нередко ссылается, например, на Квенштедта, Пфейера, Гергарда и др. Между богословскими произведениями Ф. первое место занимают его теоретико-богословские трактаты, составившие курс богословских лекций, читанных им во время ректорства в Киевской академии (1712—1716 гг.). Этих трактатов семь. Первый из них составляет введение в богословскую систему Ф. и трактует о задачах богословия и его источниках.

Здесь Ф. устанавливает свой тезис о св. писании как высшем авторитете для богослова, указывая также и способы пользования им. Из методов толкования св. писания он высказывается за метод буквального, прямого толкования, предостерегая от толкований аллегорических и метафорических, способных скорее запутать исследователя, чем навести его на истину.

Для солидности исследования между прочим Прокопович находит необходимым знание греческого и еврейского языков, чтобы обращаться к оригиналам, чего обычно не требовала схоластическая наука. Отдел о св. предании у Ф. разработан мало и имеет незаконченный характер, так что впоследствии, при пользовании его курсом, этот отдел был уже дополнен другим автором (по-видимому, издателем Феофановых трактатов — киевским митрополитом Самуилом Миславским).

Во втором трактате Ф. говорит о Боге и его свойствах.

Третий трактат посвящен учению о св. Троице, с историческим очерком полемики по данному предмету.

В четвертом трактате специально говорится о догмате исхождения св. Духа как предмете спора между восточной и западной церковью.

Предпослав исторические сведения об этом споре, Ф. подробно разбирает самый догмат, останавливаясь внимательно на католических доводах в пользу католической формулы и опровергая их. Главным пособием для Прокоповича при составлении этого трактата послужило сочинение Адама Зерникава.

В пятом трактате Ф. переходит к учению о Боге "во вне" и говорит о творении и провидении.

Здесь, между прочим, он высказывает свои научные понятия, которые показывают его знакомство с разными теориями его времени.

В вопросе о вращении Земли вокруг Солнца Ф. не находит противоречия между учением Коперника и св. писанием.

Избегая многих мелочных схоластических вопросов, Прокопович, однако, нередко должен был встречаться с ними и разбирать их. Шестой трактат говорит о состоянии человека до грехопадения, где между прочим доказывается существование земного рая. В последнем, седьмом трактате излагается учение о состоянии человека после грехопадения.

Центральное место тут занимают рассуждения о грехе и свободе воли. Богословский курс Ф., как сказано, остался незаконченным.

Всего Ф. предполагал написать 12 трактатов.

Издание вышеозначенных трактатов произошло уже после смерти их автора, как равно завершение Феофановой системы для целей учебных.

В 1772 г. в Готе был издан особо трактат "Об исхождении Св. Духа" (De Processione Spiritus Sancti, изд. Дамаскина Семенова-Руднева), с некоторыми дополнениями Дамаскина.

Историческая часть этого трактата (Historia controversiae de processione Spiritus s.) была переведена на русский язык Матвеем Соколовым и напечатана в книге: "Четыре Сочинения" Феофана Прокоповича, архиепископа новгородского, Москва, 1773 г., с дополнениями издателя.

Здесь же напечатаны на русском языке из Феофановых трактатов: "Православное учение о хуле св. Духа", "Рассуждение о грехе". Затем первые 5 феофановых трактатов были изданы на латинском языке в Кенигсберге в 1773— 1775 гг. Матвеем Байцуровым и Семеном Денисовым, под заглавием: "Christianae orthodoxae theologiae, in Асаdemia Kiowiensi а Theophano Prokopowicz... adornatae et propositae vol. 1—5 Regiomonti 1773—1775"; а последние два трактата в Москве в 1776 г. В Киевской академии после Ф. его уроками долго не пользовались, возвратившись к старым схоластическим руководствам.

Некоторые ректоры, как Давид Нащинский и Никодим Панкратьев, пробовали обрабатывать уроки Ф., но не закончили этого дела. Наиболее успел в этом отношении Кассиан Лехницкий, давший законченное, но сокращенное изложение догматического и нравственного богословия по феофановскому, приблизительно, плану. С 1763 г. по распоряжению киевского митр. Арсения Могилянского Феофанов курс был принят за руководство в Киевской академии.

После того киевский митр. Самуил Миславский докончил наконец обработку Феофановой системы и издал ее в полном виде в Лейпциге в 1782 г. в 2-х томах, дополнив третьим большим томом собственного сочинения (Christianae orthodoxae theologiae, eadem seriae ас methodo qua Theoph. Prokopow. usus est in Acad. Kiow. adornatae et propositae, Vol. III, Lips., 1784). В 1792 г. в Лейпциге же вышло 2-е издание Феофановой системы.

Впоследствии ректор Киевской академии Ириней Фальковский составил из этой системы сокращенный учебник, который был напечатан в 1805 г. В тесной связи с вышеупомянутыми лекциями Ф. стоит также его небольшой трактат "Об оправдании", написанный в 1716 г. для друга его, Mарковича.

Прокопович сам писал последнему, что трактат написан торопливо, всего в два дня, поэтому его изложение сбивчиво и недостаточно методично; методично он обещал изложить то же учение об оправдании в своем богословском курсе. Трактат преследовал отчасти и полемические цели. Идейные противники Ф. уже тогда обвиняли его в неправославных взглядах, между прочим, именно на оправдание, почему он и считал желательным, чтобы упомянутый трактат перевели на русский язык (с латинского), дабы все могли судить, правы ли его обвинители.

Трактат этот был напечатан впервые в Бреславле в 1769 г. на латинском языке; на русском языке он помещен в "Четырех Сочинениях" Прокоповича (Москва, 1773 г.), в переводе М. Соколова, под заглавием: "Православное учение о благодатном человека грешного чрез Иисуса Христа оправдании". В одной рукописи полностью трактат озаглавлен так: "Ответ, от ясне в Богу преосвященнейшего кир Феофана Прокоповича, милостию Божией православного архиепископа великоновгородского, в тое время ректором школ киевомогилянских бывшего, к его милости пану Иакову Марковичу, бунчуковскому войск малороссийских товарищу, на некая его ж к его преосвященству противоречения, писанная противу православного учения о оправдании грешничем, его же где пространное прилагается изъяснение, присланный". Теоретико-богословский характер имеет также написанное Ф. в 1712 г. сочинение "Об иге неудобоносимом", напечатанное впоследствии на русском языке в 1774 г. в "Сочинениях" Ф. Прокоповича (Москва) и в 1784 г. отдельно (Москва), под заглавием: "Книжица, в ней же повесть о распре Павла и Варнавы с иудействующими и трудность слова Петра апостола о неудоб носимом законном иге пространно предлагается" (это сочинение было переведено Давидом Нащинским и Иакинфом Карпинским на латинский язык и напечатано в Лейпциге в 1782 г. под названием "De jugo intolerabili"). Сочинение было написано для графа Ив. Ал. Мусина-Пушкина и навлекло на его автора ожесточенные нападки противного лагеря.

Феофилакт Лопатинский выступил против него с обширным опровержением под заглавием: "Иго Господне благо и бремя его легко, сие есть закон Божий с заповедьми своими от призрачных, новоизмышленных тяжестей и неудобств противнических свобожден, с новым заветом, свободою христианскою, верою спасительною евангельскою согласен и неразлучен, и не токмо к честному христианскому жительству, но и ко спасению и оправданию быти потребен показася, в честь и славу законоположителя Бога, в пользу же православным христианам" (это сочинение осталось ненапечатанным).

Феофилакт называл Феофаново сочинение "писанием противничим", "вносящим в мир российский мудрования реформатские, доселе в церкви православной неслыханные, о законе Божии и оправдании". Автор, по его мнению, имел намерение "показать православным читателям путь к лютерству и кальвинству и ко всему реформатству". Однако, конечно, такие резкие обвинения составляют не объективную оценку Феофанова труда, а отражение антагонизма двух богословских направлений.

Ф. и в упомянутом трактате держится того же учения об оправдании, какое он излагает в других сочинениях.

Известно рукописное сочинение Ф. "Повесть о царствии Божием" — по-видимому, тоже догматического содержания.

Иногда Ф. писал богословские трактаты со специально прикладной целью, большей частью полемической.

Таковы его сочинения о мученичестве, о лицемерах, о блаженствах, против ханжей.

Трактат о мученичестве написан в 1719—1720 гг., и историю его происхождения передает сам Прокопович в письме к Марковичу от 20 мая 1720 г. "Пишу я особый небольшой трактат о мученичестве, рассматривая вопрос: позволительно ли произвольно искать мученичества? И одна только казнь, без правоты дела, сделает ли мучеником? Император приказал мне написать это, сожалея об ослеплении фанатиков, которые, чтобы получить имя мучеников, показывают безрассудную ревность и с величайшей дерзостью кидаются не только на пастырей, но и на самого государя из-за перемены одежды, из-за париков, из-за бритья бород и тому подобных мелочей". Ф. и доказывает, что не всякое страдание и мученичество похвально, а только то, которое переносится за настоящую, а не мнимую правду.

Искание мученичества со стороны раскольников и фанатиков Прокопович считает лишь следствием грубого невежества.

Трактат о мученичестве не был издан отдельно, частью он вошел в толкование Ф. о блаженствах, а частью в изданное св. Синодом 16 июля 1722 г. (Полное Собр. Законов Рос. Имп., VI, № 4053) увещание или "объявление о продерзателях", направленное против раскольников.

Трактат о лицемерах, как видно из вышеупомянутого письма Ф. к Маркевичу, писался тоже в 1720 г. В отдельном виде и этого трактата не существует, а он, по-видимому, вошел в книгу о блаженствах.

Последняя написана Ф. по специальному поручению Петра и напечатана в 1722 г. под заглавием: "Христовы о блаженствах проповеди толкование". Петр, по свидетельству Голикова, желал, чтобы была написана книга о ханжах, в которой были бы изъяснены блаженства не так, как они думают.

Петр сам составил и краткую программу подобного сочинения, с обзором десяти заповедей блаженств, где доказывал, что лицемерие запрещается всеми заповедями, так как грех лицемерия все другие в себе содержит.

По этой программе и было поручено государем Прокоповичу написать книгу, где бы пространно было изложено христианское учение со специальным направлением против ханжества.

Книга была написана и представлена государю, который с удовольствием прочитал ее и написал: "Книгу о блаженствах всю чел, которая зело изрядна и прямой путь христианский; только надлежит предисловие сделать, в котором разные толкования неправые ханжеские все выяснить, дабы читающий перво свой порок узнал и потом пользу прямую и истинную". По указанию государя же, в конце книги напечатана была выписка существенных ее положений для заучивания на память.

Самое толкование делится на две части. Сначала автор показывает о каждом блаженстве разные неправильные его понимания, а потом "прямый словес Христовых разум". Последние три блаженства, соединенные в одну статью, по-видимому, и составляют вышеупомянутый трактат о мученичестве.

За книгу о блаженствах, как мы видели, враги Ф. впоследствии жестоко его обвиняли.

В своей учено-богословской деятельности Ф. выступал и специально апологетом-полемистом.

От него осталось несколько сочинений такого рода. Сюда можно отнести, во первых, небольшой трактат под заглавием: "Рассуждение о безбожии". Трактат этот стоит в связи с его академическими чтениями о Боге, хотя сочинен уже около 1730 г., и представляет изложение доказательств бытия Божия. Нового чего-либо в этих доказательствах нет. Только Ф. доказывает бытие Божие преимущественно а posteriori, отказываясь от доказательств а priori. Людей, подразумеваемых под словом "атеист", он делит на несколько групп и о каждой говорит отдельно.

Рассуждение о безбожии издано было в Москве в 1774 и 1784 гг. Затем Ф. принадлежат две "апологии". Одна "Апология православной веры", написанная в Киеве на латинском языке, представляет собой ответное письмо на послание лютеранских богословов из Кенигсберга к киево-печерскому монаху Михаилу Шию "о вере восточной церкви". Разделив послание лютеран на 12 пунктов, Прокопович отвечает на каждый из них отдельно.

В заключении апологии Ф. обращается к германским богословам с приглашением искренно и чистосердечно заняться вопросом о соединении с православной церковью, без всяких своекорыстных расчетов.

Эта апология, на латинском языке, была напечатана впервые в изданном в 1745 г. Давидом Нащинским в Бреславле собрании некоторых сочинений Прокоповича под заглавием "Miscellanea sacra"; pyc. перев. 1731 г. у Царского, № 447; другой перевод Н. Хоненки, 1747 г. Другая "апология" написана Ф. в 1718 г. в защиту мощей киево-печерских угодников.

Здесь Прокопович рассматривает возражения против чудесности нетления мощей и опревергает их, ссылаясь нередко на древних писателей, как Плиний, Диодор Сицилийский, Плутарх, Лукиан, Аристотель и др. Особо останавливается автор на мнении католических писателей, старающихся объяснить нетление киевских мощей тем обстоятельством, что святые эти жили до разделения церквей, а также на книге лютеранского писателя Гербиния "Подземный Киев" (изд. в 1678 г.), где нетление объясняется естественными причинами.

В особом прибавлении Ф. говорит о нетлении трупов людей, пораженных церковным проклятием.

На латинском языке эта апология напечатана в "Miscellanea sacra". Потом она была переведена на русский язык и напечатана в Москве — в первый раз в 1786 г., потом в 1799 г., под заглавием "Рассуждение о нетлении мощей святых угодников Божиих, в киевских пещерах нетленно почивающих, т. е. что оные честные мощи не естественными причинами и не человеческим искусством, но единственно Божеской сверхъестественной силою сохранены и доныне сохраняются". В русском переводе нет упомянутого прибавления.

В сокращенном виде эта книга была напечатана в Киеве в 1823 г., потом она имела и еще несколько изданий.

Несмотря на это произведение Ф., враги его ставили ему в вину, между прочим, непочтительное отношение будто бы к киевским чудотворцам.

Поводом к такому обвинению, очевидно, послужило то, что Ф., официально сочиняя апологию, в действительности не был уж таким безусловным апологетом киевских мощей. Так, по его же собственному сознанию, он говаривал, что при нем один пещерный инок просил у начальника пещеры масла, так как у угодников "головы сухи"... Феофану Прокоповичу и в других случаях приходилось вступать в полемику с западными богословами.

Как ученейший человек своего времени, он должен был и официально выступать в тех случаях, когда требовалось представительство русской богословской науки. Таков был случай обращения парижской Сорбонны к Петру Великому в бытность его за границей с предложением о соединении церквей.

Петр, по приезде в Россию, в 1718 г. поручил составить ответ на предложение сорбоннских ученых Стефану Яворскому и Ф. Каждый из этих двух представителей противоположных направлений ответил посвоему, хотя одинаково уклончиво.

Но ответ Ф. понравился государю больше, и он именно был послан по адресу.

В своем ответе Прокопович, выражая живейшую радость по поводу мысли о соединении церквей, однако, говорит, что это дело не может состояться так скоро и удобно, как думают в Париже.

Ф. главным образом опирается на то, что одна русская церковь, без других православных церквей, не может решать вопроса о соединении, а потому и предлагает сорбоннским ученым обратиться сначала к восточным патриархам. (Ответ Сорбонне напечатан в III ч. пропов.

Яворского, во 2 ч. Журнала Петра Великого, 1770 г.) Несмотря на то что ответ Ф. был очень корректен и уклончив, католические ученые считали Прокоповича главным виновником неудачи их попытки, зная его за ревностного противника католичества.

Насколько правильно было такое предположение, сказать трудно, потому что и партия Стефана Яворского была не более склонна к принятию парижского предложения.

Но справедливо то, что Ф. не ограничился одним официальным уклончивым ответом, а предпринял и другие шаги против сорбонского выступления.

Он сообщил копию предложения Сорбонны йенскому профессору Буддею с просьбой со своей стороны высказаться по этому поводу.

Буддей написал на записку Сорбонны довольно резкую критику, в которой доказывал полную невозможность соединения русской церкви с католической, особенно при таком государе, как Петр Великий, искореняющем в своем народе невежество, варварство и суеверие, — те свойства, которыми католичество отличается.

Немыслимо также, чтобы государь, ненавидящий господство клира, подчинил своих подданных церкви, которую именно господство клириков сделало для всех неприятной.

Ф. был очень доволен Буддеевым сочинением и, по словам пастора Мюллера, хотел перевести его на русский язык и поднести царю. Вообще с Буддеем Прокопович находился в хороших отношениях и в ученой переписке, причем Буддей, со своей стороны, с похвалой отзывался о Ф. Эта идейная связь сказалась впоследствии по другому случаю, имевшему в жизни Ф. немалое значение.

Мы разумеем ту полемику, какая появилась по поводу буддеевой "Апологии лютеранской церкви против клевет и наветов Стефана Яворского" (в "Камне веры"), появившейся в 1729 г. Названное сочинение Буддея написано не без участия того же Ф. В предисловии сам Буддей благодарит своего неизвестного ученого московского друга за доставленные ему материалы.

Таким другом, по всей вероятности, был Ф. Эта связь послужила основанием для феофановых врагов приписывать даже ему самое составление "Апологии". Однако такое подозрение неосновательно уже по тому одному, что Буддею незачем было прикрывать своим именем чужое произведение.

Самое подозрение, высказанное Феофииактом Лопатинским, покоилось скорее на ошибочном убеждении, будто книга Буддея появилась уже после его смерти, что на самом деле было не так. Роль Ф., видимо, ограничивалась указанным доставлением материала.

Когда появился в России перевод книги Рибейры против Буддея, в защиту Яворского, то Ф. пришлось немало поработать пером по этому поводу, но уже в роли не ученого, а следователя и обвинителя перед Тайной Канцелярией.

Ф. написал обширные "примечания" на книгу Рибейры, поданные Кабинету в 1733 г. (напеч. у Чистовича, "Решил. дело", прил., и в Чт. О. И., 1769 г.). К рассматриваемому роду сочинений можно отнести также письмо Ф. 1733 г. к пастору Maлярду, обратившемуся в православие (напеч. в Miscellanea; перевод у Царского, № 283). В ряду учено-богословских занятий Ф. незначительное сравнительно место занимали занятия св. писанием.

Митр. Евгений в числе неизданных сочинений Прокоповича упоминает "Толкование псалма 140-го" и неоконченное "Толкование на пророка Исаию". Пo словам Шерерова биографа, Ф. был озабочен также исправлением славянской библии и сначала сам занимался этим делом, изучая для того еврейский язык, а потом передал его другим лицам. Фон Гавен передает, будто одно время надеялись, что при помощи Ф. будет издана вся библия на русском и славянском языках с примечаниями.

В мае 1735 г. действительно начато было печатание Библии на василеостровском подворье Ф. 10-го августа 1736 г. Ф. представил Синоду свои предположения об успешном окончании исправления славянского текста.

Но скоро он умер, и все это дело заглохло.

По случайному поводу занялся Ф. книгой "Песнь Песней". Однажды в дружеской беседе, в присутствии Прокоповича, B. H. Татищев выразился насмешливо об упомянутой книге, высказав сомнение, чтобы это полуэротическое произведение было священной книгой.

Ф. выступил в защиту "Песни Песней" и написал (в 1730 г.) целую "Апологию, или Рассуждение о книге Соломоновой Песни Песней, что оная не человеческой волей, но Духа Святого вдохновением написана", напечат. в Москве в 1774 г. и второй раз в 1784 г. Столь же незначительны, сравнительно, литературные труды Ф. в области церковной истории.

Сюда относится, во-первых, небольшое сочинение: "Апостольская география", нигде не напечатанное.

О нем Ф. упоминает в письме к Марковичу от 10-го мая 1720 г. и так характеризует это свое произведение. "Апостольская география, т. е. географическое обозначение тех мест, через которые проходили апостолы во время своих путешествий, как об этом упоминается в Деяниях св. Луки, а также у Дорофея, которого синопсис обыкновенно прилагается к Деяниям апостольским.

В этом нашем сочинении определяется долгота и широта каждого места и обозначается имя, какое носило известное место в древности, потому что многие названия уже переменились.

Я сделал это по желанию государя, который жаловался, что не может на новых географических картах найти многих местностей апостольских, по незнанию новых названий, и просил меня рассеять этот мрак. Мне помогли в этом многие иностранные писатели, сочинения которых я уж приобрел, особенно Христофор Целларий, чрезвычайно ученый географ, не так давно умерший". Затем сам Ф. в своем трактате о Св. Даре упоминает о своем "Исследовании о Флорентийском соборе" (Examen consilii Florentini), написанном в обличительном, не совсем объективном тоне. Но это сочинение не известно ни в печати, ни в рукописи.

По свидетельству Шерерова биографа Ф. и Страленберга, Ф. написал еще "церковную историю", в которой описал учение и обряды православной церкви до Константина Великого и показал происхождение различных суеверных обычаев и обрядов.

Однако и это сочинение не известно ни в рукописях, ни в печатном виде, и его никто не видел; оно, очевидно, утрачено, и потому судить о его содержании трудно.

Во всяком случае, самый факт утраты упомянутых сочинений показывает, что они не представляли чего-либо выдающегося и ценного.

Обширную группу среди сочинений Ф. составляют произведения, которые можно назвать каноническими, хотя и не всегда в строгом смысле этого слова. Большей частью они появлялись по требованию момента и имели не столько принципиальный характер, сколько практический, церковно-законодательный и административный.

Положение Прокоповича в качестве правой руки преобразователя в церковных реформах и затем руководящего деятеля церковного правительства в течение целых 15-ти лет представляло ему много побуждений выступать с сочинениями разъяснительного и законодательного свойства, причем обычно издавались они даже без имени автора.

Сюда прежде всего следует отнести Духовный Регламент — важнейший памятник церковного законодательства всего XVIII столетия, положивший начало новому, синодальному строю нашего церковного управления.

Регламент сочинялся Прокоповичем, по поручению Петра Великого, в начале 1720 г., как это видно из письма Ф. к Марковичу, после того как государь окончательно решил заменить единоличную патриаршую форму управления церковно-коллегиальной.

По составлении Регламент был представлен царю, который приказал читать его в своем присутствии и, переменив кое-что немногое и прибавив от себя, весьма одобрил.

Потом Регламент читали в Сенате, в присутствии сенаторов и шести епископов, где было прибавлено несколько новых замечаний; затем он был подписан сенаторами, епископами и присутствовавшими архимандритами и государем.

Не присутствовавшим архиереям и знатнейшим архимандритам Регламент был послан для подписи с нарочными, и все подписали.

Один Стефан Яворский медлил, за разными отговорками, но и тот в конце концов подписался.

Таким образом, Ф. явился творцом этого замечательного акта, изменившего во многом бытие русской церкви.

Правда, он составлял Регламент по указаниям государя, но, конечно, последний мог наметить лишь общие мысли, а их реальное и детальное воплощение было уже делом Прокоповича.

Как видно из истории издания Регламента, он почти не был изменен по сравнению с тем, как вышел из рук автора.

При официальном издании Регламент предварялся особым манифестом, который был издан 25 января 1721 г., излагавшим в общих чертах побуждения к перемене формы церковного управления.

Побуждения эти — "многие нестроения" в духовном чине и "великая в делах его скудость", каковые всего лучше может исправить соборное правительство.

Манифест этот, по всему видно, сочинен тоже Ф. Участие Ф. заметно и в составлении присяги для синодальных членов, не чуждой намеков на представителей антифеофановского направления.

По содержанию своему Духовный Регламент разделяется на три части. В первой дается определение духовной коллегии и излагаются мотивы ее учреждения.

Всех мотивов предлагается 9, доказывающих преимущества коллегиального управления перед единоличным; но самое важное значение для авторов реформы, видимо, имел 7-й пункт, где говорится об опасностях единоличной патриаршей власти для государственного спокойствия в случае возможных между светской и церковной властью конфликтов, как то было при патр. Никоне.

Во второй части Регламента определяются дела, подлежащие ведению духовной коллегии.

Здесь излагаются требования борьбы с суевериями и мнимоблагочестивыми обычаями, новые обязанности епископов, сообразно новым правительственным требованиям, и между прочим обязанность заводить школы, и определяется самая программа таковых школ и даже краткий устав их; изображаются обязанности проповедников.

В третьей части содержатся постановления о составе и действиях духовной коллегии, в обязанность которой, между прочим, вменяются цензура богословских сочинений, свидетельствование чудес и мощей, суд над раскольниками, наблюдение за нищенством и т. д. В неразрывной связи с Регламентом стоит "Прибавление" к нему, изданное в мае 1722 г. и печатающееся после того всегда вместе с Регламентом. "Прибавление" содержит правила относительно низшего духовенства и монашества, направленные против бесчиния в духовенстве и уклонений монастырской жизни от монашеских идеалов.

Правила о монашестве особенно замечательны.

Они суммируют все бывшие дотоле петровские распоряжения о монашестве и, произнося суровый приговор над монашеским бытом, путем административных предписаний пробуют заставить монашество жить сообразно монашеским обетам.

За эти правила монахи сильно ненавидели Прокоповича, потому что "Прибавление" тоже, по всем признакам, было его сочинением, хотя издано оно от лица Синода.

В первый раз Духовный Регламент был напечатан в С.-Петербурге в 1721 г.; после того он неоднократно перепечатывался с "Прибавлением". Как законодательный акт Регламент помещен в Полн. Собр. Закон., VI, № 3718; также в Полн. Собр. Пост. и Распоряж по вед. Правл. Исп., т. I. Вскоре же по выходе Регламент был напечатан на немецком языке, сначала без "Прибавления"; потом он появился в 1724 и 1725 гг. в Данциге уже с "Прибавлением". Архим. Иоакинф Карпинский впоследствии перевел Регламент на латинский язык, а преосв.

Евгений Булгар — с латинского на греческий.

С Регламентом связаны и другие произведения Прокоповича.

В неоднократно упоминавшемся нами письме к Марковичу Ф., сказав о сочинении Регламента, пишет, что он занят трактатом, в котором излагает, "что такое патриаршество и когда оно получило начало в церкви и каким образом в течение 400 лет церкви управлялись без патриархов и доселе еще некоторые не подчинены патриархам.

Этот труд я принял на себя для защиты учреждаемой коллегии, чтобы она не показалась чем-нибудь новым и необычным, как, конечно, будут утверждать люди невежественные и злонамеренные". Однако этот трактат нигде не издан, и не известно, что он из себя представлял и докончил ли его автор. По вопросу о патриаршестве, действительно, известны сочинения Ф., но другие.

Это, во-первых, "Розыск исторический, коих ради вин и в яковом разуме были и нарицалися императоры римстии, как язычестии, так и христианстии, понтифексами и архиереами многобожного закона; а в законе христианстем христианстии государи могут ли нарещися епископы и архиереи, и в каком разуме". Автор поводом к написанию трактата называет случай, когда ему пришлось присутствовать при разговоре, в котором высказывалось мнение, "будто христианстии цари нарицалися понтифексами и архиереями христианского закона, тако ж и великий Константин наречен был епископ христианский в том разуме, в котором нарицаются епископы, церковносвященства управители". Но едва ли это истинная причина написания сочинения.

Содержание его показывает, что оно написано со специальной целью оправдать то вмешательство государственной власти в церковные дела, которое проявилось в реформе высшего церковного управления и какое узаконялось новым строем последнего.

Самая дата написания — 1721 г. — год Регламента и Синода — подтверждает приведенное соображение. "Розыск" и старается доказать историческими примерами, что римские и византийские императоры имели в своих руках власть светскую и духовную.

История в данном случае была к услугам Прокоповича.

Для него труднее было утвердить тот же тезис принципиально; но он делает это с большим искусством.

Ставя вопрос, могут ли христианские государи называться епископами и архиереями и в каком смысле, Ф. отвечает на него так. Государи могут называться не только епископами, но и епископами епископов, потому что государь есть высочайшая власть, "надсмотритель совершенный, крайний верховный и вседействительный, то есть имущий силу и повеления, и крайнего суда и наказания над всеми себе подданными чинами и властьми, как мирскими, так и духовными". Государи могут называться и архиереями, но только в том смысле, как св. писание всякого христианина называет иереем, а не в смысле специальном, так как они не могут исправлять церковную службу.

Но и сказанного было достаточно для феофановой цели: нужно было утвердить не право царя совершать богослужение, на что тот не претендовал, а право верховенства в церковном управлении, что, по Феофану, было несомненно. "Розыск" был напечатан в С.-Петербурге в 1721 г. "Розыск", между прочим, и косвенно направлял удары против патриаршества: в нем было множество выходок против пап и папизма, с которым в глазах Петра и Ф. сближалось патриаршество.

Другой трактат Ф., напечатанный в мае 1721 г., "О возношении имени патриаршего в церковных молитвах, чего ради оное ныне в церквах российских оставлено", написан в защиту распоряжения св. Синода, чтобы имени восточных патриархов не возносить на богослужении, как то делалось раньше.

Распоряжение это, конечно, вызвано было все тем же стремлением искоренить у нас патриаршие традиции, о которых напоминало упоминание о патриархах.

Правительство предвидело, что названное новшество вызовет толки в обществе, и Ф., имея их в виду, доказывает, что в России поминать патриархов вовсе не следует, так как и в Греции они поминаются только в местах их служения, да и для русской церкви обиден этот символ прежней зависимости от константинопольской патриархии.

Принципиальная защита синодального распоряжения была, действительно, весьма кстати.

Оно вызвало не только недовольство в обществе, но и прямой протест президента Синода, Стефана Яворского.

Однако сила была не на стороне последнего, и Синод сделал своему президенту даже суровый выговор, найдя его возражение несправедливым и возмутительным и запретив разглашать его как опасное для государственной тишины и спокойствия.

В 1721 г. Ф. по поручению государя и от лица Синода составил "Рассуждение св. Синода о браках правоверных с иноверными". Поводом к написанию послужила жизненная потребность разрешить упомянутый вопрос.

В старой московской Руси названные браки не допускались.

Между тем наплыв иноземцев в Россию при Петре І и старания русского правительства удержать у нас полезных иностранцев поставили проблему, как быть относительно возможных брачных союзов их с русскими.

По настоянию правительства Синод издал (23-го июня 1721 г., П. С. З., VI, 3798) указ, разрешавший иностранцам жениться на русских без перемены веры. Желая принципиально оправдать эту меру, Синод поручил Прокоповичу написать рассуждение, в котором Ф. доводами из св. писания, отцов церкви и историческими примерами доказывает, что браки православных с иноверцами вере не противны и не должны возбуждать "сумнительства". Рассуждение было напечатано в 1721 г. в виде синодального "послания к православным" и разослано по всем епархиям; с 1781 г. оно печатается при Духовном Регламенте (в П. С. З. — VI, 3814). — В том же 1721 г. Ф. написал "Мнение о правильном разводе мужа с женою". Поводом было дело о разводе урожденной кн. Долгоруковой с В. Ф. Салтыковым.

Ф. высказывает тот взгляд, что, во-первых, несправедливо давать возможность требовать развода только мужу за прелюбодеяние жены, а не жене за прелюбодеяние мужа; во-вторых, неблагоразумно и слишком сурово не дозволять нового вступления в брак виновной стороне, что только подвергает ее опасности нового любодеяния.

Однако разрешение брака в последнем случае Прокопович полагает делать с большой осторожностью, чтобы не подать повода нарочно искать разводов, и предлагает наказывать виновного или телестно, или судом гражданским и церковной епитимией. "Мнение" Ф. не было, однако, утверждено Синодом, и оно не издано. — Ко времени около 1722 г. митр. Евгений относит неизданное сочинение Ф.: "Аргументы из соборов, декретов и дипломов императорских, которыми доказывается, что императоры имели попечение о церкви", составленное в дополнение к "Розыску историческому". — На основании правил "Прибавления" к Регламенту о монашестве Ф. написал подробный устав для монахов Невского монастыря под заглавием: "Изображение келейного жития монахов Александро-Невского монастыря". Устав делится на четыре части, из которых в первой говорится о том, как монахи должны проводить время в своих келиях; во второй содержатся правила об общей молитве; в третьей — правила поведения в трапезе; в четвертой — обязанности наместника.

Устав проникнут тем же духом недоверия к современному монашеству, какой заметен во всех петровских распоряжениях о монахах.

Напечатан устав был в 1723 г., на листах, каждая глава порознь, причем экземпляр устава должен был висеть в каждой келье. В цельном виде устав перепечатан в "Описании С.-Петербурга" Богданова, изд. 1779 г., и во 2-й части "Истории Российской иерархии" митр. Евгения, Москва, 1810 г. — В 1724 г., 31 января, был издан знаменитый указ, под именем "Объявления" о монашестве (напеч. в П. С. З., VII, 4450; П. С. Пост. и Расп. по вед. пр. исп., т. IV; у Чистовича, "Феофан Прокопович", в прил.). Этот именной указ, данный Синоду, содержит пространное изъяснение, "когда и какой ради вины начался чин монашеский, и каковый был образ жития монахов древних, и како нынешних поправить, хотя по некоему древних подобию, надлежит". Цель указа, как сказано в нем, подробно развить краткие правила о монашестве, содержащиеся в "Прибавлении" к Регламенту.

Указ состоит из исторической части, в которой изъясняется, что древнее монашество было совсем не похоже на современное, что тогда монахи трудились собственными руками, ничего не требуя от мирян, а теперешние монахи проводят жизнь в праздности. "Нынешнее житие монахов, — говорит "Объявление", — точию вид есть и понос от иных законов, немало же и зла происходит, понеже большая часть тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность, и сколько забобонов раскольных и возмутителей произошло, ведомо есть всем також; прилежат же ли разумению божественного писания? всячески нет. А что, говорят, молятся, то и все молятся.

Что же прибыль обществу от сего? Воистину, токмо старая пословица: ни Богу, ни людям; понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть". Чтобы искоренить тунеядство, указ и требует устроить монашескую жизнь на новых основаниях, определяя суровый монашеский режим, заставляющий монахов, хотят — не хотят, заниматься делом благотворения и трудом и обращающий монастыри в благотворительные заведения для отставных и увечных военных, вдов и сирот. Указ вызвал большое раздражение в монашеской среде и усилил ненависть к Ф., которого считали его автором, как это видно из обвинений Маркелла Родышевского.

Однако Ф. не был его автором в полном смысле слова, хотя его участие и несомненно.

Когда по делу Маркелла в 1731 г. Кабинет потребовал у Ф. известия, кто составлял "Объявление" о монашестве, то Ф. так определил тут свою роль. По его словам, книга "Объявление" сочинена отчасти самим Петром Великим, отчасти им, Прокоповичем.

В конце 1723 г. государь призвал к себе Ф. и показал ему упомянутое "Объявление", где многие места были оставлены пустыми, и велел в те места вписать свидетельства из древних книг; равным образом предоставил псковскому архиерею и вообще прибавить то, что тот найдет нужным.

По этому приказанию Ф. подобрал нужные свидетельства от отцов и из истории, а некоторые места написал вновь, особенно о монашеском трудолюбии и определение о монахах, готовящихся к архиерейству.

Можно с вероятностью предположить, что Петр дал вообще Ф. руководящие отрывочные замечания, а обработка и редакция указа принадлежала Прокоповичу. — В 1730 г. Ф. написал по случаю возбужденного вопроса о новом устройстве Синода два рассуждения (представлены Синоду 20-го мая, см. в Опис. д. и док. арх. св. Синода, т. X) — "О присутствовании в Синоде большему числу из архиереев" и "О бытии в Синоде непременным членам". В рукописи известны упоминаемые митр. Евгением произведения Ф.: "Наставление священнику на доклад его словесный о необычном грехопадении духовного его сына" и выписка свидетельств из св. писания и церковных правил о том, что побочные дети, подкидыши и дети неизвестных родителей не могут быть допущены в св. чин (на латинском языке). — Для учеников своей карповской школы Ф. написал в 1727 г. "Устав", что надлежит делать им по дням и часам, а в 1732 г. написал еще прибавление к этому уставу ("Регулы семинарии Феофана Прокоповича", в "Труд. Киев. Дух. Акад.", 1866 г., № 5). От Ф. осталось два произведения богослужебного содержания: "Канон молитвенный о многолетном здравии благочестивейшего государя нашего царя и великого князя Петра Алексеевича всея России" (он был написан и напечатан в 1721 г., как говорится в его предисловии, архиеп.

Феофаном по случаю болезни государя; потом он употреблялся в царские дни) и "Благодарственное моление ко всещедрому Богу за премилостивый его промысл в возведении на всероссийский престол... Анны Иоанновны и во утверждении самодержавия ее, к твердому российской империи благосостоянию, явленный" (СПб., 1734 г.). Молебен этот совершался в день восшествия Анны на престол (19 января) и в день коронации (28-го апреля).

Неоднократно Ф. писал и по поводу раскольников.

В 1722 г. от имени Синода им было написано "Увещание" к раскольникам, чтобы они безбоязненно являлись в Синод для рассуждения о своих сомнениях (СПб., 1722 г.). В том же году напечатаны его "Ответы" о записных и незаписных раскольниках на пункты приказа церковных дел. Против раскола главным образом было направлено "Объявление с увещанием от св. Синода о продерзателях, нерассудно на мучение дерзающих" (напеч. 1722 г. в СПб.), куда вошел частью вышеупоминаемый трактат Ф. о мученичестве.

В 1724 г. издано рассуждение Ф. под заглавием: "Истинное оправдание правоверных христиан, крещением поливательным во Христа крещаемых" (в 1784 г., Москва, вышло третье издание этой книги; затем она перепечатана была в IV части сочинений Ф., Москва, 1774 г., в 1779 г. в Москве напечатан перевод ее на латинском языке). Вопрос о поливательном крещении занимал еще московских наших предков, которые считали латинское поливательное крещение недействительным и при переходе католиков в православие требовали перекрещивания.

Между тем в киевской Руси с Запада было тоже заимствовано поливательное крещение, и потому с наплывом духовных малороссиян при Петре в Великороссию ревнители русской старины стали обвинять малороссийских выходцев в неправославии.

Особенно нападали на "обливанцев" старообрядцы.

С целью защитить малороссиян против предъявленного им обвинения Прокопович и написал свое рассуждение, в котором доказывает, что обливательное крещение столь же действительно, как и погружательное.

Противное мнение Ф. считает плодом невежества и, направляя свою полемику преимущественно против раскольников, не щадит темных красок для их характеристики.

За это сочинение Ф. тоже порицали его враги. В 1725 г. напечатано (в СПб.) Феофаново "Увещание невеждам", от лица Синода обращенное к раскольникам.

В 1731 г. Ф. по случаю поднятого при Анне Иоанновне дела о присягах написал направленное главным образом против раскольников же сочинение: "Рассуждение о присяге или клятве: подобает ли христианам присягать или клясться всемогущим Богом" (в первый раз издано в 1734 г.; напечатано в IV части сочинений Ф., Москва, 1774 г., и отдельно — Москва, 1784 г.; Евгением Булгаром переведено на греческий язык). Побуждение к написанию книги изъяснено в предисловии так: "Понеже являются у нас некие безумные, а чаю и к раздиранию церковному нарочно устроенные головы, которые между прочими плевелами рассевать начали и то, будто клятися всемогущим Богом человеку христианину грех есть, и потому клятвенное обещание, которым российский народ в верности к государям своим себе обязует, порицают и хулят, яко дело богопротивное; того ради немалая нужда есть обличить таковых безумие ясным хулимой от них истины показанием". Отрицание присяги, по мнению Ф., грозит государству развитием мятежей и измены, и поэтому за него следует строго карать. — По поводу распространяемых в раскольнической среде мнений, что явился антихрист в лице государей — гонителей раскола, особенно Петра I, Ф. в 1735—1736 гг. написал остающееся в рукописи сочинение: "Показание прореченного прежде в словесех Божиих, издавна уже явившегося в мире великого антихриста, чрез характеры его, в св. писании предложенные, и по его явлении от многих прешедших лет узнанные и ныне ясно видимые на нем". По словам митр. Евгения, это сочинение разделяется на две части, и в первой безыменно исчисляются отличительные свойства антихриста, означенные в св. писании, а во второй автор хотел применить указанные свойства к римскому папе. Но трактат остался неоконченным: написана лишь первая часть. Однако нередко направляя свое перо против раскола, Ф. далеко не был таким фанатичным его гонителем, как многие другие иерархи его времени.

Он смотрел на раскол гораздо глубже, чем представители староцерковной партии, и, помимо невежества, видел в расколе и нечто другое — протест вообще против новых порядков.

В отношениях к расколу Ф. придавал главное значение государственной стороне, как и Петр Великий.

Пока дело шло об обрядово-церковных разногласиях, Прокопович считал их несущественными и находил возможным оставить раскольников в покое. Меры административных взысканий он находил нужными лишь тогда, когда раскольники не подчиняются общему государственному порядку и становятся противниками правительства.

Между прочим, заслуживает внимания факт, что сами раскольники выделяли Ф. из среды других архиереев и сохранили о нем сравнительно хорошую память.

Особый разряд сочинений Ф. составляют сочинения, написанные им с педагогической целью. Сюда относится прежде всего "Первое учение отроком", книга, написанная и напечатанная в 1720 г. (затем она имела много изданий как учебная книга). Она содержит в себе букварь с кратким объяснением десяти заповедей, молитвы Господней, символа веры и евангельских блаженств.

Книжка эта сделалась обязательным учебником для детей и рассылалась по всем епархиям, а св. Синод предписал иметь ее у себя всякому священнику, диакону и причетнику, и "прилежно по сему заповеди Божия с толкованием и прочее" выучивать, а также читать эту же книжку в церквах вместо Ефрема Сирина, сборников и некоторых прочих книг. "Первое учение" навлекло на Прокоповича опять нарекания в неправославии.

Некоторые называли его произведением, противным духу православия, в частности обвиняли автора за то, что учение о поклонении иконам изложено у него не так, как у Яворского в "Камне Веры", что весь порядок обучения не согласен с прежними традициями.

Появилось безымянное возражение на книгу Прокоповича, автором которого был кн. Димитрий Кантемир.

Возражатель обвинял Ф. в неправильном толковании догмата о первородном грехе, будто бы он видит причину зла в природе человека; порицал его толкование заповедей и т. д. Ф., со своей стороны, ответил на эти возражения в особом письме, которое должно было попасть в руки Кантемира.

В 1727 г., когда возник вопрос об обучении молодого государя Петра II, Ф. по предложению Остермана написал небольшое "Мнение", "каковым образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе". Это программа преподавания Закона Божия, сокращенно представляющая программу Феофанова богословского курса, где сначала говорится о доказательствах бытия Божия и божественности св. писания, затем опровергаются лжеучения и излагается положительное православное учение. "Мнение" было напечатано в изданной в 1727 г. Остерманом книжке "Расположение учений Е. И. В. Петра Второго". Это сочинение Ф. вызвало большие похвалы иностранцев.

Бассевич писал, что составленный Ф. план преподавания богословия "заслуживает удивления и может быть образцовым во всякой религии". Шумахер высказывал пожелание, чтобы произведение Ф. было переведено на немецкий язык. Эти похвалы относились и к написанному Ф. несколько позже краткому катехизису, под названием: "Краткое учение христианское малому отроку и невеже всякому прислужающее, беседами учителя и ученика составленное". Здесь в разговорной форме излагаются основные истины христианского вероучения.

Сочинение это находится в рукописи (Публ. Библ. из Собр. Погодина, № 1175). Митр. Евгений, упоминая об этом сочинении, как рукописном, упоминает, однако, в числе изданных сочинений Прокоповича подобное же "Сокращенное христианское учение, или Краткия сказания, 1-е о Боге, 2-е о Божием Промысле, 3-е о Законе Божием", сочин. в 1731 г. и напеч. в 1761 г. в Могилеве с прим. Георгия Конисского и в 1765 г. в СПб. без таковых примечаний.

По-видимому, это тоже сочинение, что и в рукописи, митр. же Евгений упоминает рукописное сочинение Ф. "Краткое учение отроком о причащении Тела и Крови Христовы, в вопросах и ответах". — Помимо этих педагогических произведений, известны два опыта Прокоповича популяризировать некоторые богословские вопросы.

Оба они относятся еще к киевскому периоду деятельности Ф. и написаны в форме разговоров.

Первый — "Разговор гражданина с селянином да певцем или дьячком церковным" — посвящен вопросу о преимуществах знания пред невежеством, особенно в вопросах религиозных.

Другой — "Разговор тектона, сиречь древоделя, с купцом" — трактует о значении храма. Оба эти "Разговора" сохраняются в рукописи (рус. И. П. Б. Q. I, 459). Мы рассмотрели те сочинения Ф., в которых выразились в большей или меньшей степени его богословские и церковные взгляды, и теперь для нас необходимо решить вопрос, насколько же справедливы те обвинения в неправославии, какими противники Прокоповича преследовали его всю жизнь? Ф. обвиняли, как мы знаем, не в чем ином, как в протестантстве.

Это обвинение столь упрочилось, что еще целый век спустя его официально повторял обер-прокурор Синода граф Протасов, и оно не рассеялось до сих пор. Однако, разбираясь в подобных нареканиях, в конце концов мы не видим ничего, кроме голословных, недоказанных утверждений.

Ни как богослов, ни как практический церковный деятель Ф. не был неправославен.

Обвинения Ф. в протестантских убеждениях покоились прежде всего на его сочинениях.

Из дел Маркелла Родышевского видно, что собственно ему инкриминировали.

Это — основные пункты протестантской доктрины-учения об оправдании, о грехе, об источниках вероучения, отрицание мощей, святых и т. д. Но в действительности в сочинениях Прокоповича ни по одному из этих пунктов вовсе не проводится учение протестантское, а только отрицается та католическая тенденция, какая стала проникать в наше богословие через киевских ученых.

В борьбе с католичествующим направлением Ф., естественно, опирался нередко на те аргументы, какие приводили и протестанты, пользовался сочинениями протестантских ученых, выдвигал ту точку зрения, какая была противоположна католической и для католичествующего богословия сближалась с протестантством.

В отдельных выражениях при этом можно было усмотреть и что-либо не совсем правильное в православном смысле.

Этого не отрицал сам Ф. и откровенно предлагал своим слушателям и читателям указать ошибки, нимало не настаивая на них, раз они будут доказаны.

В предисловии к первому своему богословскому трактату он пишет: "Если бы мне случилось сказать что-нибудь, не подтверждаемое свидетельством Слова Божия или основанное на свидетельстве, не хорошо понятом или к делу не относящемся: все это пусть отбросится, как подозрительное, нечистое и ложное... Этого я прошу и требую и заранее об этом заявляю". Такой открытый вызов не мог сделать человек, сознающий свое расхождение с православной доктриной, что, конечно, было бы у Ф., если б он имел протестантские убеждения.

Вот почему при беспристрастном разборе его произведений найти в них доказательство его неправославия невозможно.

Ни в одном пункте православного вероучения он не отступает от православного, в собственном смысле, взгляда, хотя, конечно, отступает от взглядов тех православных богослов, которые окрашивали свои воззрения в католическую окраску.

Напротив, когда вопрос ставился прямо о протестантстве, то Ф. ревностно выступал против его заблуждений.

Его апология киевских мощей, письмо к Малярду, объяснения на пункты его обвинителей ясно показывают, что он определенно отгораживал себя от протестантизма и отнюдь не смешивал православия с последним.

Конечно, всегда может высказываться сомнение, что Ф. мог быть в последних случаях и не вполне искренен, что на самом деле он держался и не тех взглядов, какие позволял себе высказывать официально, что, словом, его симпатии к протестантству шли дальше тех границ, которые определяются его сочинениями.

Однако подобные подозрения уже не имеют научного значения.

Тогда с таким же правом можно подозревать, что Стефан Яворский и люди его направления были скрытыми католиками.

Между тем всего справедливее остановиться именно на том предположении, что ни католичествующие представители нашей богословской мысли вроде Стефана Яворского, ни протестантствующие вроде Прокоповича не были неправославными.

В их приемах, технике, аргументации, детальных воззрениях сказалась известная школа, известная наклонность богословского мышления, противоположная для двух этих направлений.

Но они не сходили с почвы православного учения даже в пунктах наибольшего взаимного расхождения.

Таков вывод такого вдумчивого исследователя богословских сочинений Ф. и Стефана, как Ю. Ф. Самарин.

Таков единственный вывод и из того факта, что наша церковь, отдельные представители которой не скупились на обвинения Прокоповича в неправославии, в целом, однако, не согласилась с подобными обвинениями и одинаково считает православными обоих этих представителей нашей богословской науки XVIII века. Столь же несправедливо обвинять Прокоповича в неправославии и на основании его церковно-законодательной деятельности.

В данном случае, конечно, обвинение затрагивает не только Ф., а всю петровскую церковную реформу.

Обвинители говорят, что она исходила из протестантских начал, имея в виду, главным образом, преобразование высшего церковного управления, меры против ханжества, лицемерия, ложных мощей, чудес и т. п. и по отношению к монашеству.

Однако обвинение опять совершенно необоснованное.

Что новое коллегиальное церковное управление заведено было в России отчасти по образцу протестантских церковно-правительственных учреждений, это правда.

Правда также, что самая идея реформы стоит в связи со знакомством Петра с западно-протестантскими порядками.

Но отсюда еще ничего не следует относительно ее неправославности.

Одна и та же форма управления может уживаться и в православной церкви, и в протестантской, как может уживаться в православии форма католическая.

Все дело в том, согласна ли она с основными православными принципами.

В этом же отношении православие вообще очень терпимо к разным внешним порядкам, лишь бы было соблюдено главное условие — трехчленная иерархия.

На это условие никто у нас при Петре не посягал, а сам по себе Синод был столь же православным учреждением, как и патриаршество.

Свойство новизны не есть признак неправославности.

Достаточно указать уже на то, что и наш Синод, и появившиеся затем синоды других православных церквей были признаны православными всей восточной церковью; стало быть, пришлось бы обвинить и последнюю в неправославии, обвиняя Прокоповича.

Правда, это вовсе не значит, что синодальный строй был строем вполне каноническим, отвечающим лучшим традициям церкви.

Но это свойство его зависело уже не от петровских собственно веяний, а от общего отношения церкви к государству, определившегося гораздо ранее Петра. Петра и Ф. упрекают за то, что они утвердили протестантское начало главенства государства над церковью.

Однако тут простое недоразумение.

Главенство государственной власти в церковных делах упрочилось у нас еще во времена московского патриаршества, и если оно особенно резко выразилось в петровских преобразованиях, то это зависело не от протестантского духа, а от других причин.

Борьба с религиозным ханжеством и разными ложнорелигиозными проявлениями тоже не заключает в себе ничего неправославного.

Ведь никто не боролся с почитанием святых, мощей, икон и т. п. самих по себе, а правительство боролось только с разглашением мнимых чудес и мощей и проч., т. е. с эксплуатацией религиозного чувства разными шарлатанами.

Что же тут достойно порицания, и не обязанность ли это каждой православной церковной власти? Русским ревнителям старины казалось иначе, но это было уже их ослепление.

Наконец, Прокоповича наиболее ненавидели и обвиняли монахи за его антимонашеские административные мероприятия, приписывая ему даже намерение все монашество истребить.

Однако здесь уже более всего видно проявление бессильной злобы. Можно допустить даже, что Ф. смотрел на монашество по существу отрицательно, не считая его наивысшей формой христианской жизни. И в этом нет ничего неправославного, так как монашество не есть догмат, а просто обычай, установление, не имеющее значения для веры. Но Ф. вовсе монашества не отрицал (что было бы для него и странно, так как он сам был монах), а только смотрел на этот институт с идеальной точки зрения, понимал его так, как понимали его первые основатели монашества.

Со стороны такого идеала, единственно правильного, и Петр, и Ф. были совершенно правы в отрицательном отношении к существующим формам монашеской жизни, в большинстве случаев представлявшей мало общего с истинным монашеством.

Ни в одном указе петровского времени о монашестве не высказано более, чем могли бы сказать все истинные монахи.

Значит, упрек в протестантстве на этой почве опять не обоснован, как бы ни смотреть на петровские мероприятия по отношению к монашеству, с точки зрения исторической и практической.

Вообще, если Ф., как реформатор и церковный деятель, может быть назван протестантствующим, то не в большей степени, чем его обвинители и противники могут быть названы католичествующими.

С точки зрения же чистого христианства, нередко приходится признать деятельность Прокоповича гораздо более православной, чем домогательства и стремления его противников.

Не менее почетное место, чем в области богословской литературы, Ф. Прокопович занимает в области проповедничества.

Проповеднический талант, как мы видели, и выдвинул Ф. на первых шагах его высокой карьеры.

И в проповедничестве Прокопович был незаурядным оратором, хотя бы и талантливым, а был в некотором роде реформатором, новатором, прокладывающим новые пути. Чтобы лучше понять и оценить эту деятельность Ф., нужно обратиться сначала к его ораторской теории, изложенной им еще в Киеве в бытность преподавателем риторики.

Плодом его занятий риторикой был учебник риторики на лат. языке под названием "Правила риторические" (сост. в 1706 г.), во многом замечательный, но нигде, однако, не изданный полностью (списки его находятся в библиотеках Киевской духовной академии, Киево-Михайловского монастыря, черниговской, новгородской и вологодской семинарий; отрывки напечатаны в "Труд. Киевск.

Дух. Акад.", 1865 г., т. I, № 4, стр. 614—637; в ст. H. Петрова: "Выдержки из рукописной риторики Ф. Прокоповича"). В своей риторике Ф. восстает против авторитетов старого южно-русского проповедничества, подражавшего, главным образом, католическим образцам.

Искусственные приемы латино-польской риторики вызывали у Прокоповича злостную насмешку. "Самый обыкновенный недуг нашего времени, — говорит Ф., — есть тот, который мы можем назвать курьезным слогом, потому что в числе других средств для приобретения ученой знаменитости ученые хвастуны особенно усваивали себе манеру выражаться как можно удивительнее и необыкновеннее.

Потому они и выдумывают курьезные, но совершенно вялые и смешные умствования, и спрашивают, почему в имени Пресвятой Девы или Иисуса находится пять букв, почему что-нибудь сделано или написано так, а не иначе? Задержав бедных слушателей несколько времени бессмысленной проволочкой, ораторы наконец выпрямляются, приходят в восторг, одушевляются и, поддерживаемые вниманием невежественной толпы, с натянутой важностью и отвислыми щеками начинают изрекать свое в высшей степени нелепое прорицание.

Ибо, что может быть нелепее, например, такого оборота: один проповедник, произнося похвалу Богородице, спросил слушателей, как им кажется, почему во время всемирного потопа, когда все бедные животные погибали, одни рыбы избежали этой гибели? Вот о чем он недоумевает и спрашивает! И мужики, если бы нужно было, готовы были бы отвечать: неужели, любезный отче, тебе кажется удивительным, что рыбы не погибают в воде? Но проповедник, как муж мудрый, не считает для себя приличным рассуждать так просто.

Он отвечает, что это случилось потому, что рыбы заключаются в имени Богородицы, ибо Maria созвучно со словом mare во множественном числе. О, остроумие, не лучшее глупости рыб!". Другим недостатком польских проповедников Ф. считает употребление неприличных шуток. Вместо таких искусственных приемов Прокопович советует проповеднику говорить просто и опираться преимущественно на изучение св. писания, причем в последнем следует искать прямого, а не таинственного смысла; затем он требует от проповедника изучения и отцов церкви, рекомендуя преимущественно Златоуста, и предостерегает от католических авторитетов. "Не приводи мне, — говорит он, — свидетельств ни Фомы Аквината, ни Скотта, ни других нечестивой секты людей — ибо ими не подтвердишь своего предмета, но осквернишь и речь, и слух верного народа и священного собрания". Вместо примеров из истории и мифологии, каковые любили польские и южно-русские проповедники, Прокопович советует пользоваться примерами из житий святых, особенно русских, что полезно и в патриотическом отношении.

Ф. не одобрял также пристрастия к похвальным речам, замечаемого у многих проповедников и риторов.

Он находит, что этот род красноречия — второстепенный, и рекомендует пользоваться им умеренно, в случаях, действительно заслуживающих внимания.

Виды церковного красноречия Ф. делит на три разряда: красноречие изъяснительное, совещательное и обличительное.

Изъяснительное красноречие применяется в панегириках, в речах на торжественные случаи и на праздники.

Совещательное красноречие — нравоучительное, оно состоит из доказательств и убеждений следовать добродетели и избегать пороков.

Обличительное красноречие направляется в осуждение пороков, грехов и заблуждений.

Он не исключает совсем и шутливого тона из проповеди, но только допускает его с ограничениями, а именно: таковой тон позволителен, когда слушатели, видимо, утомлены, для возбуждения внимания, но он не должен касаться священных предметов, и прибегать к нему нужно как можно реже. В своей риторике Ф. говорит и о других родах красноречия — судебном, историографическом (этот отдел впервые введен Ф.). В отделе о слоге Прокопович признает три вида его — высокий, средний и низкий, каковые признавал и Ломоносов.

Школьная риторика Ф. не имела, конечно, широкого распространения, тем более что она не была напечатана.

Но Ф. не ограничился ею в развитии своих взглядов на проповедничество.

В своей последующей законодательной деятельности он имел случай возвратиться к своим воззрениям на проповедь и дать и им практическо-законодательное применение.

Признавая за проповедничеством жизненное значение и стараясь сделать его безыскусственным и доступным пониманию всех, Прокопович вполне был солидарен с Петром Великим.

Петр был на этот счет самых утилитарных взглядов и требовал от представителей духовенства, чтобы они помогали правительству, разъясняя народу с церковной кафедры правительственные распоряжения и поучая народ практическим истинам христианского благочестия.

Такую проповедь государь высоко ценил, а витийственное красноречие хотя одобрял, но не считал особенно полезным.

В "Духовном Регламенте", в статье о проповедниках, Прокопович и высказал практические требования от проповедников.

Регламент предписывает проповедовать "твердо с доводов св. писания, о покаянии, о исправлении жития, о почитании властей, паче же самой высочайшей власти царской, о должностях всякого чина"; истреблять суеверие, вкоренять в сердца людские страх Божий. Излагая в популярном виде свои риторические правила, Ф. и тут не упустил случая упрекнуть иных проповедников за некоторые внешние приемы проповеди: "Безумно творят проповедницы, которые брови свои поднимают и движение рамен являют гордое, и в слове нечто такое приговаривают, от чего можно познать, что они сами себе удивляются... Не надобно проповеднику шататься вельми, будто в судне веслом гребет; не надобно руками спляскивать, в бока упираться, подскакивать, смеяться, да не надобно и рыдать.

Но, хотя бы и возмутился дух, надобно елико можно унимать слезы, вся бо сия лишняя, и не благообразна суть, и слушателей возмущают". Кроме наставлений Регламента, Ф. около 1726 г. специально написал еще небольшое сочинение: "Вещи и дела, о которых духовный учитель народу христианскому проповедати должен" (напечатано в IV части "Богословских сочинений" Ф., Москва, 1774 г.; и отдельно, М., 1784 г.). Темами проповедей здесь указаны — разъяснение догматов христианских, увещание не проводить праздники в пьянстве и бесчинствах, не призывать всуе имя Господне и не присягать ложно, не боготворить иконы, не верить в суеверные приметы, не измышлять ложных чудес, видений и т. п. Между прочим указана тема "о ненавидении иноземных людей, за едино то, что иноземные они". Как видно, Ф. хотел направить проповедничество не только по пути отвлеченного нравоучения, а навстречу требованиям современной жизни и возбуждаемым ею вопросам.

Таким образом, Ф. в теории проповеди восстал против школы XVII столетия за подражание западным образцам, за отчуждение ее от жизни, за искусственно-драматическое изложение.

Он хотел дать духовному красноречию новое направление, связать его с жизнью и освободить от искусственных элементов.

В своих собственных проповедях Прокопович действительно в большей или меньшей степени и воплощал свои взгляды на проповедь.

Он с особенной готовностью усвоил мысль преобразователя о государственном служении проповедничества и в своих проповеднических выступлениях явился преимущественно апологетом и истолкователем дел петровых, изъясняя их значение и пользу.

Ни одно из событий петровского царствования, ни одна из одержанных им побед, ни одна из важных реформ его времени не прошли без того, чтобы Ф. не отозвался на них с церковной кафедры.

Из проповедей Ф. многие замечательны и обратили в свое время на себя особое внимание.

Таковы: "Приветственное слово", сказанное Ф. государю в Киеве 5-го июля 1706 г., при первой встрече Ф. с монархом.

Похвальное слово, произнесенное по случаю Полтавской победы в присутствии Петра, переведено было на латинский язык и тогда же напечатано.

Проповедь, произнесенная 24-го ноября 1717 г., в день именин императрицы, на текст: "Крепка, яко смерть, любы". Проповедь 6-го апреля 1718 г., произнесенная в связи с делом царевича Алексея: "Слово в неделю цветную о власти и чести царской, яко от самого Бога в мире учинена есть и како почитати царей и оным повиноватися людие долженствуют; кто же суть, и коликий имеют грех противляющиеся им". Слово в день Александра Невского, произнесенное в 1718 г., на текст: "Учителю благий, что сотворив, живот вечный наследую?". "Слово похвальное о флоте российском по победе, галерами российскими над кораблями шведскими июля 27 полученной", произнесенное в присутствии царя 8-го сентября 1720 г. Слово 28-го января 1722 г., произнесенное в Москве во время торжеств по случаю Ништадтского мира, изъясняющее значение окончившейся войны. Две проповеди на смерть Петра Великого — в день погребения его 1-го марта 1725 г. и в день Петра и Павла того же года·, здесь блестящая характеристика всей деятельности Петровой.

Надгробное слово Екатерине I, произнесенное 16-го мая 1727 г. Речь в день коронации императрицы Анны Иоанновны, 28-го апреля 1730 г., и слово тоже в день коронации, произнесенное в 1732 г., на текст: "Воздадите кесарева кесареви". Замечательное слово произнес Ф. и в день коронации в 1734 г., сказанное в пользу монархии вообще.

Проповеди Ф. большей частью печатались тотчас же по их произнесении.

В 1760, 1761 и 1765 гг. издано было в СПб. собрание Феофановых проповедей под названием "Поучения и речи", в 3-х частях; в первой части помещено 14 слов и речей, во 2-й — 17 слов, в третьей — 27 слов и речей (в "Христианском Чтении" 1826 г. напечатано три слова Прокоповича; в "Русском Вестнике" 1841 г. — речь на бракосочетание царицы Анны Петровны).

Все эти проповеди были сказаны на русском языке; но некоторые из них, как-то: панегирик на Полтавскую победу, надгробное слово Петру Великому, поздравительная речь при вступлении Анны на престол были переведены самим же Ф. на латинский язык. Совершенно особую группу проповедей Ф. составляют его 6 "монашеских (или аскетических) проповедей". Проповеди эти говорены в Киеве на польском языке и напечатаны на нем в издании Давида Нащинского "Miscellanea sacra", под названием "Orationes asceticae"; на русском языке они напечатаны в III части "Слов и речей" Феофана, а некоторые еще в "Христианском Чтении" 1826 г. "Аскетические проповеди" — в сущности популярное изложение трактатов о разных богословских вопросах: в первой из них опровергается католическое учение о чистилище, во второй говорится о всеведении Божием, в третьей — о покаянии, в четвертой — о любви к Богу, в пятой — о ненавидении греха и в шестой — о множестве осужденных.

Насколько же Ф. в своем собственном проповедническом творчестве удалось воплотить те требования, которые он предъявлял к проповеднику, помимо отклика на события современности, что для него, конечно, несомненно? Ответ на этот вопрос дает изучение Феофановых проповедей.

Ю. Ф. Самарин, автор известной диссертации о Прокоповиче и Яворском, так характеризует Ф.-проповедника. "Проповеди Феофана Прокоповича значительно разнятся от произведений прежней школы и во многих отношениях гораздо их выше. Даже на первых его проповедях, читанных им в Киеве, лежит отпечаток совершенно нового стиля. Во-первых, много значит отсутствие обыкновенных в то время недостатков.

В развитии основной мысли нет натяжки; нет усилия отыскать чего-нибудь неожиданного, нового и трудного; реже попадаются неуместные повествования и цитаты; описаний, аллегорий, символических образов и риторических фигур гораздо менее; драматизма и элемента комического почти вовсе не встречается.

Наконец, изложение очищено от всего грубого, резкого, оскорбительного.

Избравши текст догматический, нравственный или исторический, Ф. Прокопович всегда обнимает его во всей полноте, углубляется в его прямой смысл и строго его придерживается, без всяких уклонений в стороны.

Разделение слова на части обыкновенно бывает просто, немногосложно и уславливается самим содержанием.

Следуя правилу, им самим утвержденному, Ф. Прокопович заимствует доказательства почти исключительно из Священного Писания; каждая мысль замыкается у него текстом.

Исторические примеры, сравнения и уподобления встречаются редко. Обыкновенно он старается об одном: доказать согласие своей мысли с текстом.

При объяснении текстов он приводит параллельные места, сравнивает одни с другими, опровергает возможные возражения, придерживаясь постоянно буквального смысла, толкуя Писание из самого Писания.

Этот метод дает некоторым из проповедей его большое сходство с учеными протестантскими трактатами... Художественный элемент в проповедях Ф. Прокоповича мало развит.

Даже обыкновенные риторические фигуры Ф. употребляет умеренно.

Его изложение отличается ясностью, точностью, определительностью.

Он воздерживается от украшений, не содержащих в себе ничего поучительного.

Тон его проповедей ровен, часто сух и однообразен; иногда ощутительно бывает присутствие живого чувства, но почти всегда сосредоточенного, сдержанного и никогда не доходящего до сильного порыва... Впрочем, мы не должны забывать, что, получив образование, одинаковое со своими современниками, от одних и тех же учителей и по одним правилам, он должен был, в известной степени, заплатить дань общим понятиям и вкусу своего времени.

Некоторыми чертами, изредка попадающимися в его проповедях, они связываются с прежней школой, которой Ф. Прокопович положил конец. Так, например, в проповеди в неделю православия мы встречаем натянутое в высшей степени и очень неудачное приложение повествования о Рааве, жительнице Иерихона, к православной церкви... Иногда попадаются тривиальные выражения и обороты... Должно, однако, заметить вообще, что даже тривиальные выходки и простонародные выражения у Ф. Прокоповича имеют характер отличный от тех же недостатков у других проповедников и вообще не в такой степени оскорбительны.

Во-первых, тон его проповедей менее напыщен и ближе подходит к разговорному языку, так что переход от слога торжественного к простонародному не так крут. Во-вторых, в уклонениях и недостатках Ф. Прокоповича все-таки чувствуется присутствие жизни, виден живой человек, способный забыться, придти в гнев или рассмеяться и сказать лишнее слово; тогда как у Стефана Яворского и у других проповедников, при тех же темных сторонах, нет этой жизни. Но главное положительное достоинство проповедей Феофановых, то, которое обличает в них новое направление, есть их современность, их живое отношение к действительности.

Ф. хорошо знал состояние умов, предрассудки и убеждения русского народа.

Он внимательно следил за его развитием, не спускал с него глаз, вслушивался в его толки и ничем не пренебрегал.

Это давало ему возможность действовать на общественное мнение и обращаться к слушателям именно с тем, чего требовали обстоятельства.

Почти все проповеди Ф. направлены против господствовавших в его время предрассудков и суеверий.

Его деятельность во всех родах по преимуществу отрицательная, преобразовательная выразилась в проповедях преобладанием обличения в различных видах: упрека, иронии и самой язвительной сатиры... Нельзя не заметить, что ирония и сатирическое начало, проглядывающее в проповедях Ф., напоминает писателей первых времен реформации.

Они тоже имели дело с устарелыми понятиями, предрассудками, с невежеством упорным в отрицании всякого совершенствования, и тоже смотрели на все это с чувством своего превосходства, своей силы, ручавшейся за успех борьбы.

Чувство соболезнования к противникам и вместе досада на продолжение их неразумного сопротивления — вот те условия, в которых находились и Феофан Прокопович, и первые реформаторы западные.

Очень понятно, что из них могло возникнуть сатирическое начало". Новое направление церковной проповеди, указанное Ф., не осталось без последователей.

Прокопович создал, можно сказать, целую проповедническую школу, около него группировались другие духовные лица, усвоившие те же приемы.

Таковы, например, Гавриил Бужинский, Феофил Кролик, Симон Кохановский.

Это были подражатели Ф., хотя и с меньшей силою таланта.

Но вся эта школа, и особенно глава ее — Ф., подвергались нападкам противной стороны, представителей старого направления, которые не преминули и здесь обвинить Ф. в недостаточно чистых церковных понятиях.

Известный Маркелл Родышевский на регламентские замечания о неприличии проповеднику плакать писал, например: "Павел Великий, апостол и учитель, глаголет в Деяниях гл. 20: “сего ради будите поминающе, яко три лета нощь и день непрестанно уча со слезами единого коегождо вас”. И не говорил сам и никто о нем и тогда и после не поносил его, и лишним сего не нарицал, что он плакал, и неблагообразным, а тем, что он плакал, наставлял же слушателей своих словес, а не возмущал: то и проповеднику, плачущемуся и наставляющему народ со слезами и со умилением, сие не должно бы быть поносимо, но паче похваляемо". Ф. Прокопович был писателем не только церковным, но и светским.

Богословско-литературная и проповедническая деятельность не исчерпывали его многостороннего таланта.

От него осталось немало произведений светского характера и самого разнообразного содержания.

Сюда прежде всего надо отнести плоды его занятий пиитикой в Киевской академии.

От него остался латинский курс пиитики, сочиненный им в 1705 г. для учеников и изданный только впоследствии, в 1786 г., преосв. могилевским Георгием Конисским в Могилеве под заглавием: "De arte poetica libri tres, ad usum et institutionem sludiosae juventutis Roxolanae dictati Kioviae in Orthodoxa Akademia Mohyleana Anno Domini 1705". В области теории поэзии, как и риторики, Ф. пытался ввести нечто новое по сравнению с прежним схоластическим направлением.

До него "наука стихотворства" в иезуитских школах и в Киевской академии представляла собой собрание правил, касавшихся почти исключительно формы, а не содержания поэтических произведений.

Пииты XVII века занимались главным образом версификацией, т. е. искусством составления стихов, придумывая разные причудливые формы и не обращая внимания на содержание.

Отсюда возникли разные акростихи, анаграммы, стихи, читаемые снизу вверх и с других сторон, стихи, написанные в форме креста, звезды и т. п. На эти упражнения тратилось много времени и добиться в них наибольшего искусства считалось большим преимуществом.

Ф. Прокопович, хотя и сам не вполне отрешился от традиций этой школы, но тем не менее во многом над ней возвысился.

Он старался очистить теорию поэзии от искусственных схоластических измышлений, внести сюда побольше здравого смысла и естественности.

Он восстает против излишних украшений стихотворного слога, против злоупотребления символами и аллегориями; обращение к языческим богам и упоминание их имен, нередко практикуемые пиитами, он считал даже неприличным для христианских писателей, рекомендуя лучше заимствовать символы и сравнения из св. писания.

При составлении своего курса пиитики Ф. пользовался и иезуитскими руководствами Понтана и Фамиана Страды, но главным его руководителем был Скалигер, пользовавшийся большим успехом во Франции и Германии в XVI в. Высказываясь против стихотворных фокусов, Ф. рекомендует своим ученикам внимательно изучать образцовых писателей: в области эпоса — Гомера, Вергилия, Тассо, в лирике — Горация, Овидия, Катулла, в драме и комедии — Сенеку, Плавта, Теренция.

Подобно другим преподавателям пиитики и питомцам тогдашней школы, Ф. не ограничивался одной теорией поэзии, да и не мог ограничиваться.

По обычаю того времени, ему приходилось применять свое пиитическое искусство и на практике.

Сочинение стихов было тогда занятием даже обязательным в положении Ф., так как каждый торжественный случай было принято приветствовать стихами.

Памятником стихотворства Ф. осталась прежде всего его большая "трагедокомедия", написанная в 1705 г., под заглавием: "Владимир, славяно-российских стран князь и повелитель, от неверия тмы в свет евангельский приведенный Духом Святым". Это произведение во многом казалось новым для того времени.

Комический элемент в нем не был выделен в отдельные интермедии, как то обычно делалось, а проникал все произведение.

Выбор сюжета из русской истории тоже казался необычным, потому что сюжетами комедии были или отвлеченные рассуждения, или библейские и святоотеческие события.

Главное же, избирая тему, по-видимому, весьма далекую от современности, Ф. сумел придать ей интерес современности.

Действие трагедокомедии проникается современной идеей борьбы прогресса с застоем, причем представительницей первого является светская власть, а представителем второго — духовенство.

Недаром Н. И. Гнедич, изучавший "Владимира", дал о нем такой отзыв: "Произведение это для наблюдателя отечественного просвещения есть явление, по своему времени, чрезвычайно необыкновенное и заслуживает внимания по многим отношениям.

Сочинителю были известны образцы театра, и он не был незнаком с театром древних, по крайней мере с трагедиями Сенеки.

Можно сказать, что сия трагикомедия есть первое у нас театральное сочинение человека с дарованием.

Характеры, завязка, ход и движение ее одушевляют.

Кроме того, несмотря на язык, довольно не чистый, несмотря на тяжелую форму польского размера, в пиесе есть много стихов, которым, в отношении ко времени их произведения, нельзя не удивляться.

В них, сквозь темноту оборотов или тяжесть слога, блистает воображение, возвышенность слога, жар и краска поэтические.

Свобода мыслей в сочинителе показывает человека, которого идеи были выше круга идей того времени, человека, который имел довольно надеянности на себя, чтоб выражать мысли, какие в тот век и на ухо говорить иные страшились" ("Трагедокомедия" Ф. не напечатана; текст ее в рукоп. сборн. Имп. Публ. Библ., О. XIV, 2). Затем Ф. и в последующее время писал немало стихотворных произведений.

По словам Шерерова биографа, он составил несколько священных гимнов и песней, которые были переложены на музыку и распевались питомцами его школы. На Полтавскую победу Ф. написал торжественную песнь, латинскими стихами, которая, с его же польским переводом, помещена в конце изданной Конисским книги Ф. "De arte poetica". Другая замечательная латинская ода написана Ф. на путешествие Петра II в Москву на коронацию.

Об этой оде Тредьяковский в своем "Рассуждении об оде" писал, что автор ее "как другий Гораций, толь благородно и высоко, славно и великолепно вознесся в своей предражайшей оде... что Гораций бы сам, посмотрев оную, в удивление пришел, и тужь бы его преосвященству справедливость похвалы учинил, которую я ему теперь воздаю". Ода эта напечатана в "De arte poetica" и в "Miscellanea sacra". В последнем сборнике помещены также Феофановы "Описание Киева", латинскими элегическими стихами; "Увещательная элегия" (латинская) ученику о соблюдении непорочности жизни; латинская "Монашеская элегия" от лица сына к отцу, отклонявшему его от монашества.

Несколько мелких стихотворений Ф. приведены у Чистовича, "Ф. Прокопович" (СПб., 1868 г., стр. 600—602); неизданные мелкие стихотворения переписаны у митр. Евгения, ("Словарь духовных писателей", т. II, стр. 321—322). От Ф. осталось затем несколько сочинений из области гражданской истории.

По приезде из Киева в Петербург Ф. между прочим занялся, не известно, по чьему-либо указанию или по собственному побуждению, составлением родословной таблицы русских государей.

Это небольшое произведение отняло у Прокоповича немало времени, по его собственному признанию, потому что приходилось перечитывать польских и русских летописцев и критически сверять их друг с другом.

В 1717 г. Меншиков представил эту таблицу государю, и, по одобрении последнего, она тогда же была напечатана под заглавием: "Родословная роспись великих князей и царей российских до государя Петра I, с кратким описанием знатнейших дел их и гравированным каждого портретом", СПб., 1717 г. (библиограф. редкость).

В 1773 г. в С.-Петербурге и в 1788 г. в Москве князем Щербатовым была издана "История императора Петра Великого от рождения его до Полтавской баталии, сочиненная Ф. Прокоповичем". Митр. Евгений, не сомневаясь, приписывает это произведение Ф. и сочинение его относит ко времени около 1730 г. Но в ученой литературе вопрос об авторе этого сочинения остается спорным.

Несомненно, Ф. занимался историей царствования Петра Великого, по желанию самого государя, который желал сохранить в памяти потомства события своего времени.

Что это дело поручено было Ф., о том свидетельствует одно письмо его к царю от 1722 г., во время астраханского похода, в котором Ф. упоминает о данном ему поручении и просит, для точного запечатления событий астраханского предприятия, вести недельную его запись и затем передать ее ему для обработки.

Но изданная Щербатовым история наводит на сомнение лиц, изучавших рукопись, послужившую для нее оригиналом.

В этой рукописи основной текст писан не феофановской рукою, а Ф. принадлежат только разные замечания и поправки, показывающие, что как будто он только исправлял чью-то работу.

Так именно и понимает его роль И. A. Чистович.

Но П. Морозов, автор диссертации о Ф. как писателе, смотрит на дело несколько иначе. По его мнению, книгу составлял Ф., хотя не совсем кончил обработку; но так как главное содержание книги составляют выписки из подлинных реляций, журналов и т. п., то, конечно, авторство Ф. было ограничено.

Некоторые места, как-то: речи Карла XII и Петра к войскам, характеристика Мазепы и Запорожской Сечи, несомненно, вполне феофановского сочинения.

Что касается прочего, то это были черновые тетради, в которые кто-нибудь по приказанию государя выписывал из разных документов сведения о событиях в хронологическом порядке;

Ф. же позаботился об украшении этой истории, поправляя слог, дополняя рассказ своими вставками, связывая отдельные части. История так и осталась неотделанной окончательно и в таком виде впоследствии была напечатана.

Такое мнение, кажется, будет наиболее основательным.

Вся "История" делится на четыре главы или книги. Первая говорит о рождении Петра и о событиях до начала шведской войны, а остальные три говорят об этой войне. По смерти Петра Ф. написал "Краткую повесть" об этой смерти.

Побуждением к тому для него было, как он сам говорит, появление не совсем достоверных сведений о кончине великого монарха, и Ф. пожелал, на основании свидетельств очевидцев, воспроизвести подлинную картину.

В повести рассказывается о болезни царя, о настроении его приближенных у смертного одра, подробно передаются обстоятельства самой кончины; затем рассказывается о вступлении на престол Екатерины I. Повесть напечатана в СПб. в 1726 г. (по Сопикову и Евгению — в 1725 г.) и в Москве тогда же (по Евгению); она перепечатывалась в 1819 и 1831 гг. (СПб.). Сам Ф. перевел ее на латинский язык, и на нем она была издана, вместе с надгробными словами, в 1726 г. в Ревеле под названием: "Lacrimae Roxolanae". В том же году она была издана в Гамбурге на латинском и немецком языках; латинский перевод перепечатан в издании Нащинского "Lucubrationes Illustrissimi ас Reverendissimi Theophanis Procopovicz". События вступления на престол имп. Анны описаны Ф. в особом сочинении: "Сказание о кончине Петра II и о вступлении на престол Анны Иоанновны", СПб., 1737 г. Впрочем, это далеко не беспристрастное историческое произведение, а скорее тенденциозный памфлет на верховников, замысливших ограничить самодержавие.

Болтин приписывает Ф. составление "Подробной летописи, от начала России до Полтавской баталии", изданной Н. А. Львовым в 1798 г. в СПб.; но ее никто из позднейших историков не считает феофановским сочинением.

Кроме русской истории, Прокопович иногда обращался и к истории всеобщей по разным случаям.

Многие ему приписывают "Рассмотрение повести о Кирилле и Мефодии", апостолах славянских, напечатанное в конце переведенной по указу Петра с итальянского языка книги Мавра Орбини, изд. в СПб. в 1722 г., под заглавием: "Историография початия имени, славы и расширения народа славянского". Автор здесь опровергает мнение католических историков, будто Кирилл и Мефодий посланы были к славянам не из Константинополя, а из Рима. Однако, вопреки мнению Пекарского, Филарета, Евгения, проф. И. А. Чистович доказал убедительно, что упомянутое "Рассмотрение повести о Кирилле и Мефодии" писано не Ф., а Феофилактом Лопатинским.

П. Морозов, не без вероятности, доказывает, что на основании предполагаемого участия Ф. в издании книги Орбини на русском языке его считают автором и сочинения "Об амазонках", которое приписывает Прокоповичу Татищев.

Дело в том, что у Орбини есть глава об амазонках.

Однако, быть может, Ф. и действительно писал что-либо по этому вопросу по какому-либо случаю, хотя бы в связи с изданием сочинения Орбини.

Более бесспорно авторство Ф. в другом случае.

В 1722 г. Петр, заинтересовавшись по одному поводу языческой религией, велел перевести на русский язык сочинение Аполлодора, которое действительно и было напечатано на русском языке в 1725 г. под заглавием: "Аполлодора грамматика афинейского библиотеки, или О богах". Царь поручил Ф. составить к этой книге предисловие, в котором объяснить "намерение, с каковым книга та переведена, и в конце той книги окончание из христианских писаний, для ведения тоя книги прочитывающим, в котором объявить, како язычники, прежде познания христианского благочестия, в неверствии своем заблуждалися, и каковых богов имели". Ф. в предисловии и объясняет читателям, какая польза для христианина знать, в чем состоит языческое зловерие, перечисляет богов классических религий, греческих и римских поэтов и т. д. Ф. принимал иногда деятельное участие в составлении актов государственно-законодательных или вообще правительственно-официальных.

К нему обращались обычно в тех случаях, когда требовалась известная аргументация, ученое или диалектическое искусство.

И Прокопович столь же ревностно здесь отдавал свое перо на служение видам правительства, как и в области церковного законодательства.

Самым замечательным феофановским произведением данного рода была известная "Правда воли монаршей". История ее происхождения была такова: 5-го февраля 1722 г. был опубликован указ или устав о престолонаследии, которым отменялся прежний обычай передавать престол старшему сыну, а устанавливался принцип назначения наследником престола того, кого изберет царствующий государь.

Этот указ был отголоском дела царевича Алексея и направлен был против его сына — Петра Алексеевича.

Петр Великий, видимо, опасался, как бы его внук не оказался похож на своего отца, и заранее хотел обеспечить себе право, в случае нужды, отстранить и его от престола, как был отстранен несчастный Алексей.

Но государь чувствовал, что подобный принцип произвольного назначения наследника нуждается в принципиальном оправдании, а потому еще в самом указе 5-го февраля было обещано особо издать "довольные примеры", которые подтверждают право государя распоряжаться престолом по своему усмотрению.

Эти-то "довольные примеры" и поручено было составить Ф., в результате чего явилось целое сочинение под заглавием: "Правда воли монаршей во определении наследника державы своей". В предисловии к книге появление ее оправдывается тем, что сочинена она не для защиты правительственного акта, каковые акты в защите не нуждаются, а "понеже в народе нашем обретаются так непокойные головы и страстию прекословия скорбящие сердца, что никакого установления, от державной власти произносимого, похвалити не хотят... и сеют в отечестве нашем мятежей плевелы, а иностранным подают бесчестное мнение о народе российском, якобы в нем варварские нравы, и государям своим верность притворная, и послушание за гнев токмо, а не за совесть, рабски, а не сыновне творимое... того ради, по согласию духовного и мирского главного правительства, судилося за благо сочинить сию книжицу, дабы безумным, но упрямым уста заградить, простосердечных же, но невежливых от вредного оных блазнословия сохранить невредимых, купно же и иностранным порочное о народе нашем мнение отнять, и подать им вину лучших о нас помыслов". Значит, главным образом писались "довольные примеры" для иностранцев. "Правда воли монаршей", начиная с восхваления устава о престолонаследии, и доказывает ссылками на св. писание, св. отцов, древних писателей вроде Гуго Гроция, Ливия, Цицерона, Светония, Прокопия, кодекс Юстиниана и т. п. и доводами разума, что вообще отец может лишить сына наследства, а государь может избрать своим наследником кого ему угодно.

Книга была окончена печатью в конце августа 1722 г. и послана государю для одобрения, а после такового в том же году выпущена в свет. Иностранцы, действительно, встретили ее одобрительно.

В лейпцигских "Acta eruditorum" 1723 г. появилась сочувственная рецензия на трактат Ф.; в 1724 г. трактат был переведен на немецкий язык и издан в Берлине.

В России он приобрел силу законодательного акта, будучи присоединен к "Уставу" о престолонаследии.

В 1726 г. при Екатерине І "Правда" была вновь напечатана и распространялась во множестве экземпляров (в оправдание возведения на престол Екатерины).

Но при Петре II это произведение, как и указ о престолонаследии, подверглось опале, что было и вполне естественно, так как "Правда" была направлена именно против Петра Алексеевича и его отца. В 1727 г. "Правду" велено было всюду отбирать.

Однако при Анне Иоанновне на нее опять нашли удобным ссылаться, и она получила прежнее значение.

Какое отрицательное значение имел введенный Петром новый принцип наследования престола, это хорошо известно из последующей истории.

Но Ф., оправдывавший этот принцип, действовал, конечно, по тем же самым побуждениям желания пользы отечеству, как и Петр. Поэтому, хотя М. М. Щербатов и отзывается о "Правде" Ф. как "памятнике лести и подобострастия монашеского изволению государскому", но этот отзыв нельзя принять без ограничений ("Правда" помещена в Полн. Собр. Зак., VII, № 4870). По поручению Петра же Ф. еще ранее написал (в 1719 г.) предисловие к морскому Уставу, изданному в 1720 г. (19 января).

Здесь рассказывается о начале кораблестроения в России и происхождении русского флота, причем в основу легли наброски самого Петра, которые Ф. переделал, распространил витиеватым языком. "Предисловие" печатается при Уставе.

При Петре II Ф. написал манифест о коронации, и он же составил церемониал встречи государя в Новгороде в 1728 г. (напеч. в IX части Древней Рос. Вивлиофики, изд. 2-е). Для полноты обзора феофановских сочинений остается упомянуть о напечатанном Бантыш-Каменским в приложении к изданному им курсу философии Баудмейстера (1777 г., Москва; и 2-е изд., Лейпциг, 1786 г.) отрывке из академического курса философии Ф. о правилах диспута.

От Ф. осталось немало писем. 18 латинских писем его к разным приятелям напечатаны в изданных в Бреславле (1743 г.) феофановских сочинениях; другие хранятся в Киевской духовной академии, часть напечатана на русском языке в "Трудах Киевской духовной академии", 1865 г. Наконец, Ф. участвовал и в издании некоторых чужих сочинений.

По желанию Ф. иеромонах Симон Тодорский перевел на русский язык и напечатал в Галле в 1735 г. книгу Иоанна Арндта "Об истинном христианстве". Много других переводных сочинений, издававшихся в России, отдавались предварительно на просмотр Ф. И. А. Чистович высказывает предположение, что едва ли не все вообще сочинения, изд. в России при Анне Иоанновне, предварительно рассматривались Ф. Уже один вышеизложенный краткий обзор литературной деятельности Прокоповича подтверждает мнение о нем, что это был vir doctissimus. Не было почти, как видно, рода писательства, к которому не был бы причастен Ф. Богослов; проповедник, канонист, юрист, историк, поэт совмещались в нем с разной степенью дарования, но, во всяком случае, в необыкновенном сочетании.

Таких разносторонних и плодовитых талантов мало еще можно встретить среди наших деятелей XVIII века. Именно ввиду этой многосторонности нельзя, конечно, и требовать от Ф. всюду одинаковой глубины и основательности.

Но и сделанного им на разных поприщах литературно-научной деятельности вполне достаточно, чтобы его имя занимало одно из почетнейших мест среди русских писателей не только эпохи преобразования, но и последующего времени.

Взятая же в своем целом личность Ф. Прокоповича всегда останется одной из центральных фигур русской истории XVIII столетия.

Материалы для биографии Феофана Прокоповича. "Vita Theophanis Procopovitsch" (Изд. Шерером в "Nordische Nebenstunden", Th. 1, Francf. und Leipzig, 177G j., ss. 261—270; автор ее, по Чистовичу, — Зигфрид Байер, проф. СПб. Акад. Наук). — Биография Прокоповича, составленная Дмитрием Семеновым Рудневым и приложенная к сочинению Феофана: "De processione Spiritus Sancti", Gotta, 1772. — Житие Прокоповича, составленное Маркеллом Родышевским и напечатанное в "Чтен. в Общ. Истор. и Древн. Рос.", 1862 г., кн. 1, под заглавием: "Дело о Феофане Прокоповиче". — Евгений, митр., "Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви", СПб., 1827 г., стр. 295—330. — Описание дел и документов, хранящихся в архиве св. Синода, тт. I—VIII, X, XI, XIV (по указателю). — Полное Собр. постан. и распор. по вед. правосл. исп., 1721—1736 гг. — "Сборн. Имп. Рус. Ист. Общ.", тт. 11, 55, 79, 84, 94, 101, 104, 106, 108, 111, 114. — "Epistolae illustrissimi ae reverendissimi Theophanis Procopovitsch, variis temporibus et ad varios amicos datae" (M., 1776 г.). — "Собрание трудов преосвященного Феофана Прокоповича, архиепископа новгородского, первенствующего синодального члена" (в нем 81 письмо на рус. яз. и 1 на лат. яз., хран. в Киевск. дух. акад.). — "Книга записная исходящим, за подписанием преосвященного Феофана Прокоповича, к ризным персонам письмам ординарным, с 1 января 1728 по 16 декабря 1729 г." (Рукоп. библиотеки Киево-Софийского собора, № 602. Из содержащихся в ней писем некоторые напечатаны, а остальные перечислены, с кратким указанием их содержания, в "Труд. Киевск.

Акад." за 1865 г.). — "Слова и речи Феофана Прокоповича" (3 части, СПб., 1700—1765 г. Здесь приложено "Оглавление известным на российском языке сочинениям печатным и письменным Феофана Прокоповича"). — "Русский Архив", 1863 г., кн. 4 (Письмо Кантемира к Феофану); 1865 г., кн. 4 (Письмо Феофана к киевскому еп. Рафаилу); 1869 г., кн. 9 (Записка Феофана о жалованье синодальным членам); 1870 г., кн. 11 (Письмо Феофана к Анне Иоанновне); 1900 г., II (Переписка гр. С. А. Салтыкова с Феофаном). — "Послание Стефана Яворского, митрополита рязанского и муромского, к преосвящ.

Алексию сарскому и Варлааму тверскому об учении Феофана Прокоповича" ("Чтен. Общ. Ист. и Древн. Рос.", 1804 г., IV). — В. Жмакин, "Церемониал погребения Ф. Прокоповича" ("Христианское Чтение", 1882 г., I). — "Письма и бумаги имп. Петра Великого" (СПб., 1887 г.). — Голиков, "Деяния Петра Великого". Литература о Феофане как церковно-государственном деятеле.

И. А. Чистович, "Феофан Прокопович и его время" (СПб., 1868 и 1878 гг. Рецензия об этом сочинении в "Журнале М. Н. Пр.", 1869 г., ч. 142, и в "Отчетах о присуждении наград гр. Уварова"). — "Решиловское дело" (СПб., 1861 г., изд. Чистовичем). — Ю. Ф. Самарин, "Стефан Яворский и Феофан Прокопович" (М., 1880 г.). — Н. И. Кедров, "Духовный Регламент в связи с преобразовательной деятельностью Петра Великого" (M., 1886 г.). — C. Г. Рункевич, "История русской церкви под управлением св. Синода", т. I (СПб., 1900 г.). — С. М. Соловьев, "История России", тт. 16—20. — Устрялов, "История Петра Великого". — Б. В. Титлинов, "Правительство имп. Анны Иоанновны в его отношениях к делам православной церкви" (Вильна, 1905 г.). — H. Попов, "Татищев и его время" (M., 1861 г.). — Д. К. Вишневский, "Киевская академия в первой половине XVIII в." (Киев., 1903 г). — В. Аскоченский, "Киев с древнейшим его училищем — Академией", ч. I (Киев, 1856 г.). — Е. Крыжановский, "Феофан Прокопович и Варлаам Вонатович" ("Труды Киев. Дух. Акад.", 1861 г., № 3). — Громов, "Преобразовательная деятельность Петра Великого по церковному управлению" ("Вера и Разум", 1891 г., №№ 1—2). — Арсеньев, "Царствование Петра II" (СПб., 1839 г.). — Пекарский, "История Академии Наук", т. І. — Д. А. Корсаков, "Воцарение имп. Анны Иоанновны" (Казань, 1880 г.). — Н. И. Барсов, "Исторические, критические и полемические опыты". — Морошкин, "Феофилакт Лопатинский" ("Русская Старина", 1886 г., февраль). — К. Я. Здравомыслов, "Иерархи новгородской епархии" (Новгород, 1897 г.). — А. Архангельский, "Духовное образование и духовная школа в России при Петре Великом" (Казань, 1883.). — П. В. Знаменский, "История русской церкви". — Его же, "Приходское духовенство в России со времени реформы Петра Великого" (Казань, 1873 г.) и "Духовные школы в России до реформы 1808 г." (Казань, 1881 г.). — Доброклонский, "История русской церкви". Литература о Феофане как писателе.

Ю. Ф. Самарин, "Стефан Яворский и Феофан Прокопович", чч. І и III. — П. Морозов, "Феофан Прокопович как писатель, очерк из истории русской литературы в эпоху преобразования" (СПб., 1880 г.). — П. А. Червяковский, "Материалы для истории православного богословия в России" ("Христианское Чтение", 1876, 77 и 78 гг.). — Ф. Тихомиров, "Трактаты Ф. Прокоповича о Боге Едином по существу и Троичном в лицах" (СПб., 1884 г.) и речь перед защитой этой диссертации: "Идея абсолютного Бога и протестантский схоластицизм в богословии Феофана Прокоповича" ("Христианское Чтение", II). — Стефанович, свящ., "Феофан Прокопович как канонист" (М., 1906 г., и в журнале "Вера и Церковь", 1906 г.). — Филарет, "Обзор русской духовной литературы", кн. II. — П. Савлучинский, "Русская духовная литература первой половины XVIII в. и ее отношение к современности" ("Труды Киев. Дух. Акад.", 1878 г., №№ 4—5). — A. Пыпин, "История русской литературы", т. III. — П. Пекарский, "Наука и литература в России при Петре Великом", тт. І—II (СПб., 1862 г.). — Архангельский, "Духовное образование". — И. В. Морев, прот., "Камень Веры митр. Стефана Яворского, его место среди отечественных противопротестантских сочинений и характеристические особенности его догматических воззрений" (СПб., 1901 г.). — Н. Петров, "О словесных науках и литературных занятиях в Киевской академии от начала ее до преобразования в 1819 г." ("Труды Киев. Дух. Акад.", 1866 г., №№ 7, 11, 12; 1867 г., №№ 1, 3). — Тихонравов, проф., "Трагедокомедия Ф. Прокоповича “Владимир”" ("Журнал М. Н. Пр.", 1879 г., V). — Д. Извеков, "Один из малоизвестных литературных противников Ф. Прокоповича" ("Заря", 1870 г., VIII). — Его же, "Из истории богословской полемической литературы XVIII в." ("Православное Обозрение", 1871 г., август). — "Журнал Мин. Народного Просвещения", 1833 г., № 7 ("О трех проповедниках Петрова времени"). — "Русский Архив", 1872 г., № 5 ("Нечто о стихотворениях Феофана Прокоповича"). Б. Титлинов. {Половцов} Феофан Прокопович — знаменитый проповедник и государственный деятель.

Род. в 1681 г. в Киеве, в купеческой семье; образование получил в киево-могилянской академии; по окончании курса уехал в Рим, где, чтобы поступить в прославленную тогда иезуитскую коллегию св. Афанасия, должен был перейти в католицизм.

Прослушав в этой коллегии полный курс, Ф. приобрел громадную начитанность в сочинениях богословских и философских, а также в древнеклассической литературе и своими выдающимися дарованиями обратил на себя внимание папы, но не пожелал остаться в Риме и в 1704 году возвратился в Киев. Здесь, снова обратившись в православие, он стал преподавать в академии сначала пиитику, потом риторику, философию и, наконец, богословие, и по всем этим предметам составил руководства, очень замечательные для своего времени ясностью изложения и отсутствием схоластических приемов.

Будучи преподавателем пиитики и удовлетворяя обычаю, требовавшему сочинения драматических представлений для школьной сцены, Ф. написал "трагедокомедию":"Владимир", в которой, изображая победу христианства над язычеством и осмеивая жрецов, как поборников суеверия и невежества, выступил горячим защитником просвещения и сторонником начатой уже Петром Великим решительной борьбы со старыми русскими предрассудками.

Восторженным панегиристом преобразовательных начинаний государя явился Ф. также и в своих проповедях, одна из них — по случаю Полтавской победы 1709 г. — была, по приказанию Петра, переведена на латинский язык самим автором.

В 1711 г. Феофан был вызван в царский лагерь во время турецкого похода, а по возвращении оттуда сделан игуменом Братского монастыря и ректором академии.

Продолжая свою преподавательскую деятельность, он издал ряд популярных рассуждений, диалогов и проповедей о различных богословских вопросах.

Все эти сочинения отличаются живым и остроумным изложением и стремлением к критическому анализу.

Ф. является заклятым противником всего католического в науке и жизни и поклонником новой европейской науки, созданной Баконом и Декартом; он решительно выступает с резким, принципиальным отрицанием всякого авторитета духовенства как учительского сословия, требуя свободного, критического отношения ко всем научным и жизненным вопросам и опровергая старую теорию о первенстве духовной власти над светской и вообще о первенстве духовенства над всеми прочими общественными классами.

С такими взглядами на значение и положение духовенства в государстве Ф. естественно должен был сделаться сторонником сильной светской власти в ее стремлении к реформам церковным и государственным.

Петр Вел., узнав образ мыслей Ф. и убедившись в его выдающихся способностях, в 1716 г. вызвал его в Петербург.

Здесь Ф. сначала выступил в качестве проповедника-публициста, разъясняя действия правительства и доказывая необходимость преобразований, а также осмеивая и сатирически обличая ее противников.

Из этих проповедей особенно замечательны слово о царском путешествии за границу и "слово о власти и чести царской" (1718), посвященное доказательству необходимости для России неограниченного самодержавия, причем проповедник особенно вооружался на "богословов", полагавших, что власть духовная выше светской.

В 1718 г. Ф. сделан епископом псковским и с этого же времени становится главным помощником Петра Вел. в делах духовного управления.

Через его руки проходят, им составляются или, по крайней мере, редактируются все важнейшие законодательные акты по делам церкви; он пишет, по поручению царя, предисловия и толкования к переводам иностранных книг, учебники, богословские и политические трактаты и проч. Им составлен "Духовный регламент" (1720), написаны предисловие к Морскому уставу (1719) и "слово похвальное о флоте российском", краткое руководство для проповедников, "Объявление" о монашестве (1724), трактат о патриаршестве, "Первое учение отроком", рассуждения о браках с иноверцами, о крещении, о расколе, подробный комментарий к "Уставу о престолонаследии", — под заглавием: "Правда воли монаршей во определении наследника державы своей" и мн. др. С 1720 г. Ф. был архиепископом новгородским и вскоре затем сделался первенствующим членом св. синода.

В то время, как представители великорусской церковной партии и старшие иерархи из киевских ученых, руководителем которых был Стефан Яворский (см.), в своих воззрениях на отношения светской власти к духовной, а также и в некоторых богословских вопросах, склонялись к католическому учению, Ф. стоял на точке зрения близкой к убеждениям протестантских богословов, среди которых он имел немало друзей и почитателей.

Обладая ясным логическим умом и язвительным остроумием и выступая, притом, во всеоружии огромной эрудиции, он являлся в своей полемике очень опасным противником, — тем более, что его политические убеждения, основой которых была теория так назыв. "просвещенного деспотизма", всецело разделялись государем.

При таком положении дела многочисленные враги Ф. не имели возможности ему вредить.

После смерти Петра Вел. обстоятельства изменились.

Староцерковная партия подняла голову и направила свои удары на Ф. Ему пришлось выдержать ожесточенную и опасную борьбу, отражая обвинения уже не столько богословского, сколько политического характера.

Эта борьба могла бы кончиться для него неблагополучно, если бы ему не удалось искусно воспользоваться обстоятельствами вступления на престол императрицы Анны и стать во главе той партии "среднего чина людей", которые разрушили замыслы "верховников" подачей государыне известной челобитной о восстановлении самодержавия.

Благодаря своему деятельному участию в этом событии, Ф. вновь приобрел прочное положение при дворе и в синоде — и обрушился на своих старых врагов, полемику с которыми на этот раз повел уже не столько в литературе, сколько в застенках тайной канцелярии.

Прежний горячий защитник реформы, действовавший во имя интересов просвещения, в котором он видел единственный залог блага России, теперь, при изменившихся условиях русской жизни, хотя и старается ограждать результаты реформы от посягательств реакции, но по существу своей роли официального проповедника-публициста обращается из деятеля прогрессивного в строгого консерватора и становится панегиристом, оправдывающим существующий порядок даже и в тех случаях, когда он противоречил его собственному идеалу.

Впрочем, и в эту тяжелую для него пору Ф. все-таки оставался человеком, высоко ценившим и, по возможности, отстаивавшим науку и просвещение.

В лучших своих произведениях Ф. является представителем критически-обличительного направления.

Исходя из понятий современного ему научного рационализма и протестантской теологии, он отрицательно относится к старым формам нашей церковной и общественной жизни, которые считает особенно благоприятствующими процветанию невежества или показной псевдо-учености, ханжества и суеверия; во имя выставленного им идеала просвещенного человека и сильного своим просвещением государства, он сатирически изображает современную ему русскую жизнь и в этом смысле может быть назван первым русским сатириком, первым представителем того направления, к которому впоследствии примкнули наши лучшие литературные силы. Его влияние на Кантемира, сатиры которого нередко являются только перифразом проповедей Ф., было чрезвычайно сильно; не подлежит также сомнению и влияние его на В. Н. Татищева, взгляды которого на русскую историю и современность вырабатывались, можно сказать, в школе Ф. Ф. умер 8 сентября 1736 г. Его соч. на латинском языке изданы в XVIII в. в Кенигсберге и Лейпциге Дамаскиным Семеновым-Рудневым, Иакинфом Карпинским, Давидом Нащинским и Самуилом Миславским; некоторые переводились на русский язык. "Слова и Речи" изданы в 3-х частях (СПб., 1765). См. Ю. Ф. Самарин, "Ст. Яворский и Ф. Прокопович, как проповедники" (М. 1844, и "Соч." Самарина, т. V, М., 1880), И. А. Чистович, "Ф. Прокопович и его время" (СПб., 1868); П. О. Морозов. "Ф. Прокопович как писатель" (СПб., 1880). П. М. {Брокгауз} Феофан Прокопович (Елеазар) — архиепископ Новгородский.

Родился 8 июня 1681 года в городе Киеве. Елеазар рано остался сиротой.

Его воспитанием руководил дядя, иеромонах Феофан (Прокопович; † 1692), ректор Киево-Могилянской коллегии и настоятель Киево-Братского монастыря.

До 1698 года Елеазар учился в Киевской коллегии.

Затем, благодаря финансовой помощи одного киевского благодетеля, был отправлен за границу для завершения образования.

В Польше перешел в унию и принял монашество с именем Елисей.

Принятие униатства было неизбежным условием получения заграничного образования для православных.

В базилианском ордене, к которому теперь принадлежал Прокопович, обратили внимание на юного талантливого монаха-униата и направили его в Рим. Здесь он поступил в Коллегию святого Афанасия, основной задачей которой была миссионерская деятельность.

Там он прошел полный курс католической схоластической теологии.

При внимательном знакомстве с организацией Католической Церкви, в нем зародилось резко отрицательное отношение к папизму.

Отцы-иезуиты усиленно склоняли Прокоповича остаться в Италии и вступить в их ряды, но он отклонил подобные предложения.

В 1702 году Прокопович вернулся в Малороссию, отрекся от униатства, принял Православие и был пострижен в монашество с именем Самуил (в 1705 году переменил свое имя, назвавшись в память своего покойного дяди Феофаном).

С 1704 года началась его педагогическая деятельность в Киевской духовной академии в качестве преподавателя пиитики.

В 1706 году перешел преподавателем в класс риторики.

Один случай выдвинул его из среды своих сотоварищей.

В связи с угрозой шведской интервенции в 1706 году Петр I, специально приезжавший в Киев и обследовавший укрепления в старом городе, "усмотрел, что Киевская фортеция имеет зело худую ситуацию: того ради за благо рассудил фортецию сделать в ином месте, для которой за удобное место избрал монастырь Печерский", который к тому времени, в 1698—1700 годах, был обнесен новыми каменными стенами. 4 июля 1706 года Петр I прибыл в Киев для основания Печерской крепости, посетил Софийский собор, где с приветственной речью к нему обратился Феофан.

Речь была удачна по содержанию: Прокопович коснулся современных событий, умело и кстати воздав хвалу военным успехам Петра I. Блестящая речь была замечена государем.

В 1708 году Феофан был назначен префектом Киевской духовной академии и учителем философии. 10 июля 1709 года Феофан снова произносил перед царем Петром I, возвращавшимся после Полтавской победы через Киев, хвалебную речь в Софийском соборе.

Блеснув не только красотой слога, но и политическим глубокомыслием, он отметил, насколько важна была победа под Полтавой для Петра I и какое значение она могла иметь в будущем.

В 1709 году князь Александр Меньшиков посетил Киево-Братский училищный монастырь, где с похвальным словом к нему обратился Феофан.

Это выступление не осталось незамеченным.

Меньшиков рекомендовал киевского проповедника Новгородскому митрополиту Иову († 1716) в архимандриты Юрьевского монастыря как "учительного человека". В 1711 году Феофан назначен игуменом Киево-Братского монастыря, ректором академии и профессором богословия.

С этого времени начался расцвет его академической деятельности.

Он отверг господствующую в то время в киевских школах систему схоластического богословского преподавания и выдвинул учено-исторический и критический методы, выработанные протестантской богословской наукой.

В силу нового духа или в силу блестящих талантов профессора Феофана его лекции по богословию пользовались в академии большим успехом.

Но новаторский дух Феофана начал вызывать против него неудовольствие, и его начали обвинять в неправославии.

Сослуживцами Феофана по Киевской академии были Феофилакт (Лопатинский; † 1741, впоследствии архиепископ Тверской) и Гедеон (Вишневский; 11761, впоследствии епископ Смоленский), последний был учителем академии в период ректорства Феофана.

Между ними возникали частые несогласия.

Гедеон публично обвинял Феофана в неправославии.

Феофилакт также не симпатизировал Феофану и в 1712 году в Москве выступил против него публично.

В 1715 году Феофан был вызван в Санкт-Петербург.

Он понимал, что этот вызов открывает ему дорогу к архиерейству, что, с одной стороны, радовало, а с другой, и страшило его. Феофан даже пытался отклонить от себя ожидавшую его честь. В письме к своему ученику и другу Я. А. Марковичу от 9 августа 1716 года он писал: "...Эта почесть меня так же привлекает и прельщает, как если бы меня приговорили бросить на съедение диким зверям..." Из-за болезни Феофан смог явиться к царю лишь 16 октября 1716 года. Дело с назначением на кафедру несколько задержалось, так как Петр I был за границей.

По возвращении Петра I игумен Феофан 7 февраля 1718 года был назначен на Псковскую кафедру.

Вызванный в Санкт-Петербург для посвящения игумена Феофана во епископа митрополит Рязанский Стефан (Яворский; † 1722) не приехал, а отправил донос с обвинением Феофана в том, что он заражен "язвой кальвинскою". Феофану пришлось объяснять, что все обвинения несправедливы и основаны на неправильном толковании его учения. 1 июня 1718 года состоялось наречение, а 2 июня — хиротония игумена Феофана во епископа Псковского и Нарвского.

Получив сан епископа, Феофан не поехал во Псков на епархию, а остался в Санкт-Петербурге в качестве ближайшего сотрудника Петра I в церковных делах. Его называли "скорым пером" Петра I. В 1718 году Петр I, учреждая коллегиальную форму управления для различных областей государственной жизни, решил создать для высшего управления церковной жизнью Духовную Коллегию.

По его поручению епископ Феофан написал "Духовный регламент", в котором были указаны мотивы замены патриаршего управления Русской Церковью коллегиальным, права и обязанности Духовной Коллегии и ее состав.

Указывая причины ("вины") упразднения патриаршества и заменив его коллегиальной формой церковного управления, составитель "Духовного регламента" утверждал, что, "во-первых бо, известнее взыскуется истина Соборным сословием, нежели единым лицем". Между тем общеизвестно, что Всероссийские Патриархи решали принципиальные вопросы церковного устройства и управления совместно с Освященным Собором, состоявшим из всех архиереев Русской Церкви, а порой и других представителей духовенства.

В то же время Духовная Коллегия состояла всего из двенадцати человек, в их числе только трое должны были быть епископами, а остальные — неподведомственными им клириками, при этом президент Коллегии в епископском сане не обладал никакими особыми правами.

Таким образом, нововведенная "коллегиальность" явилась ударом по традиционному в Православной Церкви началу соборности в церковном управлении.

Все члены Коллегии назначались императором. "Сие же наипаче сильно есть, когда Коллегиум правительское под Державным Монархом есть и от Монарха установлено". В течение года (с февраля 1720 по февраль 1721 года) шел сбор подписей под "Духовным регламентом" русских архиереев и настоятелей крупнейших монастырей.

Они ставили свои подписи, опасаясь царского гнева. Торжественное открытие Духовной Коллегии, которая по настоянию ее членов получила наименование Святейшего Правительствующего Синода, состоялось 14 февраля 1721 года. На протяжении всего Синодального периода церковная реформа Петра I отрицательно воспринималась в широких церковных кругах.

Из иерархов петровского времени, пожалуй, только один архиепископ Феофан был всецело предан этой церковной реформе, идеологом которой он фактически являлся.

Президент Синода митрополит Рязанский Стефан (Яворский) считал патриаршество необходимой и лучшей формой высшего церковного управления Русской Церковью.

Против церковной реформы так или иначе высказывались также вице-президент Синода архиепископ Новгородский Феодосий (Яновский; † 1726), архиепископ Тверской Феофилакт (Лопатинский), митрополит Коломенский Игнатий (Смола; † 1741), архиепископ Ростовский Георгий (Дашков; † 1739), епископ Астраханский Лев (Юрлов; 11755), митрополит Казанский Сильвестр (Холмский; 11735), епископ Корельский Маркелл (Родышевский; 11742) и другие иерархи. 31 декабря 1720 года епископ Феофан возведен в сан архиепископа.

После смерти митрополита Рязанского Стефана (Яворского) должность президента Святейшего Синода была упразднена, архиепископ Феофан по указу царя стал вторым, а Новгородский архиепископ Феодосий (Яновский) — первым вице-президентом Святейшего Синода.

Петр I нередко делал архиепископу Феофану личные подарки: подарил ему несколько деревень, дарил значительные денежные суммы. У архиепископа Феофана в Санкт-Петербурге образовалось свое хозяйство.

Псковскую епархию он посетил только на другой год после назначения и вернулся в Санкт-Петербург.

Архиепископ Феофан приложил немало усилий для открытия в 1721 году в Санкт-Петербурге Славянской школы, которая с 1726 года стала именоваться Славяно-греко-латинской семинарией. 28 января 1725 года скончался великий преобразователь России Петр I. В лице почившего монарха архиепископ Феофан лишился главной своей опоры. Но он не растерялся и со всей присущей ему энергией взялся содействовать плану воцарения императрицы Екатерины.

В правление Екатерины в сфере церковной жизни не замедлило сказаться вступление на церковно-правительственное поприще лиц, тяготевших к русской церковной старине и отрицательно относящихся к петровским преобразованиям.

Эта общая перемена настроения неблагоприятно сказалась на архиепископе Феофане.

Первый вице-президент Синода архиепископ Новгородский Феодосий (Яновский) написал в Святейший Синод донос на владыку Феофана, в котором указывал, что в Псково-Печерском монастыре лежат на полу 70 икон со снятыми, ободранными окладами и драгоценными украшениями.

Этот донос мог весьма повредить владыке Феофану как епархиальному архиерею, поскольку его отношение к иконам уже давно вызывало подозрения.

Но обвинение в "ереси" рухнуло, как только выяснилось, что относительно икон распорядился архимандрит Маркелл (Родышевский), судья псковского архиерейского дома. Архиепископу Феофану удалось не только опровергнуть выдвинутые против него архиепископом Феодосием обвинения, но в своем защитительном письме он дал подробное перечисление злоупотреблений владыки Феодосия как епархиального архиерея, особо упомянув о его отрицательных высказываниях в адрес царствующей императрицы и ее фаворита князя Александра Меньшикова.

Участь Феодосия была решена.

По указу императрицы он был сослан в Николо-Корельский монастырь, лишен епископского и священнического сана. 5 февраля 1726 года Феодосий скончался в монастыре простым "чернецом Федосом". Архиепископ Феофан стал первым вице-президентом Синода и наследовал Новгородскую кафедру владыки Феодосия. 25 июня 1725 года владыка Феофан был назначен архиепископом Новгородским.

Он настойчиво отказывался от этого лестного назначения и покорился только указу императрицы.

После назначения владыки Феофана первым вице-президентом Святейшего Синода последовало назначение вторым вице-президентом архиепископа Тверского Фефилакта (Лопатинского), который и возглавил оппозицию владыке Феофану в Синоде.

Вскоре она настолько усилилась, что стало возможным назначение в Синод архиепископа Ростовского Георгия (Дашкова).

В 1727 году членом Синода стал епископ Воронежский Лев (Юрлов). В июне того же года членом Синода стал находившийся на покое бывший митрополит Крутицкий Игнатий (Смола). После образования 8 февраля 1726 года Верховного Тайного совета ухудшилось и положение Святейшего Синода в целом: он превратился в подчиненный орган. Падало и значение первого вице-президента Святейшего Синода.

Противники владыки Феофана решили воспользоваться отсутствием у него поддержки в Верховном Тайном совете и вновь выдвинули старое обвинение по поводу икон. На этот раз к делу был привлечен архимандрит Маркелл (Родышевский), который 5 июля 1726 года представил в Верховный Тайный совет записку из 48 пунктов с обвинением Феофана в ереси и протестантизме.

В свою защиту Феофан написал целый трактат, в котором он опровергал пункт за пунктом эти обвинения.

Победа и на сей раз оказалась на стороне Феофана, а его противник был препровожден в Петропавловскую крепость.

Вот как характеризует это дело и то время биограф преосвященного Феофана И. А. Чистович: "Потянулся процесс чрез долгие, долгие годы, чрез многие царствования, втянул в себя много значительных событий, вытянул жизнь из тысячи лиц, сломал много полезных государству людей и кончился судом Божиим.

Феофан — великий ум, государственный муж, первенствующий член Синода, — превратился в агента Преображенской канцелярии, являясь, смотря по времени и обстоятельствам, то доносчиком, то необходимым ея членом.

Надобно удивляться, как он не погиб в этом водовороте честолюбий, доносов, интриг, в водовороте, который увлек Долгоруких, Меньшикова, Дашкова, Феофилакта и многое множество не столь заметных лиц. Какой это был находчивый и изворотливый ум, какая железная воля, какая настойчивость и непреклонность в достижении цели! Между прочим, таково было и время, что в смутах и интригах низвергали один другого, чтобы, в свою очередь, и себе ожидать такой же участи.

Феофан всеми силами души вдался в этот водоворот и кружился в нем до самой смерти.

Сколько людей погубил он совершенно напрасно, измучил, сжег медленным огнем пытки и заточения — без всякого сострадания и сожаления!" По вступлении на престол императора Петра II (внука императора Петра I) положение владыки Феофана еще более пошатнулось.

В Святейший Синод поступила от архимандрита Маркелла (Родышевского) новая обвинительная записка, составленная им уже в крепости, с подборкой еретических высказываний из писаний владыки Феофана.

Однако Феофану удалось доказать, что упоминаемые сочинения были в свое время одобрены Синодом и, более того, написаны по поручению и с ведома царя Петра I. Новые трудности для владыки Феофана возникли в связи с изданием в 1728 году сочинения митрополита Стефана (Яворского) "Камень веры", которое осуществил противник Феофана архиепископ Феофилакт (Лопатинский).

Внезапная кончина несовершеннолетнего царя отодвинула богословские споры, возникшие в связи с этим изданием, и несколько облегчило положение Феофана.

После смерти императора Петра II, последовавшей 19 января 1730 года, императрицей была избрана Анна Иоанновна, племянница Петра I. 25 февраля 1730 года преосвященный Феофан написал торжественную оду, в которой выражалась "радость России" по поводу благополучного разрешения кризиса.

Владыка Феофан не имел поводов роптать в эпоху "бироновщины". Он неограниченно властвовал в Синоде до самой своей кончины в 1736 году. Противникам Феофана, надеявшимся вернуть Церковь к допетровским временам, очень скоро пришлось почувствовать на себе его жесткую руку. 20 мая 1730 года последовал высочайший указ императрицы Святейшему Синоду, в котором повелевалось пополнить его состав шестью духовными лицами.

Святейший Синод в своем новом составе был послушным орудием Феофана, и теперь для Феофана наступил период мщения, потому что иначе назвать его деятельность того времени нельзя.

Торжеству Феофана весьма способствовали его хорошие отношения с герцогом Э. И. Бироном.

Первой жертвой владыки Феофана стал епископ Воронежский Лев (Юрлов). Он был обвинен в том, что продолжал молиться во время богослужения за императрицу Евдокию, престолонаследницу Елизавету и остальных царевен, не вознося благодарственного молебна по случаю воцарения Анны. На основании донесения гражданских властей Святейший Синод должен был произвести расследование, которое усилиями единомышленников епископа Льва (Юрлова) — архиепископа Георгия (Дашкова) и митрополита Игнатия (Смолы)— было затянуто до поступления подробного отчета от самого Воронежского архиерея.

После реорганизации Синода епископ Лев (Юрлов) был вызван для объяснений и сознался в том, что надеялся на поддержку со стороны архиепископа Георгия и митрополита Игнатия, после чего были привлечены к ответу и оба последние.

Преосвященный Лев сначала был переведен в Астрахань, но, так как дело еще не было закончено, ему не позволили отправиться в новую епархию.

Вскоре, 2 октября, он был смещен, а 3 декабря лишен сана и сослан с именем Лаврентий в Крестный монастырь Архангельской губернии. 25 декабря 1730 года был лишен митрополичьего сана и Игнатий (Смола), сосланный сначала в Спасо-Каменный, а потом — в Свияжский монастырь, где его дружески принял митрополит Казанский Сильвестр (Холмский); оттуда Игнатия перевели в Корельский монастырь.

Георгий (Дашков) по извержении из епископского сана был отправлен простым монахом в Спасо-Каменный монастырь.

Митрополит Сильвестр (Холмский), встретивший осужденного Игнатия (Смолу) как архиерея, был подвергнут допросу.

Преосвященный Феофан не преминул напомнить и о других проступках митрополита, например, его неуважительных высказываниях о Екатерине I. Сильвестр был лишен митрополичьего сана и как простой монах в 1732 году был заключен в Выборгскую крепость.

Придравшись к запозданию с благодарственным молебном по поводу восшествия на престол Анны Иоанновны, Святейший Синод лишил архиепископа Киевского Варлаама (Вонатовича; † 1751) епископского сана и сослал его в Кирилло-Белозерский монастырь.

Следующей жертвой владыки Феофана стал архимандрит Маркелл (Родышевский), который в марте 1729 года был освобожден из Петропавловской крепости, но в начале 1731 года Феофан представил в Тайную канцелярию донос на Маркелла и его единомышленников, обвиняя их в государственной измене, так как они поносили немцев и лютеранскую веру, критиковали "Духовный регламент", выказывая тем самым неуважение к существующим государственным законам.

Розыск в Тайной канцелярии закочился тем, что Маркелл в 1732 году был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, но и оттуда продолжал рассылать свои "тетради" с обвинениями Феофана в ереси. В народе ходили слухи, что "еретик" Феофан преследует Маркелла за его православную веру. Вскоре после осуждения Маркелла и его приверженцев стали появляться новые памфлеты на Феофана.

По монастырям продолжали находить сочинения против Феофана.

Вскоре был задержан Феофилакт (Лопатинский), но 5 марта 1734 года после допроса был отпущен в Тверь. Однако уже в апреле 1735 года он вновь оказался перед судьями Тайной канцелярии.

После трехлетнего предварительного заключения Феофилакт (Лопатинский), последний противник Феофана в богословских спорах, 13 декабря 1738 года по повелению императрицы Анны Иоанновны был лишен епископского сана и заточен в Выборгскую крепость.

Архиепископ Феофан (Прокопович) скончался 8 сентября 1736 года в Санкт-Петербурге на Карповском подворье от застарелой каменной болезни, произнеся при кончине своей такие слова: "О главо, главо! разума упившись, куда ся приклонишь?" Из Санкт-Петербурга гроб с телом почившего архиепископа был доставлен в Новгород. 20 сентября 1736 года в Новгородском Софийском соборе епископ Корельский и Ладожский Иосиф († 1750), близкий друг и помощник архиепископа Феофана, совершил его отпевание.

Погребен архиепископ Феофан в южной стороне Новгородского Софийского собора рядом с митрополитом Новгородским Иовом († 1716). Архиепископ Феофан вел переписку со знаменитым старовером, Выговским настоятелем Андреем Денисовым, приглашал его к себе на собеседование.

По словам самих раскольников, Феофан был для них "возлюбленный о Христе брат". Архиепископ Феофан был писателем, причем не только церковным, но и светским.

Богословско-литературная и проповедническая деятельность не исчерпывали его многостороннего таланта.

Он оставил немало произведений светского характера.

Почти не было рода писательства, к которому не был бы причастен Феофан.

Богослов, проповедник, канонист, юрист, историк, поэт совмещались в нем с разною степенью дарования, но, во всяком случае, в необыкновенном сочетании.

Историк П.П.Пекарский в своей книге "Наука и литература в России при Петре Великом" писал: "Феофан, бесспорно, принадлежит к замечательнейшим и наиболее выдающимся личностям в русской истории первой половины XVIII столетия.

В своей сфере это был такой же новатор, как и Петр Великий в сфере государственной.

Превосходя всех современников своего сословия умом, знаниями и дарованиями, Прокопович, подобно Петру, не скрывал своего недовольства, переходившего часто в презрение, ко всему, что напоминало ему старое и что становилось преградою для осуществления его любимых идей; подобно Петру, он также шел к своей цели, не задумываясь над средствами, с тем же неумолимым постоянством и удивительною последовательностью". Труды: Богословское учение о состоянии неповрежденного человека или о том, каков был Адам в раю. — М., 1785. Духовный Регламент. — Киев, 1823. Записка о кончине Петра II и происках Долгоруких. — ЦГАДА, ф. 3. Госархив, ед. хр. 6,1730. Зде же и другие священных историй знатные следы в еллинских баснях обретающияся прилагаются // Аполлодора Грамматика Афинейского библиотеки, или О богах. — М., 1725. Изображение келейного жития монахов Александроневского монастыря // Сборник курсивного письма первой половины XVIII в. — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр 435/356 С. История императора Петра Великого от рождения его до Полтавской баталии. — М., 1788. История о избрании и восшествии на престол... императрицы Анны Иоанновны. — М., 1867. Книжица в ней же повесть о распре Павла и Варнавы с иудействующими и трудность слова Петра Апостола о неудобоносимом иге пространно предлагается. — М., 1784. Копия с доклада епископа Псковского Феофана о семинарии времен Петра Великого. — ЦГАДА, Госархив, ф. XVIII, ед. хр. 44. Копия с пунктов, сочиненных архиепископом Феофаном Прокоповичем, писанных собственною его рукою, хранящихся подлинником в библиотеке его сиятельства графа Петра Борисовича господина Шереметьева // Сборник конца XVIII в. — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР, шифр 455/593 С. К требователю сатиры г. С. А. К. — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр 1,174 (ДА/П. 664). Мнение архиепископа Новгородского Феофана об исправлении Библии. — Описание документов и дел, хранящихся в архиве Священного Правительствующего Синода. — СПб., 1878. — Т. 2, ч. 2 (1722), № VIII. Мнение преосвященнаго Феофана, архиепископа Новгородскаго, каковым образом и порядком надлежит багрянороднаго отрока наставлять в христианском законе // [Бильфингер Б. г.]. Расположение учений его императорского величества Петра второго.

Мнение преосвященнаго Феофана, архиепископа Псковского, о брачных разводах. — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр 463/597. О браках правоверных лиц с иноверными разсуждение, в святейшем правительствующем синоде сочиненное, на рапорт от артиллерии капитана Василия Татищева да бергмейстера Биера по рудному делу в Сибирскую губернию. — СПб., 1721. Объявление, когда и коей ради вины начался чин монашеский и каковой был образ жизни монахов древних и како нынешних исправить хотя по некоему подобию надлежит // Полное собрание законов Российской империи. — 1830. — Т. 7, № 4450. Объявление о предерзителях, неразсудно на мучения дерзающих // Полное собрание законов Российской империи. — 1830. — Т. 6, № 4053. О возношении имени патриаршего в церковных молитвах.

Чего ради оное ныне в церквах Российских оставлено. — СПб., 1721. О завещании Новгородского архиепископа Феофана, о его библиотеке, о семинаристах, воспитываемых на его счет, и пр. — ЦГАДА, ф. XVIII, ед. хр. 83. О монахах. — ЦГАДА, ф. XVIII, ед. хр. 81. Ответ Феофана Прокоповича на обвинение его архимандритом Маркеллом Родышевским. — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр 455/593 С. Отяготительные обряды римской и греческой церкви.— Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр 367/221 П. Первое учение отроком. — СПб., 1723. Песня светская. — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр 1,174 (ДА/П. 664). Письмо архиепископа Феофана Прокоповича к Рязанскому епископу с выговором от императрицы Анны Иоанновны за сочиненную им проповедь из притчи о неплодной смоковнице. — ЦГАДА, ф. XVIII, ед. хр. 82. Показание прореченного прежде в словесах Божиих и давно уже явившегося в мир великого антихриста // Сборник сочинений Феофана Прокоповича. — Отдел рукописей ГБЛ, ф. 178. № 3051. Правда воли монаршей в определении наследника державы своей. — М., 1726. Предисловие к доброхотному читателю // Книга устав морской. — СПб., 1720. Разглаголствие тектона си есть древодела с купцем. — Отдел рукописей ЦНБАНУССР.

Шифр ДА/П. 300. Рассуждение о безбожии. — М., 1774. Рассуждение о нетлении мощей святых и угодников Божиих, в Киевских пещерах нетленно почивающих. — М., 1786. Рассуждение Новгородского архиепископа Феофана на изданную бывшим в России иезуитом Риберою книгу. — ЦГАДА, ф. 153, ед. хр. 82 (оп. 1734 г.). Рассуждение о книге "Камень веры", приписываемое Феофану Прокоповичу (Молоток на "Камень веры"). — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр 341/714 С. Регулы семинарии преосвященного Феофана, архиепископа великоновгородского и великолуцкого // Чистович И. Феофан Прокопович и его время. — СПб., 1868. Розыск исторический... коих ради вин и в яковом разуме были и нарицалися императоры римстии, как язычестии, так и христианстии, понтифексами... — СПб., 1721. Слово о любви к Богу // Христианское чтение. — СПб. (1821—1917). — Ч. XXIII, 1838. Слово в Неделю... о Лазаре и богаче // Христианское чтение. — СПб. (1821—1917). — Ч.. XXIII, 1838. Сокращенное христианское учение... — СПб., 1765. Сочинения. — М.-Л., 1961. Увещание о наставлении и исправлении многих невежд. — Полное собрание законов Российской империи. — Т. 6, № 3891,1830. Христовы о блаженствах проповеди толкования. — СПб., 1722. Курс философии без заглавия, включающий логику, натурфилософию, этику. 1700—1709 гг. На лат. яз. — Отдел рукописей ЦНБ АН УССР. Шифр ДА/П. 43(Р. 65). Речь о заслугах и пользе физики // Рукописный сборник XVIII ст. — Отдел рукописей ЦНБАН УССР. Шифр 195/620 С. Вещи и дела, о которых духовный учитель народу христианскому проповедовать должен. — М., 1784. Родословная роспись великих князей и царей российских до государя Петра I, с кратким описанием знатнейших дел их и гравированным каждого портретом. — СПб., 1717. Краткая повесть о смерти Петра Великого. — СПб., 1725. Сказание о кончине Петра II и о вступлении на престол Анны Иоанновны. — СПб., 1737 Служба благодарственная Богу, в Троице Святой славимому, о великой, Богом дарованной победе над свейским королем Каролом вторым-надесять и воинством его, содеянной под Полтавою в лето от воплощения Господня 1709, месяца июня в 27—й день. Литература: Соловьев С. М. История России с древнейших времен: в 6 кн. — 3-е изд. — СПб., 1911. — Кн. 3, с. 1547,1557—1559; кн. 4, с. 274,275, 277, 284, 285, 484, 626, 799, 800, 804, 805, 824, 917,1050 и др.; кн. 5, с. 531, 543. Устрялов Н. г. История царствования Петра Великого: в 4 т., 6 доп. — СПб., 1858—1859. Рункевич С. г. История Русской Православной Церкви под управлением Святейшего Синода. — СПб., 1900. — Т. 1. Рункевич С. г. Александро-Невская лавра 1713— 1913: Историческое исследование доктора церковной истории С. г. Рункевича. — СПб., 1913, с. 15—694. Кедров Н. И. Духовный регламент в связи с преобразовательной деятельностью Петра Великого. — М., 1886. Самарин Ю. Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович. — М., 1880 // Собрание сочинений Ю. Ф. Самарина: в 10 т. — М., 1877—1896. — Т. 5. Чистович И. А. Решиловское дело. Феофан Прокопович и Феофилакт Лопатинский: Материалы для истории первой половины XVIII в. — СПб., 1861. Чистович И. А. Феофан Прокопович и его время. — СПб., 1868. Извеков Д. Из истории богословской полемической литературы XVIII в. // Православное обозрение. — М., 1871, август.

Извеков Д. Один из малоизвестных литературных противников Ф. Прокоповича // Заря. — 1870, VIII. Тихонравов Н. С. Трагикомедия Феофана Прокоповича "Владимир" // Журнал Министерства народного просвещения. — СПб., 1834—1917; 1879. — Ч. 203, кн. 5. Петров Н. Святыни и древности Пскова. — М., 1861, прилож., с. 15. Петров Н. Рассказы из истории Русской Церкви, с. 617—620, 629. Поселянин Е. Русская Церковь и русские подвижники XVIII века. — СПб., 1905, с. 53—68, 72, 73. Знаменский П. В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. — Казань, 1881. Знаменский П. В. История Русской Церкви (учебное руководство). — Казань, 1870. Знаменский П. В. Приходское духовенство в России со времени реформы Петра Великого. — Казань, 1873. Морев И. В., протоиерей.

Камень веры митрополита Стефана Яворского, его место среди отечественных противопротестантских сочинений и характерные особенности его догматических воззрений: в 2 т. — СПб., 1904. Пекарский П. П. Наука и литература при Петре Великом. — СПб., 1862. Пекарский П. П. История Академии наук. — Т. 1. Пыпин А. Н. История русской литературы: в 3 т. — СПб., 1898—1899. — Т. 3. Стефанович, священник.

Феофан Прокопович, как канонист. — М., 1906. Червяковский П. Материалы для истории православного богословия в России // Христианское чтение. — СПб., 1876,1877,1878. Морозов П. О. Феофан Прокопович, как писатель.

Очерк из истории русской литературы в эпоху преобразования. — СПб., 1880. Доброклонский А. П. Руководство по история Русской Церкви. — М., 2001. Барсов Н. И. Исторические, критические и полемические опыты. — СПб., 1879. Филарет (Гумилевский), архиепископ.

Обзор русской духовной литературы: в 2 кн. — 3-е изд. — СПб., 1884, с. 289. Глинский Б. Б. О титуле самодержавия. — с. 567—603. Едлинский М. Е., священник.

Подвижники и страдальцы за веру православную и землю свято-русскую от начала христианства на Руси до позднейших времен: в 2 т. — 4-е изд. — СПб., 1901—1903. — Т. 3, с. 160—167. Архангельский А. Духовное образование и духовная школа в России при Петре Великом. — Казань, 1883. Здравомыслов К. Я. Иерархи Новгородской епархии от древнейших времен до настоящего времени.

Краткие биографические очерки. — Новгород, 1897, с. 58—75. Корсаков Д. А. Воцарение императрицы Анны Иоановны.

Исторический этюд Д. А. Корсакова: в 2 т. — Казань, 1880. Арсеньев К. И. Царствование Петра. — СПб., 1839. Громов.

Преобразовательная деятельность Петра Великого по церковному управлению // Вера и Разум. — Харьков,1891.- № 1, 2. Аскоченский В. Киев с древнейшим его училищем и Академией: в 2 т. — Киев, 1856. — Т. 1. Календарь крестный иллюстрированный на 1883 год // Ред. А. Гатцук. — М., 1832—1891; 1882, с. 136. Вишневский Д. К. Киевская академия в первой половине XVIII в. — Киев, 1903. Попов Н. А. Татищев и его время. — М., 1861. Титлинов Б. В. Правительство императрицы Анны Иоанновны в его отношениях к делам Православной Церкви. — Вильна, 1905. Тихомиров Ф. Трактаты Прокоповича о Боге Едином по существу и Троичном в лицах. — СПб., 1884. Жмакин В. Церемониал погребения Феофана Прокоповича // Христианское чтение. — СПб., 1882. — Ч. 1. Евгений (Болховитинов), митрополит.

Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской Церкви. — СПб., 1827, с. 295—330. Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковнослужителей. — Киев, 1913, с. 1407, 1410. Толстой Ю. Списки архиереев и архиерейских кафедр иерархии Всероссийской со времени учреждения Святейшего Правительствующего Синода (1721—1871 гг.). — М., 1872, № 15. Списки архиереев иерархии Всероссийской и архиерейских кафедр со времени учреждения Святейшего Правительствующего Синода (1721—1895 гг.). — СПб., 1896, № 15. Житие Прокоповича, составленное Маркеллом Родышевским // Чтения в Обществе истории и древностей российских. — М., 1846—1918; 1862. — Кн. 1. Письма и бумаги императора Петра Великого. — СПб., 1887. Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания 1721—1736 гг. Амвросий (Орнатский), архиепископ.

История Российской иерархии: в 6 т. — М., 1807—1815. — Т. 1, с. 81. Щегольков Н. М. Исторические сведения о городе Арзамасе, собранные Николаем Щегольковым. — Арзамас, 1911, с. 65. Церковные вопросы в России, или русские духовные ведомости Браила. — 1896, с. 40, 47. Летопись церковных событий и гражданских, поясняющих церковные, от Рождества Христова до 1898 года, епископа Арсения. — СПб., 1899, с. 689, 699, 703—705. Журнал Министерства народного просвещения. — СПб., 1834—1917; 1833, № 7. Чтения в Обществе истории и древностей российских. — М., 1846—1918; 1864. — Ч. 4. Известия по Казанской епархии. — 1869, № 20, с. 605. — 1879, № 21, с. 600. — 1881, № 23, с. 629. — 1884, № 22. Православный собеседник. — Казань, 1874, июнь, с. 92. — 1878, июнь, с. 203. — 1897, июль, с. 291; ноябрь, с. 624; декабрь, с. 730—733. — 1907, июнь, с. 834. — 1908, апрель, с. 501, прим., и 506. — 1912, декабрь, с. 847. Труды Киевской духовной академии. — Киев, 1860—1917,1861, № 3. — 1865 (книга записная исходящим за подписью преосвященного Феофана к разным персонам с 1 января 1728 года по 16 декабря 1729 года). — 1870, август, с. 574. — 1878, апрель. — с. 147—156, 163; май, с. 300—301, 307—309. — 1879, июнь, с. 188—193, 204. Христианское чтение. — СПб., 1869, апрель, с. 620. — 1877, №8. — 1878, март, с. 291. Церковный вестник. — СПб., 1891, № 7. — с. 103; № 37, с. 588. Исторический вестник. — СПб., 1865, сентябрь, с. 702. — 1881, февраль, с. 456—458; июнь, с. 424. — 1882, май, с. 483—484. — 1883, январь, с. 201, 202. — 1884, февраль, с. 417—420. — 1886, апрель, с. 159. — 1888, февраль, с. 480. — 1892, февраль, с. 497. — 1891, июль, с. 195. — 1896, апрель, с. 154, 156, 159, 160; июль, с. 75. — 1900, октябрь, с. 250. — 1905, апрель, с. 219. — 1908, ноябрь, с. 607—608. — 1913, февраль, с. 595—596. — 1915, октябрь, с. 335. Русская старина. — СПб., 1870. — Т. 2, с. 23—24. — 1872, декабрь, с. 691. — 1874, апрель, с. 798. — 1875, февраль, с. 439. — 1876, апрель, с. 723, 877. — 1879, май, с. 2, 3, 4. — 1880, январь, с. 124,125. — 1882, январь, с. 86. — 1886, январь, с. 3—4, 6—9, 31; февраль, с. 268. 278. — 1887, июль, с. 1, 3. — 1888, ноябрь, с. 414, 523. — 1904, август, с. 454. Прибавления к "Церковным ведомостям". — СПб., 1914, № 20, с. 935. Православное обозрение. — М., 1863, январь, с. 48—106. — 1868, июль, с. 392, 401; сентябрь, с. 29. Письмо архиепископа Новгородского Феофана Прокоповича к императрице Анне Ивановне с приложением перевода с двух писем об утеснениях в Австрии исповедающих греко-российскую веру // Русский архив. — М., 1863. — Кн. 4, с. 299—302. Письмо Феофана к Киевскому епископу Рафаилу // Русский архив. — М., 1865. — Кн. 4. Письма Киевского митрополита Евгения Болховитинова к В. г. Анастасевичу // Русский архив. — М., 1889. — Кн. 2, с. 66, 69,176,181. Воспоминания графини А. Д. Блудовой. — Русский архив. — М., 1889. — Кн. 1, с. 68. Выдержки из указов графа П. Б. Шереметева его управителям // Русский архив. — М., 1898. — Кн. 3, с. 5. Лебедев А. Архиепископ Иаков Вечерков // Русский архив. — М., 1916. — Кн. 1, с. 182. Записки Феофана о жаловании синодальным членам // Русский архив. — М., 1869. — Кн. 9. Опыт церковно-исторического эскиза // Журнал Московской Патриархии. — М., 1946, № 3, с. 38—43; № 4, с. 61—72. Московский Кремль // Русский архив. — М., 1893. — Кн. 3, с. 34. Русский архив. — М., 1870, № 11, с. 1953—1956. — 1872, № 5, с. 997—1004; № 9, с. 1672. — 1895. — Кн. 3, № 10, с. 220. — 1900. — Кн. 2, № 8, с. 409—411. — 1901. — Кн. 1, № 3, с. 359. — 1903. — Кн. 1, № 3, с. 539; № 4, с. 38; кн. 3, № 9, с. 251; № 10, с. 253. — 1910. — Кн. 1, № 2, с. 301, 304. — 1912, № 6, с. 297. Журнал Московской Патриархии. — М., 1944, № 12, с. 52, 57. Волнянский Никита (Шабатин И.Н., проф.). Архиепископ Феофан Прокопович и его время. Полный православный богословский энциклопедический словарь: в 2 т. // Изд. П. П. Сойкина. — СПб., б. г. — Т. 2, с. 1675,1936. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 41 т. — СПб., 1890—1907. — Т. 41, с. 929. Русский биографический словарь: в 25 т. — СПб.; М., 1896—1913. — Т. 25, с. 399—448. Н. Д[урново]. Девятисотлетие русской иерархии 988—1888. Епархии и архиереи. — М., 1888, с. 19, 51. Русская Православная Церковь 988—1988. Очерки истории I—XIX вв. — М., 1988, вып. 1, с. 75—76. Макарий (Булгаков), митрополит.

История Русской Церкви: в 9 т. — М., 1994—1997. — Т. 8, ч. 1, с. 83—103,175—181; ч. 2, с. 18,19, 21, 24—27. Феофан Прокопович — Архиепископ Новогородский и Св. Синода Первенствовавший Член, родился 1681 года Июня 8 в Киеве и при Крещении наречен Елизаром.

Отец его был Киевским купцом или мещанином: но в юных еще летах лишился он обоих родителей своих; а потому взял его на воспитание к себе родной дядя, Иеромонах Феофан Прокопович, бывший тогда Наместником Киево-Братского Монастыря и Академическим Ректором, который, выучив его грамоте, записал в Академию; а по смерти его, случившейся в 1692 году, один Киевский Гражданин содержал его на своем иждивении в Школах.

По окончании Философского курса Елизар, надеясь приобрести больше сведений в чужестранных Училищах, отправился 1698 года в Литву для продолжения своих наук. Но там с самого прибытия встретил он то затруднение, что в тогдашнее время никого из Греческого Исповедания не принимал в Польские Училища; а сие заставило Елизара назваться Униатом и для прикрытия своего намерения вступить даже в Братство Битевского Базилианского Монастыря под именем Елисея.

После сего вскоре Настоятелем отправлен он был в Волынское Володимирское Училище, находившееся при Кафедральном Униатского Епископа Монастыре.

Там отменные его способности обратили на него внимание Начальства и он вскоре определен был Учителем Стихотворства и Красноречия.

Через несколько времени потом, как отлично ученый и деятельнейший из собратий, Провинциалом Базилианского Ордена послан он в Римскую Академию, куда обыкновенно посылались молодые и способнейшие Монахи для усовершенствования в Философских и Богословских науках.

В Риме провел он 3 года, и не окончивши курса наук, по некоторым обстоятельствам, удалился через Венецию и Австрию, под именем путешественника, обратно в Польшу, и пришедши в Почаевский Православный Монастырь, находившийся в Воеводстве Волынском, пострижен там Игуменом Исаевичем в Православные Монахи, а при пострижении сем переименован Самуилом.

Оттуда по приглашению Киевского Митрополита Варлаама Ясинского прибыл в Киев и принял в тамошнюю Академию Учителем Стихотворства.

В сию должность вступил он 1 Сентября 1704 года и проходил по Июнь месяц 1705 года. В сем же году переименовался он по имени покойного дяди своего Феофаном.

С 1706 года ему поручен был класс Риторический.

В сие время Государь Петр Великий прибыл в Киев для обоснования Киево-Печерской Крепости, и Феофан по назначению Начальства Июля 5 того же года в Софийском Соборе говорил Ему поздравительную о благополучном прибытии Речь, которая Монарху весьма понравилась.

В следующем 1707 году определен он Академии Префектом и Учителем Философии, которую и преподавал он два года; а сверх того Физику, Арифметику и Геометрию, чего дотоле в Академии не бывало.

После Полтавской победы, когда Государь в 1709 году возвращался через Киев, то Феофан Июля 10 говорил Ему в Софийском Соборе всенародно прекрасный на сию победу Панегирик, который тогда же на Русском, с переводом Латинским, напечатан был в Киево-Печерской Типографии в лист, а вторично—на одном Латинском языке, в Лейпциге 1711 г., в лист же. В том же году Декабря 5 говорил он еще в Церкви Киево-Братского Монастыря всенародно Похвальное Слово Фельдмаршалу Князю Меншикову, которое тогда же и там же было напечатано.

С сего времени обратил он на себя особеннейшее внимание Монарха; и когда Государь в 1711 году отправился в Турецкий Поход, то взял его с собою. По возвращении того же года повелел Он произвести его во Игумена Киево-Братского Монастыря, и вместе с сим Чином Феофан вступил в звание Ректора и Богословии Учителя Киевской Академии.

Сию должность проходил он по Июнь месяц 1716 года с такою славою, какой предместники его в сем звании еще не имели. Между тем, еще в 1715 году Государь, вспомнив о нем, потребовал его в С.-Петербург; но он, по причине открывшейся у него каменной болезни, не мог туда явиться прежде осени 1716 года, а приехав, не застал Монарха, отправившегося тогда путешествовать по чужим Землям.

Посему в ожидании Его, занимался он в Петербурге проповедованием Слова Божия; а к прибытию Государя препоручено было ему сочинить три Речи, первую от лица двухлетнего сына Его, Царевича Петра Петровича, вторую от лица Царевен Анны и Елизаветы, а третью от лица всего Российского народа.

Когда Государь в 1717 году Сентября 20 прибыл в Петербург, и в тот же день вошел в комнату новорожденного сына своего, то из помянутых Речей первую произнес пред Ним Князь Меньшиков, вторую старшая Царевна, а третью сам Феофан.

Государь принял его с особенною милостью, и с сих пор говорил он несколько Проповедей в присутствии Его, а тем приобрел вящее в себе Монаршее благоволение.

В 1718 году по Указу Государеву наречен он Июня 1-го, в день Пятидесятницы, во Епископа Псковского и Нарвского и на другой же день в присутствии Государя хиротонисан, с облачением в Саккос, что почиталось тогда особенным отличием для Епископа.

Ибо по прежнему обыкновению при Российских Патриархах Епископы служили только в Священнической фелони с Омофором.

По производстве его в сей, Монарх, давно уже намеревавшийся вовсе упразднить в России Патриаршеское Звание и на место оного уставить Духовную Коллегию, препоручил ему сочинить Духовный Устав, который в 1719 году им и написан был под именем Духовного Регламента.

Сам Государь, рассмотрев, исправив и нечто прибавив, отдал оный на рассмотрение Сенату обще с Духовенством, при коих в собрании дважды был он читан, и в некоторых местах объяснен, новыми примечаниями; а наконец подписан Епископами, Архимандритами и Сенаторами, при слушании бывшими, а в заключении самим Монархом.

Один экземпляр сей книги положен в Кабинетном Архиве, а другой отправлен был в Москву и в другие места для подписи не присутствовавшим при чтении Духовным Особам, и по окончании всего издан в списке.

Между тем в 1720 году Феофан пожалован Архиепископом, а при открытии Св. Синода, поелику предположено быть в оном одному Президенту, 2-м Вице-Президентам, 4-м Советникам и 4-м Асессорам, то Президентом пожалован Стефан, Митрополит Рязанский, первым Вице-Президентом Феодосии, Архиепископ Новгородский, а вторым Феофан.

При первом заседании сего собрания в 1721 году Февраля 17, Феофан говорил в присутствии Государя самого Слово из темы Иоан. Гл. ХV, ст. 16: Аз избрах вас и положих, да вы идете и плод принесете, и плод ваш пребудет.

Государь поручил ему в 1722 году сочинить сверх Правил, в Регламенте положенных, еще Прибавление о Духовном Причте и Монахах, которое по сочинении было также исправлено самим Монархом и утверждено в том же году. Сверх того особым Указом Генваря 28 того же 1722 года Феофану велено сочинить пространнейший Устав о Монахах и Училищах, а также о новом распоряжении всей Российской Иерархии.

Но поелику открылись различные о сем мнения, то в предначертание Уставу сему и в предварение народных толков, Государь дал Св. Синоду 31 Гянваря 1724 года Указ, в коем Исторически объяснено начало Монашеского Чина, разделение оного на ученое и неученое, и назначение каждому из них классу особенных должностей и занятий; а вслед за тем Сентября 18 другой Указ о распоряжении Монастырских доходов.

На сем основании Феофан сочинил Штат, по которому следовало быть в России пяти Архиепископам, Велико-Российскому, Белорусскому, Малороссийскому, Болгарскому и Сибирскому, а под их надзиранием 38 Епископам, и при них для помощи в правлении, а особливо в смотрении Училищ и Богаделен, 48 Архимандритам с достаточным для всех жалованьем из их доходов.

Татищев (Российская История, Часть 1, стр. 578) говорит, что он видел в 1724 году сию роспись у Феофана, под которою собственноручно подписано было Государем: "достальные употребить Проповедникам во иноверцах, на прибавочным Школы и Богадельни", и того же 1724 года Декабря Государь изволил-де о учреждении Училищ в Монастырях Указом Синоду подтвердить.

Но все сие за вскоре последовавшею кончиною Государя осталось без исполнения.

В 1724 году, когда Государь заблагорассудил короновать Супругу Свою Екатерину Елексеевну Императорским Венцом, то Феофан Маия 7 в Москве совершал Священный Обряд сей; а когда, Генваря 28 следующего 1725 года скончался Государь, то он при погребении Его Марта 1 и вторично 29 Июня в день Тезоименитства Его, излил над гробом Его все чувствования горести и приверженности своей в трогательнейших надгробных Словах.

Императрица Екатерина I в Маие месяце того же года пожаловала его на место Феодосия, к лишению Чина осужденного и заточенного Архиепископом Новогородским и Первенствующим Членом Св. Синода.

По кончине Ея говорил он и Ей Надгробное Слово 16 Маия 1727 года; а в 1723 году, по вступлении на Престол Государя Петра II, для Его Коронации отправился он наперед в Москву и встретил Его Речью, сперва в Новгороде Генваря И, потом в Москве Февраля 4, а наконец по окончании Коронации, которую он же и совершал Февраля 25, приветствовал Его в Успенском Соборе.

Там же на день Тезоименитства Его Июня 29 того же года говорил он в присутствии Его Слово. По кончине Его в 1730 году 28 Апреля короновал он Императрицу Анну Иоанновну и приветствовал Ее двумя Речами, одною от всех Чинов, а другою от Духовенства.

Поелику же тогда Двор долго пребывал в Москве, то Феофан весьма часто занимался там проповедованием, и сказал много Поучительных и Надгробных Слов с отличною похвалою.

Все четыре Монарха, при коих он служил, изъявляли ему всегда отличную доверенность, — но и он жертвовал Им всем. Государь Петр Великий часто употреблял его в Кабинетных Делах Своих. Императрице Екатерине I, наипаче при вступлении на Престол, он оказал великие услуги вместе с Князем Меншиковым и другими Вельможами.

При учреждении Комиссии об обучении малолетнего Императора Петра II он писал многие полезные предложения.

Императрица Анна Иоанновна, как скоро Верховным Советом избрана была в наследие Всероссийскому Престолу, то он, согласясь с Графом Ягужинским, прежде всех послал в Курляндию уведомление не только об избрании, но и о предположении Совета ограничить Ее Императорскую власть, с уверением, что сей Акт со временем может быть уничтожен; в чем он скоро с сообщниками действительно и успел, доставив Императрице план отмены, скрытый в поднесенных Ей столовых часах, и тем разрушил заговор.

Он служил при сей Императрице только 5 лет и в 1756 году Сентября 8 на 55 году жизни своей скончался в Новгороде от застарелой каменной болезни; а погребен в Новгородском Софийском Соборе в Ризничной Палате.

Библиотека, состоявшая из 4000 книг, по Именному Указу отдана в Новогородскую Семинарию, а рукописи в Академию Наук. Пастырь сей оставил весьма много своих сочинений Ораторических, Богословских, Политических, Нравоучительных, Исторических и Стихотворных на Российском, Латинском и Польском языках.

Из них доныне изданы в свет на Российском языке следующие: 1) Разные Поучения и Речи Панегирические, Приветственные и Надгробные.

Многие из них с 1706 г. издаваемы были порознь в Киеве и С.-Петербурге; а в 1760, 1761 и 1765 гг. напечатаны в С.-Петербурге совокупно в 3-х частях в 4 долю листа. В 1-й части помещено 14 Слов и Речей, во 2-й— 17 Слов, а в 3-й—27 Слов и Речей, говоренных им на Русском языке; сам он перевел некоторые на Латинский язык, о чем ниже будет сказано; 2) Ответ Греко-российской Церкви на предложение Парижской Сорбонской Коллегии о примирении Восточной Церкви с Западною, писано в 1718 г., послан 1721 г., а напечатан во 2-й части Журнала Петра Великого, издан 1770 г., и в 3-й части Проповедей Митрополита Стефана Яворского; хотя таковый же Ответ писан был и Яворским, но в Сорбонну по одобрению Государеву послан Феофанов; 3) Букварь, или первое учение отроком с Катехизисом, напечатано 1-м изданием в С.-Петербурге 1720 г. в 4 долю листа и потом в Москве 1722, 1723, 1724 и 1743 гг. Катехизис его переведен на Английский язык и напечатан в Лондоне 1725 г. в 8 долю листа; 4) Предисловие к Морскому Уставу, писано в 1720 г. по препоручению Государя и печатается с тех пор при сем Уставе; 5) Родословная Роспись Великих Князей и Царей Российских до Государя Петра Великого, содержащая краткое описание дел каждого и время кончины, сочинена в 1719 г. и напечатана в 1720 г. на гравированном большом листе под лицами каждого Государя, но переплеталась и разрезанною в книге в 4 долю листа. О сем сочинении сам Феофан в одном Письме от 10 Мая 1720 г. писал к некоторому приятелю: "quod opusculum mole quidem parvum, magnas tamen mihi molestias fecit, cogendo Polonicos et Ruthenicos Chronologos scrutari, et quinam verius dicant, judicare" ("Это мое сочинение хотя по объему и невелико, однако причинило мне много беспокойства, поскольку я вынужден был изучать польских и русских летописцев и решать, кто из них говорил правду". — лат.); 6) Духовный Регламент, о коем выше уже говорено, напечатан в 1-й раз 1721 г. в С.-Петербурге, потом многократно в С.-Петербурге и Москве, а Прибавление к нему о Церковном Причте и Монахах в 1-й раз напечатано в С.-Петербурге 1722 г. и с тех пор всегда печатается при нем же. Вся сия книга вскоре по издании переведена была на Немецкий язык и напечатана в Данциге 1725 г. в 4 долю листа, а на Латинский Архимандритом Иакинфом Карпинским (см. ст. Иакинф Карпинский).

Преосвящ.

Евгений Булгар перевел также ее с Латинского и на Еллино-Греческий, (см. ст. Евгений Булгар); 7) Рассуждение Св. Синода о браках правоверных с иноверными, сочинено в 1721 г. и тогда же напечатано в 4 долю листа; а с 1781 г. печатается при Духовном Регламенте.

Повод к сему сочинению описан там же; 8) О возношении имени Патриаршаго в Церковных Молитвах, чего ради оно в России отставлено, напечатано в Петербурге 1721 г. в 4 долю листа. Сия книжка писана в опровержение некоторых ропотов о невоспоминании в Церкви Патриархов по учреждении Св. Синода; 9) Розыск Исторический, коих ради вин и в яковом разуме были и нарицались Императоры Римстии, как Язычестии, так и Христианстии, Понтифексами, или Архиереями многобожнаго Закона; а в Законе Христианстем Христианстии Государи могут ли нарещисъ Епископы и Архиереи, и в каковом разуме? — напечатано в С.-Петербурге 1721 г. в 4 долю листа, хотя в издании года и не означено.

Сие рассуждение писано в подкрепление предыдущего; 10) Объявление с Увещанием от Св. Синода народу о продерзателях, неразсудно на мучение дерзающих, напечатано 1722 г. в С.-Петербурге в 4 долю листа. Случаем к сочинению сего Увещания было упорство некоторых Раскольников, добровольно подвергавшихся наказанию, нежели перемене одежд и стрижению волос; 11) Увещание от Св. Синода к Раскольникам, чтобы они безбоязненно для разглагольствия о своих сомнениях являлись в Св. Синод, напечатано 1722 г. в С.-Петербурге на листах (см. к сему статью о Неофите); 12) Ответы на предложенные из Приказу Церковных Дел Пункты о записных и незаписных Раскольниках, напечатано в С.-Петербурге 1722 г. в 4 долю листа; 13) Христовы Проповеди о Блаженствах Толкование, напечатано в С.-Петербурге 1722 г., потом многократно в Москве и Киеве. В Киевских изданиях сей книги прибавлен был азбучный Реестр на предметы, в ней находящиеся; 14) Правда, или оправдание воли Монаршей в избрании по себе наследника, коего изволит, напечатано в 1-й раз в Москве 1722 г. и вторично 1726 г., оба в лист. Рецензия сей книги напечатана была в Лейпцигских Латинских Ученых Актах 1723 г. (стр. 348—353). Но в 1727 г., по Именному от 26 Июля Указу Императора Петра И, книга сия везде отобрана потому, что сочинена была на случай удаления от наследства родителя его, Царевича Алексея Петровича; 15) Разсмотрение повести о Кирилле и Мефодии, Апостолах Славенских, напечатано при конце переведенной по Указу Государеву с Итальянского языка Мавроурбиновой книги, изданной в С.-Петербурге 1722 г. под названием Историография початия имене, славы и разширения народа Славенскаго.

Поводом к сочинению сего рассмотрения было то, что Мавроурбин, по примеру Папских Историков, утверждал, что Мефодий и Кирилл не из Константинополя, но из Рима якобы посланы были к Моравским Славенам.

Феофан основательно сие опроверг из Папистических же Истоков; 16) Устав или изображение Келейнаго Жития Монахов Александроневскаго Монастыря, напечатано 1723 г. на листах, каждая глава порознь; а совокупно в Богдановом Описании С.-Петербурга, изданном 1779 г. в С.-Петербурге, и во 2-й части Истории Российской Иерархии 1810 г. в Москве; 17) Канон Молитвенный о здравии Императорской Фамилии во дни их Тезоименитства, Рождения, Коронации и проч., напечатано в Москве 1721 и 1723 г. в 4 долю листа; 18) Истинное оправдание правоверных Христиан Крещением поливательным во Христа Крещаемых, сочинено по определению Св. Синода и напечатано в С.-Петербурге 1724 г. в 4 долю листа, а потом еще два раза. Причина и повод к сочинению сей книги объяснены в Предисловии к оной; 19) Предисловие на Аполлодорову Библиотеку Языческаго баснословия, напечатано при Российском переводе сей книги 1725 г. в Москве в 4 долю листа; 20) Знатные следы Священных Историй, в Еллинских баснях обретающихся, припечатано на конце той же Аполлодоровой книги. Обе сии статьи написаны для предупреждения народа от соблазна при чтении сей книги Языческого баснословия; 21) Увещание от Св. Синода невеждам (Раскольникам), напечатано 1725 г. С.-Петербурге на листе; 22) Краткая Повесть о смерти Петра Великаго, напечатано 1725 г. в С.-Петербурге в 4 долю листа и в Москве 1726 г., потом передано самим Сочинителем на Латинский язык и издана вместе с Надгробными Словами 1726 г. в 4 долю листа в Ревеле под названием Lacrimae Roxolanae, и того же года еще в Гамбурге на Латинском и Немецком языках порознь в 4 долю листа, а в 1743 г. Архимандритом Давидом Нащинским в 5-й раз напечатана между Латинскими Прокоповичевыми сочинениями (см. ниже № 2); четвертое Русское издание сей книжки в переводе с Латинского напечатано в С.-Петербурге 1819 г. в 8 долю листа; 23) Мнение, каким образом и порядком надлежит Багрянороднаго Отрока наставлять в Христианском Законе, сочинено по случаю распоряжения учения Государя Императора Петра II и напечатано при книге, изданной для Государя от Обер-Гофмейстера Барона Остермана 1728 г. в С.-Петербурге в 8 долю листа, под названием Расположение Учений; 24) Церемониал встречи Императора Петра II на приезд в Новгород из Москвы 1728 г. Генваря 11, с переводом Латинской Оды Феофановой же, напечатано в IX части Древней Российской Вивлиофики, 2-е издание; 25) Сокращенное Христианское Учение, или краткия сказания, 1-е о Боге, 2-е о Божием Промысле, 3-е о Законе Божием, сочинено в 1731 г. напечатано в Могилеве 1761 г., в 4 долю листа, со многими прибавлениями Преосв.

Георгия Конисского, а без оных в С.-Петерпубре 1765 г. в 8 долю листа; 26) Краткая История о делах Петра Великаго до Полтавской победы, сочинено около 1730 г., а напечатано в С.-Петербурге 1773 г. и в Москве 1788 г. в 8 долю листа с планами баталий; 27) Апология, или разсуждение о книге Соломоновой Песни Песней, что оная не человеческою волею, но Духа Святаго вдохновением написана, сочинено около 1730 г. а напечатано в Москве 1774 г. в 4 долю листа и вторично 1784 г.; 28) Разсуждение о безбожии, сочинено около 1730 г., а напечатано в Москве 1774 г. в 4 долю листа и 1784 г. в 8 долю листа; 29) Благодарственное Моление о возведении на Престол Императрицы Анны Иоанновны и то же На день Коронации Ея, напечатано в С.-Петербурге 1734 г. и разослано по Церквам; 30) В 1774 г. в Москве в 8 долю листа изданы совокупно 4 Феофановы Трактата, писанные также на Русском языке: а) О поливательном Крещении, о чем выше уже упомянуто; б) Об иге неудобоносимом.

Сие сочинение писано Феофаном еще в 1712 г. для Графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина и ему было посвящено.

В 1784 г. оно особо еще было напечатано в Москве под заглавием: Книжица, в ней же повесть о расправе Павла и Варнавы с Иудействующими и трудность Слова Петра Апостола о неудобоносимом Законном иге пространно предлагается.

Архимандриты Давид Нащинский и Иакинф Карпинский перевели сей Трактат на Латинский язык и напечатали под названием De Jugo intolerabili в Лейпциге 1782 г. в 8 долю листа; в) о Присяге, или клятве, т.е. подобает ли Христианам присягать, или клятися всемогущим Богом? — сочинено около 1726 г. Оно также особо напечатано в Москве 1784 г. Сие сочинение переведено на Греческий язык Преосв.

Евгением Булгаром; г) Вещи и дела, о коих Проповеднику надлежит проповедывать, сочинено около 1726 г. в дополнение к Главе Духовного Регламента о Проповедниках.

Оно также и особо напечатано в Москве 1784 г.; 31) Из Стихотворных его Русских сочинений напечатаны только Стихи Князю Кантемиру при его Сатирах и Перевод Оды Петру II в IX части Древней Российской Вивлиофики 2-го издания, о чем сказано уже выше; 32) Болтин приписывал ему еще Подробную Летопись от начала России до Полтавской Баталии, найденную и изданную Н.А.Львовым в 4 частях 1798 г. в С.-Петербурге, — но она, кажется, не стоит ума Феофанова.

Латинские сочинения Феофановы, доныне изданные: 1) Правила Пиитическия с примерами Латинскими и Польскими, сочиненные им в 1705 г. для учеников своих, на Латинском языке. Могилевский Преосв.

Георгий Конисский, напечатал оные в Могилеве 1766 г. в 8 долю листа под названием De arte Poetica Libri III, ad usum et institutionem studiosae juventutis Roxolanae dictati Kiouiae in Orthodoxa Academia Mohyleana A.D. 1705 г. (О поэтическом искусстве, ? III книгах, для пользы и наставления учащегося юношества роксоланского, отпечатанное в Могилевской Православной Академии 1705 г. — лат.). На конце сей книги припечатан Феофанов же Epinicium sive Carmen triumphale de victoria ad Poltavam A.D. 1709 junii 29 (Победная Песнь по поводу Полтавской битвы года 1709 29 июня. — лат.), с его же переводом Польским в стихах и Carmen gratulatorium ad Imperatorem Petrum II cum Mosquam tenderet insignia regni capessurus (Поздравительная песнь Императору Петру П, когда он направлялся в Москву для принятия знаков Царского Достоинства. — лат.). Красотам сей последней Горацианской Оды Тредьяковский столько удивлялся, что равнял ее с самыми лучшими Горациевыми.

Русский перевод оный напечатан в конце IX Части Древней Российской Вивлиофики (см. выше № 25. 2). В 1743 г. Архимандритом Давидом Нащинским издано в Бреславле собрание Феофановых Латинских переводов и нескольких сочинений под названием Lucubrationes Illustratissimi ас Reuerendissimi Theophanic Procopovicz (Сочинения славного и достопочтенного Феофана Прокоповича. — лат.). В сей книжке помещены: а) Латинский перевод Истории о смерти Петра Великого под названием Lacrimae Roxolanae (Слезы Роксоланы, — лат .); 6) Латинский перевод Надгробного Слова Петру Великому; в) Латинский перевод другого Надгробного Панегирического Слова, говоренного на день Тезоименитства Петра Великого; г) Латинский перевод Панегирика на Полтавскую победу; д) Торжественная песнь на ту же победу, сочиненная Латинскими стихами с Феофановым же Польским переводом оныя в стихах, которые помещены и при вышеупомянутой Пиитике его; е) 18 Латинских Писем к разным приятелям; з) в 1745 г. тем же Архимандритом издано в Бреславле несколько Латинских сочинений Феофановых и других под названием Miscellanea Sacra (Различные сочинения на Священные темы. — лат.), в 8 долю листа. В сей книге содержится: а) Феофанова Апология, или защищение Веры, предложенное Письмом в ответе некоторым Лютеранским Богословам, писавшим к Печерскому Монаху Михаилу Шию на его к ним письмо о Вере Восточной Церкви; 6) Апология, или защищение Святых Мощей Киево-Печерских, писана в опровержение о Мощах сих сомнений, выдумываемых Папистами, а особливо напечатанных Иоанн. Гербинием в книге его Kijouia subterranea (Киевское подземелье. — лат .), изданной в Кенигсберге в 1675 г. Апология сия, хотя содержанием своим сходна с печатаемою при Патерике Печерском, но подробнее, пространнее и основательнее.

Она с Латинского переведена уже на русский язык и напечатана в Москве в 1786 и 1799 гг. в 8 долю листа под заглавием Рассуждение о нетлении Мощей святых Угодников Божиих, в Киевских Пещерах нетленно почивающих, т.е., что оные честные Мощи не естественными причинами и не человеческим искусством, но единственно Божескою сверхъестественною силою сохранены и доныне сохраняются.

Сокращение сей книги напечатано в Киеве в 1823 г.; в) Его же Латинский перевод Поздравительной Речи Императрице Анне со вступлением на Престол; г) его же Латинская Ода Императору Петру II на путешествие его в Москву для Коронации.

О сей Оде выше уже упомянуто; д) Его же Описание местоположения Киева Латинскими Элегическими стихами; е) Его же Латинская Увещательная Элегия ученику о соблюдении непорочности жизни; ж) Его же Латинская Монашеская Элегия от лица сына к родителю, отклонявшему его от Монашеской жизни к светской; з) Его же Латинское Письмо, писанное в 1733 г. к Михаилу Маларду, Английскому Пастору, которого обратил он к Грекороссийскому Вероисповеданию и Ответ Малардов, содержащий все Исповедание Веры Восточной Церкви в статьях отличительных от других Христианских Исповеданий; и) Митрополита Стефана Яворского Латинская Элегия к своей библиотеке; й) Михаила Маларда Латинская Поэма в похвалу Императрице Анне; к) Того же Маларда Латинская Поэма в похвалу Боярыни Мошковой; л) Того же Маларда Латинская Поэма в похвалу Боярину и Кавалеру Андрею Ивановичу Ушакову; м) Латинское Письмо от Магистра и Виттембергского Диакона Рудольфа Креслинга к Рафаилу, Митрополиту Киевскому; н) Феофана Прокоповича 6 Монашеских Проповедей (Orationes Asceticae), говоренных в Киеве на Польском языке. Перевод Русский некоторых из сих Проповедей напечатан в Журнале Христианском Чтении 1826 г.; 4) Семь Трактатов Богословских на Латинском языке, их коих: I) содержащий Введение в Богословию, напечатано в Кенигсберге в 1775 г.; II) о Боге, там же 1744 г.; III) о Св. Троице, там же 1775 г.; IV) о происхождении Святаго Духа, в Готе 1772 г.; V) о Сотворении и Провидении, в Кенигсберге 1755 г.; VI) о неповрежденном человеке, в Москве в 1770 г; VII) о поврежденном человеке, Трактат неоконченный, а только первые 6 глав напечатано в Москве в 1770 г.; все в 8 долю листа. Далее сего Феофан не продолжал своей Богословии, да и не имел времени написанного исправить и пополнить; а потому-то в Трактатах его часто замешаны только выписки из Гергарда и других Богословов, коими при поспешности в приготовлении своих Лекций он пользовался; а Митрополит Стефан Яворский заметил в ней даже некоторые неправославные мнения по рукописям.

К сим же Трактатам отнести должно его особенное на Латинском языке сочинение О благодатном чрез Христа оправдании грешника, писанное им для одного приятеля в 1716 г., а напечатанное в Бреславле в 1769 г. 8 долю листа под названием De gratuita peccatoris per Christum Justicatione. При издании 4-го Трактата О происхождении Св. Духа Преосв.

Дамаскин Семенов-Руднев, тогда еще в Геттингене обучавшийся, включил в оный свою целую 16-ю главу о порче книг Греческих, присовокупил Историческую роспись Восточной и Западной Церкви и Писателей о сем Догмате, дополнил самую Историю о сем споре и прибавил весьма многие ссылки, примечания и азбучную роспись на всю книгу. Докончанием всей Феофановой Системы Богословия по его предначертанию занимались многие Киевские Ректоры, а наипаче Давид Нашинский и Никодим Панкратьев, но не окончили; а Кассиан Лехницкий, хотя и кончил всю Догматическую и Моральную Богословию, но только в сокращении, отступив притом от предначертания и порядка Феофанова.

Уже Преосв.

Самуил, Митрополит Киевский, исправив наконец Феофановы Трактаты и докончив по Методу его всю Догматическую Богословию, издал оную в 3-х томах 1782 г. в Лейпциге в 8 долю листа. С сего издания потом-таки напечатана она там же в 1792 г. Н.Н. Бантышем-Каменским.

Из Богословских Трактатов Феофановых переведено на Русский язык и напечатано в Москве в 1773 г. 4 статьи: а) История о начатии и происхождении раздора между Греками и Римлянами о исхождении Св. Духа; б) Православное учение о хуле на Духа Святаго; в) Православное учение о благодатном человека грешнаго чрез Иисуса Христа оправдании; г) Особенное Разсуждение о грехе смертном и простительном; 5) 30 Латинских Писем Феофановых разным лицам, изданы тем же Преосвящ.

Митрополитом Самуилом в 1776 г. в Москве.

В семь изданий помещены и вышеупомянутые 18 Писем, напечатанных Давидом Нащинским.

Одно его Латинское Письмо к Профессору Гроссу напечатано и в Российском Магазине Туманского в 1793 г.; но оно есть и в Самуилове издании, а одно, нигде еще неизданное, с переводом и с Литографическим оттиском подлинника напечатано при VIII книжке Санкт-Петербургского Журнала Соревнователь в 1819 г. Русское Письмо Феофаново к Императрице Анне с поздравлением о принятии Престола, напечатано было в Санкт-Петербургских Ведомостях в 1730 г., в № 21. Сам Феофан в 24 Письме (издания Преосв.

Самуила) поправляет некоторые опечатки сего Письма.

Сочинения Феофановы, в свет еще неизданные: 1) Трагедокомедия на русском языке, представленная в Киеве Академистами 5 июля 1705 г. под названием Владимир всех Славено-Российских стран Князь и Повелитель.

Сия Драма писана им силлабическими без скансий стихами в бытность еще Учителем Поэзии, по обыкновению, издавна в Киевской Академии заведенному, чтобы каждый Учитель Поэзии ежегодно для летних Рекреаций сочинял по одной Драме; 2) Правила Риторические на Латинском языке, сочиненные для учеников в 1706 г. в бытность Учителем Риторики.

Очень хорошие сей книги списки находятся в Новгородской и Вологодской Семинарских библиотеках. 3) Аристотелико-Схоластическая Философия на Латинском языке, сочиненная также для учеников своих в 1708 г. в бытность Префектом и Учителем Философии.

Списки оной находятся в Киевской и Санкт-Петербургской Духовных Академических библиотеках.

Преосв. Самуил, Митрополит Киевский, имел намерение издать оную всю, но один только из нее Трактат О правилах диспутования доныне напечатан при Баумейстеровой Философии, многократно издаваемой Н.Н. Бантышем-Каменским; 4) География Апостольская, или описание мест, упоминаемых в путешествиях Апостолов у Луки, в Деяниях и у Дорофея.

О книге сей сам Сочинитель в одном Письме к своему приятелю от 10 мая 1720 г. писал, что он сочинил ее для Государя, который жаловался, что в новейших Ландкартах нельзя сыскать многих Апостольских мест, по неведению древних их названий; 5) Мнение о правильном разводе мужа с женою представлено было в 1721 г. Св. Синоду на рассмотрение, но не утверждено; 6) Трактат, в коем изъясняется, с коего времени началось Патриаршеское Достоинство в Церкви, и каким образом 400 лет Церкви управляемы были без Патриаршества и доныне некоторым не подлежат Вселенским Патриархам? Сочинитель в вышеупомянутом же письме говорит, что он книгу сию предпринял сочинить для оправдания учреждения Св. Синода; 7) Аргументы из Соборов, Декретов и Дипломов Императорских, которыми доказывается, что Императоры имели попечение о Церкви, сочинено около 1722 г. в дополнение к Розыску Историческому (о коем выше упомянуто под № 9 Сочинений Феофана, Российских изданных); 8) Трактат о Лицемерах.

О нем сам Сочинитель упоминает в вышеупомянутом же Письме.

Можно думать, что сия книга есть та самая, которую он после в 1722 г. издал под названием Христовы о Блаженствах Проповеди Толкование, о коей выше под № 13 сказано.

Ибо книга сия не столько изъясняет Блаженства, сколько обличает присвояющих себе оные; да и в Карманных Записках Петра Великого у Голикова значится, что он повелел сочинить книгу о Ханжах и изъяснить Блаженства не так, как они думают; 9) Трактат о мученичестве, писан в 1720 г. по приказанию Государя для вразумления Раскольников, добровольно подвергавшихся наказанию за принуждение в перемене их привычек.

Из сего Трактата одну часть он издал в Объявлении о Продерзателях, напечатано 1722 г., а другую присовокупил на конце к Толкованию о Блаженствах; 10) Трактат о Амазонках, с доказательством, что они были Славянки.

Татищев (Российская История, Часть I, стр. 456) свидетельствует, что Феофан сию книгу в 1724 г. поднес Императору Петру Великому; 11) Устав, что надлежит делать ученикам по дням и часам, писан в 1727 г., и Прибавление к оному Уставу, писанное в 1732 г. Обе сии статьи сочинены для домашних его учеников, для коих он еще с 1720 г. на своем иждивении завел в С.-Петербурге при Карповском Подворье своем Семинарию и содержал 60 человек; а в 1730 г. 10 лучших из них отдал в Гимназию Академии Наук под особенное наставление Профессору Гроссу.

В числе сих учеников у него воспитывались не только Русские, но и чужестранцы; 12) Вопросы и Ответы из мнения о наставлении Отрока Багрянороднаго Императора Петра II; 13) Описание кончины Императора Петра II и бывших после оной происшествий, писано около 1730 г.; 14) Рассуждение о присутствовании в Синоде большему числу из Архиереев, представлено на рассмотрение Синоду 20 Мая 1730 г.; 15) Рассуждение о бытии в Синоде непременным Членам, представлено Синоду 20 Мая 1730 г.; 16) Повесть о Царствии Божий; 17) Толкование Псалма 140; 18) Толкование на Пророка Исаию, не окончено; 19) Наставление Священнику на Доклад его словесный о необычном грехопадении Духовного его сына; 20) Краткое учение Христианское молодому Отроку и невежде прислушающее, беседами Учителя и ученика, в 3 стихах составленное; 21) Разговор Селянина и Гражданина с Дьячком; 22) Разговор Тектона с Купцом; 23) Примечания на книгу Доминиканца Бернанда Риберы, бывшего при Гишпанском Посланнике, Герцоге Делирии, в Москве во время Коронации Императрицы Анны Иоанновны и написавшего там опровержение на изданное в 1729 г. в Иене под именем славного Лютеранского Богослова Франц. Буддея, рассуждение под названием Apologia pro Luthero (Апология Лютера. — лат.) (см. ст. о Стефане Яворском).

Апологию сию, писанную неизвестно кем (а только слух носился тогда, что кем-то в России, даже из Русских, как уверял Рибера), на книгу Митрополита Стефана Яворского, именуемую Камень Веры, Рибера в защиту Яворского опровергнул и напечатал книгу свою под названием Responsum Antapologeticum (Антиапологетический ответ. — лат.) в Вене в 1731 г. в 4 долю листа, посвятив оную Императрице Анне Иоановне.

На сию-то Риберину книгу Феофан сделал некоторые Критические Примечания, выставляющие опасность ее, и подал оные в Кабинет 1733 г. Подлинник за подписанием Сочинителя хранится в Московском Архиве Иностранных Дел. Но списки оных находятся у многих; 24) Выписка доказательств из Св. Писаний и Правил о том, что дети побочные, подкидыши и не известных родителей не могут быть допущены в Священный Чин, писана на Латинском языке; 25) Показание прореченного прежде в словесах Божиих, издавна уже явившегося в мир Великого Антихриста, через характеры его, в Св. Писании предложенные, и по его явлении от многих прошедших лет узнанные и ныне ясно видимые на нем. Книга сия писана в 1735 и 1736 гг. незадолго до смерти, в опровержение дерзких Раскольничьих мнений о явлении Антихриста якобы в лице некоторых Коронованных Особ. Он расположил сие Сочинение на две Части, и в 1-й исчислял безыменно отличительные свойства Антихриста, означенные в Св. Писании; а во 2-й Части намерен был применить оные к Папе, следуя примеру некоторых тогдашних Протестантских писателей; но Трактат сей остался не кончен, и написано только 1-й Части 6 и несколько 7-й Главы; 26) Краткое учение Отроком о Причащении Тела и Крови Христовы, в Вопросах и Ответах; 27) Повесть о вступлении на Престол Императрицы Анны Иоанновны; 28) Письмо к Императрице Анне Иоанновне, с приложением примечаний по делу защищения в Польше и Литве Правоверных Россиян 18 Августа 1355 г.; 29) Сам Феофан в Трактате своем de Processione Spirittus Sancti (О происхождении Святого Духа. — лат.), параграф 218 (издания Дамаскинова), упоминает еще о сочинении своем под названием Исследование о Флорентийском Соборе (Examen Concilii Florentini); но книга сия неизвестно где. Сверх сих сочинений Феофановых несколько Латинских и Русских его Писем хранится доныне у любителей памяти сего Иерарха.

Из неизведанных мелких Стихотворений Российских сего Сочинителя известны: 1) Стихи на приезд Государыни Императрицы Анны Иоанновны в Подмосковное село Владыкино в 1732 г.; 2) На Ладожский канал в 1733 г.; 3) На приезд Императрицы Анны Иоанновны в Приморскую Мызу в 1733 г.; 4) О Станиславе Лещинском в 1734 г.; 5) На новый Зимний Дворец в 1734 г.; 6) Адаму Диакону надгробная надпись 1734 г.; 7) К Луке и Варлааму Кадетским 1734 г.; 8) К тем же того же года; 9) Благодарение Економу Герасиму от служителей домовых за нововымышленной солод: а) от Ильи Интенданта, 6) от Неймана, в) от Учителя, г) от Козака, д) от малых детей, е) от Новогородских Архиерейских Дворян 1735 г.; 10) К лихорадке в лихорадке; 11) Преложение Псалма 90; 12) Перевод из IV книги 21 Марциаловой Епиграммы на Целия безбожника; 13) Перевод Скалигеровой Епиграммы на сочинение Лексиконов; сверх сего Духовные Песни: а) Кто крепок на Бога уповая; б) О суетный человече, писаны около 1724 г.; в) Коли дождуся весела ведра; г) Прочь уступай, писана 1730 г.; д) Что мне делать, писана в 1734 г., и некоторые другие.

Все сочинения сего знаменитого Писателя доказывают в нем остроту ума, пылкость воображения и обширные сведения в Богословии, Философии, Всеобщей Словесности, Истории, Политике и Законоведении Церковном и Гражданском.

Князь Кантемир в 3-й своей Сатире сказал о нем: Дивный Первосвященник, которому сила Высшей мудрости свои тайны все открыла И все твари, что мир сей от века наполняют, Показала, изъяснив, от чего бывают.

Феофан! которому все то далось знати, Здрава человека ум, что может понята, и проч. Татищев (Российская История, Часть I, стр. 236) также свидетельствует о нем, что "в науке Философии новой и Богословии столько был он учен, что в Руси прежде равного ему не было, и в испытании Древности великое тщание имел, а по природе острым суждением и удивительно твердою памятью был одарен". В Санкт-Петербургских Ученых Ведомостях, издававшихся в 1777 г., напечатано несколько Похвальных ему надписей, из коих наипаче замечательна следующая: Великого Петра дел славных Проповедник;

Витийством Златоуст, Муз чистых собеседник, Историк, Богослов, мудрец Российских стран, Таков был Пастырь стад словесных Феофан.

Иностранцы, имевшие случай видеть и знать его, признавали его также почти единственным Ученым между Россиянами.

А Левек приписывает ему рождение Словесных наук в России.

В Латинских его сочинениях слог весьма чист, витиеват и плавен; но в Российских, по вкусу тогдашних времен, наполнен излишним Славянизмом, а иногда простонародными и Польскими словами.

Посему-то самые красноречивейшие его Поучения ныне приятнее читать в переводах, нежели в подлинниках.

Впрочем, сему эстетическому изменению всегда подвержены бывали и будут все произведения словесности, писанные на живых языках.

Герцог Делириа в своих Записках о России говорит, что он хорошо знал и Итальянский язык. {Болховитинов} Феофан Прокопович префект и ректор Киевск. академ., архиепископ псковский 1718 г. и новгородский с 1725—1736 г.; † 8 сент. 1736 г., знаменитый проповедник и писатель.

Прибавление: Феофан (Прокопович), р. 1681 г., говорят не точно; по раннему времени его пребывания за границею он должен быть старше. {Половцов}