Бялик Хаим Нахман

X. Н. Бялик (1903). — выдающийся поэт; род. в 1873 г. в деревне Рады (Волынской губ.). Отец Бялика, мечтатель-неудачник, принужден был, для прокормления семьи, содержать корчму.

Живописная, лесистая местность, где протекло раннее детство Б., зародила во впечатлительном ребенке глубокое понимание природы и чувство нежной любви к ней, которыми проникнуто все творчество Б. Общение с природой не прекратилось также с переездом семьи в Житомир, где она поселилась на окраине города, на живописных берегах Тетерева.

Лишившись в семилетнем возрасте отца, Б. провел полное тяжелых лишений детство, которое он с щемящей грустью описал в поэме "Schirati" ("Моя муза"). Жизнерадостный от природы мальчик, отданный на воспитание своему суровому, строго-ортодоксальному деду, подвергался за каждую шалость суровой каре. Б. рано обнаружил склонность к мечтательности и, лишенный возможности развлекаться обычными забавами детей, с тем большим увлечением отдавался игре своего воображения.

В свободное от учения время любимым занятием Б. было забыться в укромном уголке, за городом, в созерцании природы.

Эти редкие радостные минуты детства Б. впоследствии описал в одной из лучших своих "Песен света" — в "Zohar", и затем в высокохудожественной поэме "Habrecho" ("Пруд"). Б. проявил раннюю умственную зрелость и уже на двенадцатом году читал средневековые философские сочинения Кузари, Море Небухим и др. Особенно увлекался Б. каббалистическими и хасидскими книгами, которые давали обильную пищу его фантазии и поэтическому чувству.

Когда Б. исполнилось 13 лет, он оставил хедер и принялся за самостоятельное изучение Талмуда в бет-гамидраше.

Заброшенный на окраине города бет-гамидраш по будням никем не посещался, и чувство одиночества, испытанное в мрачном здании этой школы, нашло впоследствии яркое выражение в поэзии Бялика.

Случайно подвернувшиеся сочинения новоеврейской литературы возбудили в Б. жажду знания, и он поехал в воложинский иешибот, предполагая, что там преподаются также общие предметы.

Убедившись в своей ошибке, Б. после кратковременного увлечения богословской наукой стал заниматься самообразованием.

Из новоеврейской литературы особенное впечатление произвели на него появившиеся тогда первые статьи Ахад-Гаама (см.), оказавшего наибольшее влияние на мировоззрение Б., который благоговейно величает его своим "учителем" и "путеводной звездой" (см. стихотворение "Le-Achad ha-Am"). Б. стал без посторонней помощи изучать русский язык, и первой прочитанной им русской книгой были стихотворения Фруга. Он тогда же написал свое первое национально-сионистское стихотворение "El Zipori" ("Моей птичке"), которым дебютировал в еврейской литературе (Pardes, I). Чтобы пополнить свои знания, Б. переехал в Одессу, где жил в крайней нужде. Весть о болезни деда заставила его вернуться в Житомир и лишила его надежды когда-нибудь выбиться в люди. Ярким отражением пережитого поэтом являются стихотворения этого периода: "Mischut bamerchakim" ("После скитания на чужбине"), "Bitschuwati" ("Мой возврат") и "Hirhure lailah" ("Ночные думы"). После смерти деда (в 1891 г.) Б. некоторое время торговал лесом, а позже переехал в Сосновицы, где стал заниматься уроками, посвящая досуг литературе.

За нежно-грустным "Basade" ("В поле") и бодрым "Birchat am" ("Привет землепашцам в Палестине"), последовала нашумевшая поэма "Hamatmid" ("Прилежный"), после грациозно-музыкальных "Gamade lau" ("Ночные карлики"), появилось его грозно обличительное "Achen chazir ha-Am" ("Народ — траве засохшей подобен"), произведшее огромное впечатление.

Популярность Б. быстро возрастала, и по предложению группы видных литераторов Б. переехал в Одессу, где первое время состоял преподавателем в основанном обществом "Hachinuch" образцовом хедере.

Совместно с Равницким и Бен-Ционом (см.) Б. основал издательство "Moria", в котором редактировал книги для детей. В то же время Б. принимал близкое участие в журнале Ахад Гаама "Haschiloach", где, кроме целого ряда стихотворений, поместил рассказ "Mischelanu" и обширную бытовую повесть "Arje Baal ha-Guf", одну из наилучших в этом жанре в еврейской литературе (вышла отдельным изданием в 1905 г.). В 1903 г. Б. после кишиневского погрома поехал в Кишинев и под свежим впечатлением виденной им картины разрушения написал потрясающую поэму "Bair ha-Haregah" ("В граде избиения"), появившуюся впервые, по цензурным условиям, под заглавием "Massa Nemirow" — "Немировская хроника"; поэма сделала Б. популярнейшим поэтом новейшей еврейской литературы.

С 1904 г. Б. редактирует беллетристический отдел журнала "Haschiloach", продолжая в то же время деятельность в издании "Moria", где, между прочим, принимает участие в составлении хрестоматий и книг для детского чтения.

В 1908—9 гг. Б., совместно с Равницким, выпустил в двух томах собрание лучших талмудических легенд в популярной и общедоступной форме (Sefer ha-Agadah). В 1909 г. Б. посетил Палестину, где еврейское население чествовало его с большой торжественностью, как национального поэта. Стихотворения Б. впервые изданы в 1902 г. (изд. Тушия) в двух небольших выпусках, а в 1908 г. — в одном томе. Многие из них переведены на русский и на другие языки. Поэма "Bair ha-Haregah" переведена самим автором на жаргон и вместе с другой поэмой, "Dos lezte Wort", издана под общим заглавием "Vun Zaar un Zorn" (1906). Б. вполне верно определяет себя, говоря: "Искра, в глубине моего сердца сокрытая, вся моя она, ни у кого не заимствовал ее". Б. — наиболее самобытный и в то же время наиболее национальный поэт новоеврейской литературы.

Даже в тех немногих стихотворениях первого периода, в которых еще заметны влияние и манера поэтов предыдущей эпохи, индивидуальность Б. проявляется вполне рельефно.

Уже в "Al saf bet hamidrasch", последние строфы которого напоминают рассудочную риторику старой поэтической школы, и в поэме "Hamatmid", где местами слышатся обличительные ноты Л. Гордона против гнета мертвой буквы и застывшей обрядности, вполне явно звучит один из основных мотивов поэзии Б.: тоска по утраченной цельности жизни старого еврейства с его глубокой верой в свою великую миссию и беззаветной любовью к традициям прошлого.

Как сын "переходной эпохи" с ее богатой галереей раздвоенных мятущихся душ, являющихся жертвами рокового столкновения старого с новым, Б., тоскуя по цельной гармоничной жизни, бесстрашно обнажает весь трагизм еврейской национальной жизни своей эпохи. Он подчеркивает весь ужас сознания бесцельности этих национальных мук и страданий, "лишенных ореола святости" — "и жертвы ваши — напрасные жертвы! Ни я, ни вы не ведаем, зачем и во имя чего вы погибли, и нет смысла в вашей смерти. как нет смысла в вашей жизни". И в этой национальной трагедии Б. видит не только "великое страдание", но и "великий позор"; к чувству скорби и жалости у поэта примешивается чувство презрения к "битым рабам", в которых беспримерная национальная катастрофа не в силах зажечь огонь негодования, вызвать протест против великой несправедливости.

И чтобы заклеймить дряблость и бессилие своего поколения, мягкая и нежная лирическая муза Б. превращается в музу гнева и презрения, достигающую потрясающей силы в "Bair ha-Haregah", самом мрачном произведении новоеврейской литературы.

У Б. национальные мотивы тесно переплетаются с общечеловеческими; ассимиляцию он клеймит не потому только, что она является изменой родной нации: он видит в ней разрушительный элемент, опустошающий человеческую душу. И глубокой, доходящей до отчаянья скорбью веет от мощных строф поэта, где он беспощадно обнажает эту великую трагедию человеческой личности, это "Божье наказание" ("Achen gam se mussar Elohim"). В противовес раздвоенным, обезличенным людям, которым Б. бросает в лицо свое гневное пророческое "последнее слово", поэт в изумительной по своей красоте поэме "Messei Midbar" рисует грозно-спокойных в своем неукротимом протесте "мертвецов пустыни". И чем меньше поэт находит гармонии в жизни, тем более приковывает его внимание природа; в ней он ищет то, чего не находит среди людей своего поколения.

Отсюда его фанатическое обожание природы, страстное проникновение ее красотой и мощью. Тоскуя в мрачном гетто по свету и простору, Б. становится восторженным певцом солнца и слагает целый цикл бодрых и радостных "Песен света" ("Zaphririm", "Ira pethichat hachalon", "Paame-abib", "Im Schemesch", "Zohar"). Он слагает гимны и зиме ("Mischire ha-choref"), потому что от ее морозного дыхания, по мнению поэта, человек становится смелее, сильнее и жизнерадостнее.

В такой же степени, как в гневно-обличительных творениях национальное гармонично сливается с общечеловеческим, так в чисто лирических стихотворениях Б. личные душевные переживания тесно переплетаются с национальными мотивами.

То является к поэту муза, облаченная в траур, и скорбит о его безотрадной доле (Bejom setaw), то припадает он к сырой земле с потрясающим воплем: "О скажи мне, мать-земля, отчего ты и мне, жаждущему и изнывающему, не протягиваешь грудь свою?", то жалуется на горькую свою жизнь, "жизнь голодного пса, прикованного цепью" ("Kochab nidach"), или скорбит о том, что Господь "дал ему в руки посох и сказал: Иди!" ("Hirhure laila"); всюду личное горе неразрывно слито с национальным.

С особенной яркостью проявляется национальный характер творчества Б. в наиболее интимных стихотворениях, в песнях любви. Хотя цикл этих песен сравнительно обширен, Б. вполне прав, заявляя, что он "одной только песни не знал — песни юности и любви". Воспитанный в традициях старого еврейства с его исключительной духовностью и пренебрежением ко всему чувственному и земному, Бялик, столь рвущийся к свету и всестороннему проявлению жизни, видит в порыве страсти нечто низменное, "греховное", оскверняющее душу (см. стихотворение "Haeinajim hareheboth", "Алчные очи"; русский перевод в "Евр. жизни", 1904, X). — Романтико-мистический дух средневековой каббалы с ее тоской по Божеству в модернизированном виде проявляется в лучших лирических стихотворениях Б. И для него любовь — это томление по идеалу, по возвышенному и прекрасному.

Этому томлению по бесплотному "чистому и святому" образу посвящены такие высокохудожественные образцы еврейской лирики, как "Hachnissini", "Ajech", "Michtav katon", "Im dimdume ha-Chama". Скорбя o чрезмерных напрасных жертвах, приносимых еврейским народом на алтарь отвлеченной идеи, сам Б., однако, весь проникнутый идеями и традициями старого иудаизма, не в силах освободиться от идеала подвижничества и мечтает о великой искупительной жертве во имя светлой, но абстрактной идеи. Раздвоенность эпохи сказывается на самом поэте, на его бессилии произвести синтез плоти и духа: небесное и земное остаются для него двумя враждебными мирами.

Поэтому центральная фигура поэмы "Megillath Esch" ("Огненная хартия", русский малоудачный перевод в "Евр. жизни", 1906, VIII—IX), "светлоглазый юноша", в уста которого поэт влагает свои сокровенные мысли, "страшно боится самого себя", боится "хаоса" собственной души: "Увидел я душу свою, и она одновременно черна и беда, смесь света со тьмой; я сердце свое узрел — оно и пещера змеиная, и гнездо орлиное". Б. играет важную роль в усовершенствовании еврейского языка и стихотворных форм. По богатству красок, удивительной гибкости и силе стиха Б. не имеет себе равного в новоеврейской литературе.

Ранее в еврейской поэзии преобладал библейский язык, Б. же с большим искусством ввел в нее и последовавшие за библейским периодом формы, чем значительно расширил запас слов и понятий, сделал язык более современным и несравненно более гибким. — Ср.: J. Klausner, Haschiloach, 1902, XII; его же, Achiassaf, 1903; Г. Красный, "X. Бялик, поэт-националист", "Будущность", 1902, №№ 18, 19, 20; D. Frischmann, Haolam, 1907, № 25; С. Нигер, "Евр. мир", 1908, VIII. С. Цинберг. {Евр. энц.} Бялик, Хаим Нахман — знаменитый гебраистский (пишущий на древнееврейском языке) поэт. Родился 1873 в дер. Рады, на Волыни.

Рано потерял родителей.

Прошел суровую школу бедности.

Воспитывался у своего деда (в Житомире), вводившего Б. в мир оторванной от жизни схоластики и средневекового аскетизма.

Учился сначала в хедере, затем в талмудическом ин-те (Воложинском иешиботе).

От неприглядной личной жизни, от ужасов положения бесправной еврейской бедноты в царское время Бялик искал забвения в каббалистических книгах и хасидских сказаниях.

По окончании иешибота он уезжает в Одессу, бывшую в ту пору центром еврейской сионистической мысли. Там окончательно оформляется его националистическое сознание.

Бялик отворачивается от живого языка и культуры еврейских народных масс. Ему чужда борьба этих масс за освобождение в странах, где они живут столетиями.

Мессианистская мечта влечет Б. к "Сиону". — Основные произведения Б. написаны под влиянием Кишиневского погрома (1903) и полосы погромов, последовавших за манифестом 17/30 октября 1905. Они полны негодования против тех, кто пал пассивной жертвой, а не погиб в смелой активной борьбе ("Beir Hahareigo" — "В городе резни", 1903, рус. перевод В. Жаботинского под заглавием "Сказание о погроме"). Б. со скорбью и презрением говорит о слабости и трусости сынов "малодушного века", противополагая их героям прошлого — людям воли, дерзновения и трагической судьбы ("Mgilas Hoeisch" — "Свиток о пламени"; "Meisey Midbor" — "Мертвецы пустыни"). Б. шлет своему народу последнее проклятие "последнего не услышанного пророка" ("Dos letzte wort" — "Последнее слово" — написано по-еврейски);

Бялик в отчаянии заявляет, что самому творцу не дано искупить пролитую кровь старика и младенца ("El Haschomaim" — "К небесам"); он наконец доходит до пессимистического утверждения, что в мироздании нет ни смысла ни цели ("A freilichs" — "Живей, радостней"). Все творчество Бялика по существу является ярким, насыщенным глубокой скорбью, бунтом еврейского мещанства против своей обреченности, против своего исторического бессилия.

Образы поэзии Б. соответствуют содержанию и тону его произведений — они гиперболичны, как образы книг библейских пророков: позовет бежать в пустыню, разорвать душу на тысячу частей, бросить сердце диким псам и т. д. Бялик создал цикл стихотворений, посвященных синагогально-иешиботскому прошлому ("Habrecha" — "Пруд", "Hamasmid" — "Подвижник" и др.)" цикл глубоко искренних лирических произведений ("Hachnisini" — "Приюти меня", "Michtow Koton" — "Письмецо" и др.). Бялик талантливый пейзажист ("Schirei Haehoref" — "Зимние песни"). Ему принадлежит и ряд значительных прозаических произведений, отчасти чисто автобиографического, отчасти бытового характера ("Marinka", "Arje Baal-guf"); он перевел на еврейский язык ("идиш") произведения средневековых древнееврейских поэтов — Иегуды Галеви, Ибн-Эзры. Вместе с Ш. Абрамовичем (см.) и И. Равницким Б. перевел на еврейский язык "Талмудические сказания", 6 тт. — В последние годы Бялик почти ничего не пишет. Живет он в Палестине.

Занят сионистической деятельностью, ведет пропаганду против СССР, в частности — против помощи еврейским массам, переходящим в СССР к земледельческому труду. На русский язык Б. переводили К. Бархин, В. Я. Брюсов, Д. Выгодский, Вл. Жаботинский, Вяч. Иванов, Я. Иоффе, Ф. Сологуб, В. Ходасевич и др. Лит.: Бялик X. Н., Песни и поэмы, дерев. Вл. Жаботинского, СПб, 1914; Rеуsin Z., Leksikon von der iidischer Literatur, Presse un Filologie, т. I, Вильно, 1926. И. Нусинов.

Бялик, Хаим Нахман [1873—] — крупнейший представитель современной гебраистской (на древнееврейском языке) литературы.

Род. на Волыни в семье бедного корчмаря.

Б. вступил на литературное поприще в 90-х гг., когда определился процесс социальной дифференциации еврейства.

Одновременно с зарождением еврейского рабочего движения буржуазный политический сионизм приходил на смену палестинофильству и "духовному сионизму". Бялик связал свою литературную судьбу с ростом буржуазной сионистской идеологии, развивавшейся под лозунгом нерушимого единства еврейского народа.

Это наложило на произведения Б. печать одностороннего косного национализма.

В своей поэзии Бялик звал в синагогу, хотя большей частью потрясал основы "еговизма", патетически боролся против наивно-персонифицированного Еговы. По выражению И. М. Нусинова, "все творчество Бялика по существу является ярким, насыщенным глубокой скорбью, бунтом еврейского мещанства против своего исторического бессилия". Примитивное богоборчество поэта лишено философской значимости, а призыв в синагогу — в сущности — утверждение фетишизированной поэтом "священной книги". Тяготение Бялика к синагоге — стремление к философски прокламированной им в одной из своих статей "галахе" [законности, разуму, активному реализму в еврейской культуре (см. "Агада")], которая в его поэзии потеряла свой реализм, свою активность и превратилась лишь в консервативно-охранительное, пассивно-романтическое начало.

Но если в своей лирике Б. страшился эмоционально-динамической стихии в еврейской культуре, ее "взрывчатых веществ", которые являются угрозой национализму, то в своей прозе он приблизился к иным настроениям.

В рассказе "За оградой" Бялик изображает любовь еврейского мальчика Ноя и крестьянской девочки Маринки; он вскрывает и подчеркивает глубокую естественность подобной любви, — естественность тяготения людей разных национальностей друг к другу. В другом рассказе он дает яркие картины сближения в соответствующих бытовых условиях евреев и "неевреев" (Петька, Явдуха).

Вся проза Б. полна глубоких жизненных инстинктов, нарастающей эмоциональной стихии, подтачивающей замкнутость нации, и категорически отрицает консервативную романтику национализма, нашедшую свое яркое выражение в его поэзии.

Пассивно-романтической оказалась прокламированная поэтом "активная", "реалистическая" "галаха", и исполненной творческого активного реализма стала якобы пассивная, эмоциональная стихия — "агада" (см.). Изображая "последнего" корчмаря, вытесняемого полицейским режимом из деревни, Б. одновременно выявлял углублявшиеся социальные противоречия еврейства: в образе "Арье-Бал''агуф" (Арье кулак) он создал тип нарождающейся кулацкой буржуазии, терроризировавшей мелкую буржуазию, к-рая все же уживалась с первой на началах шаткого компромисса.

В своей поэзии Б. воспринимал еврейскую нацию как неделимо целостный коллектив, скованный библейскими традициями; в своей художественной прозе он остро ощущал социальную дифференциацию еврейства.

Это противоречие все более и более углублялось.

Он долго колебался между романтическими и реалистическими элементами, неизменно подменяя их, и эти колебания достаточно выявляли неустойчивую классовую природу его творчества.

В результате — романтическая поэзия Б. заглушила его реалистическую прозу, от которой он все более и более отдалялся.

Б. — преимущественно поэт, и как таковой замкнулся в свою романтику консервативного национализма, которая по существу базируется на буржуазных позициях, завуалированных идеей национального единства.

Основные темы в поэзии Бялика: национальная катастрофа — погромы, бытовая сатира, проблема исторической судьбы еврейского народа, космическая лирика на национальном фоне и национальная лирика на космическом фоне. Б. "реставрировал" пророческий стиль, но в поэтических произведениях, связанных с бытом, эта "реставрация" потерпела полное крушение.

В этом отношении особенно характерно прославившее Б. "Сказание о погроме", отклик на кишиневский погром 1903. Б. дал жуткую картину погрома, жалкой беспомощности евреев, избиваемых хулиганами.

Но в поэме нет никакой социальной перспективы, и вся мощь библейского слова направлена не на вскрытие сущности национальной трагедии, а на бичевание жертв, бессильных оказать сопротивление громилам.

Б. "пророчески" проклинает забитых лавочников, не пожелавших стать "Маккавеями". Этот "пророческий" стиль здесь не оправдан, он получил неверное применение.

У пророков ненависть к обреченным граничит с сильной, сокровенной любовью, у Б. — ненависть на грани истерии: моментами поэт точно юродивый бьется в бессильной ярости и презрении к жертвам.

Пророки выражали веру в будущее всего человечества, Б. не видит никакого выхода из положения.

Поэт обобщил кишиневский эпизод в трагедию национального бессилия, не узрел медленно вскрывавшихся революционных потенций, не почувствовал нарастания еврейского рабочего движения, новой социальной силы, шедшей навстречу русской революции.

В 1905 социально созревшая еврейская рабочая масса героически реагировала на волну погромов, организовала самооборону и самоотверженно отбивала не только громил, но в некоторых случаях и царские "роты". Вот этот героизм еврейских трудящихся Б. обошел полным молчанием, он не ощутил человеческого и национального достоинства еврейской массы в периоды ее сознательных социально-политических устремлений.

Ближайшие годы после кишиневского погрома, годы революции, опровергли и разоблачили "пророческий" стиль Бялика, доказали его полную несостоятельность.

Художественной высоты Б. достигает в своих образах "вечной пустыни" и воспоминаниях детства.

С образами "пустыни" связана у Б. проблема об исторических судьбах еврейского народа: "Мертвецы пустыни" не воскресли в творчестве Б. Чем дальше, тем более суживался национальный кругозор Б., и национализм его срастался с безвыходным пессимизмом.

Он остается крайним пессимистом и метафизиком, представляющим бытие еврейства лишь как статику, провидящим в мучительной безнадежности "голод о Мессии", голод и жажду, никем и ничем не утоляемые.

И если у Б. есть какой-либо выход из национальной трагедии, то это только "дедовская книга", обращенная им в религию без веры, религию, к-рую должно бесконечно изучать, когда вера иссякла; она бальзамирована поэтом, превращена в мумию, покоится надгробным памятником "Мертвецам пустыни"... Б. — крупный поэт с мощной языковой стихией, сложными ритмами и инструментовкой библейской речи, творчески ее преобразивший.

К недостаткам его стиля следует отнести: некоторую превыспренность в форме риторических вопросов, слишком частое употребление канонизированных библейских понятий и образов, как "святость", "ангел" и др. Это зачастую придает его стилю оттенки риторического гиперболизма.

На русский яз. Б. переводили: К. Бархин, В. Я. Брюсов, Д. Выгодский, В л. Жаботинский, Вяч. Иванов, Л. Яффе, Ф. Сологуб, В. Ходасевич.

Библиография: X. Н. Бялик, Песни и поэмы, дерев. Вл. Жаботинского, СПб., 1914; Сборн. рассказов Бялика издан в Москве в 1918, в изд. "Сафрут"; см. Rеіsеn ?., Lexikon fun der jidischen Literatur, Presse und Filologie, т. I, Вильно, 1926. Ш. Гордон. {Лит. энц.} Бялик, Хаим Нахман Род. 1873, ум. 1934. Еврейский поэт и прозаик, писал преимущественно на иврите.

Автор поэм "Мертвецы пустыни" (1902), "Сказание о погроме" (1904), "Огненная хартия" (1905). С 1920 г. в эмиграции, с 1924 жил в Палестине.

Проза жанровая.