Борис Феодорович Годунов

— царь и великий князь всея Руси; род. около 1551 г., вступил на престол 21 февраля 1598 г., ум. 13 апреля 1605 г. Род Годуновых, вместе с Вельяминовыми-Зерновыми и Сабуровыми, происходит от выехавшего из орды при Иоанне Даниловиче Калите в 1330 г. мурзы Чета, который крестясь принял имя Захария; он был основателем Костромского Ипатьевского монастыря.

Отец Бориса, Феодор Иванович был женат на Степаниде Ивановне (в иночестве Сундулия) и имел от нее, кроме Бориса, дочь Ирину, бывшую в супружестве за Феодором Иоанновичем, и сына Василия.

Службу свою Борис начал при особе царя: в 1570 г. состоял при царском саадаке (лук со стрелами); в 1571 г. при браке царя Иоанна с Марфою Васильевною Собакиной был дружкою, а несколько ранее сам женился на дочери страшного любимца царского, Григория Лукьяновича Малюты Скуратова (из рода Бельских), Марии, что помогло его возвышению, но способствовало развитию нерасположения к нему. В 1572 г., во время похода на шведов, он был в рындах при царевиче; в 1578 г. сделан кравчим и выиграл местническое дело с князем Сицким, что показывает, что по службе предков он не был новым человеком: дед его стоял по службе выше деда князя Сицкого.

В 1580 г. Грозный выбрал в невесты сыну своему Феодору сестру Бориса, Ирину, а Борис тогда возведен был в боярский сан. Говорят, что, защищая царевича Иоанна от грозного царя, он был сам изранен, и лечил его торговый человек Строганов; царь, которому наговорили, что Борис притворяется, навестил и, удостоверясь в болезни, наградил Строганова и наказал клеветников.

По смерти Иоанна, на престол вступил кроткий, но неодаренный ни разумом, ни волею Феодор, женатый на сестре Годунова. "Брещи чад своих", по сказанию летописи, царь поручил князю Ив. Ф. Мстиславскому и Ник. Ром. Юрьеву; иностранцы прямо указывают на Романова, как на правителя, что и понятно при полном ничтожестве Мстиславского.

Вот почему и сомнительно известие о назначении завещанием Грозного пятичленной думы, в которой участвовал и Годунов; самого же завещания не сохранилось.

Слабость царя открывала широкий путь интригам и волнениям.

Вообще, события этого времени очень темны, ибо рассказы о них противоречивы: знаем, что брат царя, Димитрий был немедленно удален в Углич, назначенный ему уделом; знаем, что Нагие, родственники вдовствующей царицы, и многие, кого "жаловал" Иоанн, были заключены в темницу; знаем, что в Москве поднялось восстание, что требовали наказания Бельского, которого обвиняли в смерти царя; волнение было усмирено изгнанием Бельского, но очевидно, что волнение это не было направлено против Годунова, ибо Годунов тогда не имел первенствующей роли; едва ли можно допустить, что оно вызвано было и Годуновым: он умел выжидать и рассчитывать.

Быть может, волнение объясняется ненавистью к Бельскому, последнему любимцу Грозного, которому, по некоторым известиям, царь поручил опеку младшего своего сына. Чтобы укрепить царя, созван был земский собор, и собор умолил его "не мешать" сесть на царство.

Лишь только после этого собора Феодор венчался на царство.

Вскоре по царском венчании умер боярин Ник. Романович Юрьев, дядя царя. Эта смерть дала возможность выдвинуться на первый план брату царицы; но чтобы вполне упрочить свое положение, Годунову пришлось войти в столкновение с другими боярами, не желавшими уступить ему первенство: на стороне Годунова стояли только его родственники;

Мстиславский, Шуйский и др. составляли враждебную ему партию.

Мстиславский, впрочем, сначала, говорят, сблизился с Годуновым, но Шуйский склонил его на свою сторону.

В 1585 г. Мстиславский был сослан в Кириллов монастырь за предполагаемое намерение "извести" Годунова; думного дьяка Щелкалова удалось Борису перевести на свою сторону.

Не все враги Годунова были отстранены; оставались самые серьезные: Шуйские, за которых стояли московские торговые люди, получившие большую силу после того, как Грозный обратился к ним со своим знаменитым посланием из Александровской слободы.

Открытая вражда торговых людей заставила Годунова искать сближения с Шуйским.

Митрополит Дионисий был посредником.

Когда князь И. П. Шуйский, выйдя на площадь кремлевскую, объявил собравшимся людям о своем примирении, выступили двое и сказали: "помирились вы есте нашими головами, а вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погибнуть". В ночь, говорят, и эти смельчаки были схвачены; дальнейшая их участь неизвестна.

После такого исхода дела, Шуйские склонили на свою сторону митрополита и уговорили его, вместе с ними, боярами, гостями и купеческим людом, умолять царя развестись со своею неплодною супругою и выбрать другую.

Годунову как-то удалось уговорить митрополита, и дело расстроилось.

Шуйских и их приверженцев схватили, допрашивали, гостей пытали и наконец разослали по разным местам.

Говорят, что князя И. П. и князя Андр. Ив. Шуйских удавили в месте их заточения; митрополита Дионисия, обличавшего Годунова перед царем, а с ним и крутицкого архиепископа Варлаама, свели с их престолов; митрополитом был посажен ростовский архиепископ Иов. Теперь Годунов торжествовал над всеми своими врагами: он достиг такой власти, какой еще не имел ни один подданный.

Назывался он конюшим и ближним великим боярином, наместником казанским и астраханским; звание слуги, о котором говорится в посольском наказе в Польшу: "то имя чеснее всех бояр", получил он после отражения хана в 1591 г. Правителем называет его патриарх Иов; Палицын сравнивает его с Иосифом; он принимал иностранных послов по-царски: так, цесарский посол подходил к его руке, и кушанья посылались послу с его стола; позволение переписываться с иностранными государями получил он в 1587 г. Бусов рассказывает, будто царь объявил Годунова правителем и для того надел на него золотую цепь; из наших документов известно, что после отражения крымцев царь пожаловал Годунову цепь; но более ничего неизвестно.

Доходы его (в особенности когда он получил область Вагу, теперь Шенкурск, что было в 1591 г.) были громадны (говорят более 90 тыс. руб.), и он мог, будто бы, содержать до 100000 ратников на свои средства.

С этих пор политика московская есть политика Годунова, который держался политических преданий времен Грозного.

Из внешних сношений самыми трудными были дела с Польшей: когда Феодор вступил на престол, был еще там знаменитый Стефан Баторий, еще надменный своею победою и простиравший свои замыслы не только на Москву, но и на Византию, и для того имевший пособия у папы и замышлявший изменить государственный строй Польши; мечты о завоевании Москвы разделял и канцлер его, Замойский; с другой стороны, иезуит Поссевин ставил иную цель: он предпочитал мирное действие на Москву.

Пробовал он и такой план: уверял русских послов в благосклонности папы, предлагая условиться об избрании Батория в цари на случай кончины Феодора, указывая на возможность с другой стороны избрания Феодора в короли (посольство Гарабурды); но об этом в Москве и переговаривать не хотели, а на требование уступок областей отвечали: "теперь Москва не старая: надобно от Москвы беречься уже не Полоцку, не Ливонской земле, а Вильне". Кончились все переговоры небольшим продлением срока перемирия.

Между тем Баторий умер (12 декабря 1586 г.), начались толки об избрании короля.

Явились кандидатами Сигизмунд, королевич шведский, эрцгерцог австрийский Максимилиан и московский царь, за избрание которого особенно стояли литвины.

В Москве решено было стараться о приобретении сторонников, но, по-старому, стояли на том, чтобы не посылать послов на сейм, а ждать призыва, денег тоже не обещали.

Тем не менее, была серьезная надежда на выбор: когда во избежание междоусобий выставлены были в поле: шведская селедка, немецкая шляпа и московская шапка, большинство избирателей оказалось под последним знаменем; но выбор не состоялся, как говорили паны (преимущественно литовские), "за верою, да за приездом, что государь ваш нескоро приедет". Из кандидатов восторжествовал Сигизмунд.

В Москве (замечает Соловьев) скоро поняли, что ревностный католик Сигизмунд не оправдает надежд на соединение Польши со Швецией.

Вот почему решились начать шведскую войну для возвращения потерянных областей, войну, на которую не решались при жизни Батория, опасаясь войны с Польшею, почему со Швециею и было продолжено перемирие; но в 1590 г. возобновилась война: сам царь ходил в поход; взяты Ям, Копорье, Ивангород; на мир, впрочем, не сошлись, заключено было перемирие; дело продолжало стоять в неопределенном положении: то заключались новые перемирия, то делались набеги, преимущественно со шведской стороны; когда же умер король Иоанн и вступил Сигизмунд, тогда, ввиду непопулярности Сигизмунда в Швеции и происков против него дяди его Карла, дело уладилось: заключено было сначала перемирие, а потом мир (в 1595 г. у Тявзина, близ Ивангорода), по которому Россия получила все ею занятое и, сверх того, Корелу и половину Лапландии.

Сношений с Сигизмундом, который тогда еще был и в Польше не особенно прочен, важных не было. Сношения с цесарем были оживленные: сначала искали из Москвы союза против Польши, потом помогали освобождению Максимилиана из плена, когда, явившись в Польшу претендентом, он был разбит Замойским.

Потом сам цесарь просил и получил пособие на войну с турками: ему высылали мехами.

С англичанами сношения были торговые: для англичан они были важны, что видно уже и из того, что другой народ хотел перебить у них торговлю.

Годунов явился сторонником англичан, особенно после того, как королева написала письмо к царице Ирине, а в то же время и к нему, называя его "добрым и любимым родственником". В 1587 г. англичане получили привилегию на торговлю, но только не оптом и своим товаром; дома по городам на пути в Москву они сохранили за собою, но притязания английской компании не допускать к Архангельску кораблей не только других народов, но и англичан, не членов компании, было отвергнуто: "которую дорогу — писал царь Елизавете, — Бог устроил, великое море Океан, как затворяти". Таким образом, хотя англичане и получили все, что согласовывалось с выгодами государства, но на пробы эксплуатации встретили сильный отпор. Отношения к татарам были, по-старому, очень шатки и неопределенны, и здесь по-старому московская дипломатия выказывала свои способности; но набеги крымцев почти не прерывались; возбуждали они против России и черемис, бунт которых был впрочем усмирен, и ногаев.

Одно время междоусобие в Крыму дало спокойствие России с этой стороны, и даже претенденты на ханское достоинство нашли убежище в России.

Много тогда сдерживали татар набеги запорожцев и донцев.

Но в 1591 г. хан Казы-Гирей, недовольный тем, что из Москвы не присылают денег, и подстрекаемый шведским королем, двинулся на Москву, когда войско было послано на шведов.

Решились защищаться в Москве; сюда стянута была рать, стоявшая на Оке; близ Москвы устроили подвижное укрепление (Гуляй-Городок); посады обведены стеною; хан, разбив передовой отряд, стал в с. Коломенском, а вечером перешел на Воробьеву.

Слух, что пришла рать из Новгорода, заставил его удалиться.

После того отношения с Крымом оставались шаткими, хотя в 1594 г. заключен был мирный договор.

С Турцией сношения были вызваны делом крымским, а также столкновениями между русскими казаками (донскими) и турецкими (азовскими), но сношения эти не были особенно важны. Завоевание Астрахани приблизило Россию к Кавказу; турки были недовольны появлением русского города на Тереке, но христианские закавказские владетели обратили взор на приблизившуюся к ним христианскую державу и вошли с нею в сношения: в 1586 г. иверийский царь Александр, теснимый турками и персиянами, предложил свое подданство; ему послали духовных учителей, огнестрельные снаряды, возобновили терскую крепость, но должной помощи оказать не решились.

Послали только против тарховского Шевхана князя Хворостинина: он взял Тарки, но остаться там не был в силе. Завязывались сношения с Персией, но не имели результатов.

Дела на северо-востоке шли еще успешнее: бунт черемис был усмирен, а построение новых городов, Цивильска, Уржума, Санчурска и др., навсегда обеспечили этот край за Россией.

Города строились и по Нижней Волге: Саратов, Царицын; привлекалось население на земли, раздаваемые помещикам.

Также успешно шли дела и в Сибири: по смерти Ермака Кучум засел было в своей столице; его выгнал князь Сейдяк; в 1685 г. явился воевода Мансуров и, разбив остяков, заставил их покориться Москве.

Он построил Тюмень, а в 1587 г. Тобольск;

Кучум, сидевший в Барабинской степи, был разбит в 1598 г., бежал и погиб в степи. Пришлось оружием усмирять и других князьков; но действительнее было строение новых городов и поселение в них русских людей. Так, кроме названных, построены: Пелым (1593), Березов (1593), Сургут (1593), Тара (1594), Нарым (1596), Кетский острог (1596). Вообще Годунов ограждал твердынями пределы государства; кроме указанных городов построены еще: новая стена в Москве — Белый город (по линии теперешних бульваров) в 1586; в 1584 г. Архангельск, тогда же заложен Яицк (Уральск) — гроза ногаев; в 1586 г. Воронеж, в 1589 г. построена крепость в Астрахани; в 1596 г. — в Смоленске.

Мудро поддерживая предания московской политики, не упуская из виду ни одного из намеченных прежним временем вопросов, пользуясь — как, напр., в шведской войне — обстоятельствами, чтоб загладить понесенные потери, Годунов старался однако миновать войн и тем залечить раны, нанесенные последними годами Грозного — войною с Баторием.

Русским послам в Литве так было велено говорить о Годунове: "Это человек начальный в земле, вся земля от государя ему приказана, и строение во всей земле такое, какого никогда не бывало, город каменный в Москве и в Астрахани поделал, что ни есть земель в государстве, все сохи в тарханах, во льготе, даний никаких не берут, ни посох ни к какому делу, городовые всякие дела делают из казны наймом, а плотников устроено 1000 чел." Конечно, как замечает Соловьев, мы не можем верить, чтобы подати совсем не брали, но очевидно, что облегчения были значительны.

Говорят, что к этому времени относится важное изменение в отношениях сословий — прикрепление крестьян; но точные исследования (Погодин, Ключевский) доказали, что здесь существует важное недоразумение: крепостное право было утверждено жизнью, а не законодательным актом, как думали мы. По мнению Ключевского, пятилетний срок сыска установлен был для тех крестьян, которые вышли "побегом", т. е. не исполнив законных условий.

Самым важным изменением во внутреннем состоянии России в эту пору было учреждение патриаршества, бывшее естественным последствием царского венчания и главной мысли того века, что русское царство — единственное независимое православное царство — должно заменить собою погибшую Византийскую империю.

Собственно еще со времени избрания в митрополиты св. Ионы, вместо изменника православию Исидора, митрополиты московские выбирались и ставились в Москве без поездки в Царьград.

Но в Москве хотели, чтобы независимость на деле была и независимостью по праву, и чтобы эта независимость скрепилась новым титулом, который соответствовал бы достоинству нового царства.

С этою целью велись переговоры с приезжавшими за милостынею патриархами: антиохийским Иоакимом и константинопольским Иеремиею.

Переговоры с последним вел в значительной степени сам Годунов.

Переговоры кончились тем, что московский митрополит Иов был поставлен в патриархи (26-го января 1589), а затем учреждены четыре митрополии: крутицкая, новгородская, казанская и ростовская.

Новый титул был вскоре признан и другими патриархами.

В 1591 г. в царском семействе совершилось роковое событие, имевшее сильное влияние на судьбы России: в Москве узнали, что в Угличе 15-го мая погиб царевич Димитрий, и что угличане, заподозря в убийстве несколько лиц, избили их. Для исследования посланы были из Москвы крутицкий митрополит Геласий, князь В. В. Шуйский, А. Клешнин и дьяк Вылузгин.

При этом следствии большинство допрошенных показали, что царевич закололся сам, играя ножом в тычку. Когда о результате следствия было донесено, то родственников Нагих сослали в дальние города, царицу постригли, угличан частью казнили, частью сослали в Пелым. В народе упорно ходил слух, что убийство устроил Годунов, как после обвинили его в том, что хан был вызван им для нападения на Москву, что он был виновником смерти Федора, сестры своей Ирины. Слух о насильственной смерти царевича и кое-что и из других толков проникли в летописные сказания.

Большинство новых историков принимают эти известия; только немногие (Погодин, Арцыбашев, Устрялов: "Сказания современников о Дмитрии Самозванце", Краевский, Белов) верят следствию.

Карамзин, в "Истории" обвинивший Бориса, в "Исторических Воспоминаниях на пути к Троице" говорил: "Что, если мы клевещем на сей пепел, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждою". Вообще вопрос о Димитрии требует внимательного исследования, так много в нем темноты.

Кончиною Димитрия не пресеклись надежды к продолжению дома Калиты: в 1592 г. родилась у царя дочь Феодосия, которая скончалась в следующем году. Мужское колено представлял слабый царь, а женское — несчастная королева ливонская Мария Владимировна: ее заманили в Москву и постригли.

В конце 1597 г. заболел царь и скончался 7-го января 1598 г. Умирая, он, говорят, сказал: "В сем моем царстве и в вас волен создавший нас Бог, как ему угодно, так и будет". По кончине царя Феодора правительство действовало именем царицы Ирины; но она сама удалилась в Новодевичий монастырь, куда переселился и брат ее. Первенствующим человеком остался патриарх Иов; он взял на себя заботу о выборе царя и, конечно, употребил все усилия на то, чтобы был выбран Борис, которого он считал своим благодетелем; но у Годунова были и враги. Сначала уговаривали царицу, очевидно, для вида, потом стали просить Бориса, но он требовал, чтобы собрался земский собор, желая закрепить свою власть согласием земли и, может быть, ввиду требования бояр, желавших, по известию, сохраненному Татищевым, ограничить его условиями. 17-го февраля 1598 г. выборные, в числе 457 чел., собрались к патриарху; между выборными многочисленнее других было духовенство, зависевшее от патриарха, и служилые люди, более всего московские, расположенные к Борису.

Собор постановил: "неотложно бить челом государю Борису Феодоровичу, а опричь государя Бориса Феодоровича на государство никогоже не искати". Патриарх прославлял Бориса в витиеватых речах, в которых поминались и милость к нему царя Иоанна, и заслуги его при Феодоре.

Собор постановил также, чтобы патриарх наложил клятву (и отлучил от церкви) на всякого, кто захотел бы искать иного государя. 21 февраля выбранные отправились к Борису; после нескольких отказов, необходимых по тогдашнему этикету, он согласился.

Не знаем, что сделал Борис, чтобы примирить со своим избранием кн. Шуйских, но известно, что Ф. Н. Романову он дал клятву "всею братию и царству помогателя имети". Кн. И. И. Шуйский был женат на сестре супруги Бориса, а И. Н. Годунов на сестре Ф. Н. Романова.

В воскресение на масленице Борис торжественно въехал в Кремль, помолился в соборе и снова на весь пост удалился в Новодевичий монастырь.

Присягали новому царю по записи, в которой подробно исчислены, между прочим, разные способы покушения волшебством на жизнь и здоровье государя и его семейства, отстраняли конечно "искание иного государя"; в частности указывали на царя Симеона, тогда уже слепого, которого Грозный некогда провозгласил великим князем тверским. 30-го апреля царь переехал в Кремль, но венчание на царство было отложено: слухи о нашествии крымцев заставили Бориса выступить из Москвы (2-го мая) во главе 50000 чел., и остановиться в Серпухове.

Здесь он угощал ратных пышными пирами, дарил драгоценными тканями; ратные, видя от него к себе такую милость, были довольны, "чаяху и впредь себе от него такого жалования". Вместо хана, однако, московская рать увидела крымского посла, которого устрашила видом многочисленного войска и отпустила с дарами.

Возвратясь в Москву, царь был встречен речью патриарха: "радуйся и веселися, Богом избранный и Богом возлюбленный, и Богом почтеный, благочестивый и христолюбивый, пастырь добрый, приводяй стадо свое именитое начальнику Христу Богу нашему". 1-го августа патриарх собрал у себя бояр, дворян, служилых людей и гостей и сам говорил им об обязанности верою служить государю; собравшиеся обещали это делать, и тут же составлена была утвержденная грамота. 1-го сентября, в день нового года, Борис венчался на царство.

При этом обряде поразили современников слова царя, произнесенные им после речи патриарха: "ce, отче великий патриарх Иов, Бог свидетель сему, никто же будет в моем царствии нищ или беден". И потрясал ворот своей сорочки, царь прибавил: "и сию последнюю разделю со всеми". Слова эти умилили присутствующих.

Положение Годунова на престоле было очень шатко и трудно: бояре не забыли и не могли забыть того, что еще недавно он был с ними равен: многие из них считали свои права на престол сильнее его прав; не могли забыть и того, что члены их родов были погублены им еще при Феодоре; еще при Феодоре начали распространяться неприязненные о нем слухи, и, конечно, и в других слоях населения были люди, нерасположенные к нему, готовые верить всем тем слухам.

Этим в значительной степени объясняется старание Бориса привлечь на свою сторону низших служилых людей и вообще другие слои населения.

Соловьев говорит, что он остался боярином на престоле и ничего не забыл, что в прежних записях он высказал слишком много подозрительности, что подозрительность эта неприлична для народного избранника.

Но подозрительность эта оправдывается не только тем, что Годунов ясно сознавал, в какие отношения становятся к нему бояре, но еще и тем, что он хорошо знал, что его избрание было в значительной степени подготовлено.

Быть может, у Годунова не было гениальности, но без сомнения он был правитель умный, воодушевленный лучшими стремлениями: он вышел из школы Грозного, понимал важность внешних сношений, чувствовал потребность в просвещении, не только по примеру Грозного, но и по собственному опыту, чувствовал необходимость не допустить боярского самовластия.

В этом-то, в особенности, он встретил причину своей гибели, чему много помогли неблагоприятные обстоятельства.

Для остальных слоев общества он старался быть как можно более милостивым: щедро одарял ратных людей; купцам дозволено два года торговать беспошлинно; в Новгороде уничтожены царские кабаки; инородцы освобождены от ясака; многие опальные люди помилованы.

В 1601 г. низшим разрядам служилых людей дозволено было перевозить крестьян, за исключением Московского уезда. Палицын, нелюбивший Годунова, говорит однако: "царь Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся, по словеси же своему о бедных и нищих промышляше, и милость к таковым велика от него бываше; злых же людей люто изгубяше и таковых ради строений всенародных всем любезен бысть". Верный преданиям Грозного, Борис покровительствовал иностранцам: немцам, поселившимся в Москве, дозволил полную свободу богослужения; милостиво принимал вновь приезжающих иностранцев и наделял их поместьями.

Он думал завести в Москве высшую школу, где учили бы иностранцы, но в этом отношении встретил, как говорят, препятствие в духовенстве.

Тогда отправлено было за границу несколько молодых людей, которые там и остались.

Сыну он желал дать образование: мы имеем в латинской переделке карту России, рисованную Феодором Борисовичем.

Говорят, что в угоду царю "старие мужи брады свои состризаху, а юноши пременяхусе". Во внешних делах Борис следовал старой политике.

Ливония не упускалась им из виду; но он хотел приобрести ее не войной, а мирными переговорами, и, конечно, не достиг цели, хотя обстоятельства были благоприятны, ибо шведы, отстранив Сигизмунда, выбрали дядю его, герцога Зюдерманландского Карла; возгорелась война между дядею и племянником, но Борис не стал на стороне Карла и ждал подданства Ливонии; он вызвал в Москву соперника обоих враждующих королей, Густава сына Эрихова, которого хотел, как Иоанн Магнуса, сделать вассальным королем Ливонии и женить на своей дочери; но Густав не хотел отказаться ни от своей веры, ни от своего образа жизни и был сослан в Углич (он умер в 1607 г. в Кашине).

Еще Густав был в Москве, как прибыло польское посольство, во главе которого стоял канцлер Лев Сапега.

Поляки предложили вечный мир, союз оборонительный и даже указывали возможность избрания царя в короли; требовали свободы католицизма в Москве, свободы переезда из одного государства в другое; в Москве требовали уступки Ливонии.

Кончили заключением перемирия на 20 лет; посланные из Москвы послы едва добились утверждения этого договора.

Сношения с цезарем были не важны: хотели вооружить его против Польши, но это не удалось; сношения с Англией тоже не особенно важны; но Ганзейским городам удалось получить жалованную грамоту, а Любек добился сбавки пошлин; послы от папы просили пропуска в Персию, а с Тосканою сносились о вызове художников в Россию.

Важнее были сношения с Данией, начавшиеся под предлогом определения границ с Норвегией и Лапландией; во время переговоров заявлено было желание царя выдать дочь свою за датского королевича.

Началась переписка по этому вопросу.

Спорили о том, будет ли королевич иметь свободу вероисповедания в отведенном ему уделе. Наконец русское правительство уступило в этом отношении, а в августе 1602 г. королевич прибыл в русские пределы.

Встреча ему была торжественная; в Москве честили его еще более. От неумеренности в столе королевич захворал и скончался (29 октября 1602 г.), и его смерть молвою приписывалась Борису.

Сношения на юге и востоке занимали царя не менее сношений с западом: хан крымский был стеснен участием в войнах султана, а также поставлением городков в степях и нападением Донских казаков.

С Турцией сношений не было; но из Москвы помогали деньгами молдавскому господарю, воевавшему с султаном.

Шах Аббас был в дружных отношениях с Годуновым и даже прислал ему в дар царский престол; но в Грузии русские интересы столкнулись с персидскими, и персияне восторжествовали: царь Александр, по совету из Москвы, хитрил перед шахом и даже позволил сыну своему Константину принять ислам; этому же Константину шах велел убить отца, будто за сношения с турками, а в самом деле за сношения с Москвою.

В Дагестане русские укрепились было в Тарках, но турки вытеснили их оттуда, а кумыки перерезали на обратном пути. В Сибири по смерти Кучума правительство заботилось о постройке новых городов (в 1598 г. Верхотурье, в 1601 г. Мангазея и Туринск, в 1604 г. Томск), о вызове населения и снабжении его припасами.

С 1600 г. заметно усиливается подозрительность царя, и принимаются строгие меры против многих бояр. Едва ли не верно показание Маржерета, что в то время начались темные слухи, будто Димитрий жив. Первою жертвою борисовой подозрительности был Богдан Бельский.

Царь послал его на Украину строить Борисов город (в теперешней Харьковской губернии, в Изюмском уезде); Бельский был очень щедр к ратным людям; говорят даже, будто он твердил: Царь Борис на Москве, а я в Борисове.

Его вызвали в Москву, "позорили многими позоры" и сослали в заточенье.

И у русских, и у иностранцев мы находим свидетельства, что в это время в особенности развились доносы, и что правительство поощряло наградами слуг и холопей, доносивших на своих господ.

Такой донос был сделан на Романовых казначеем Александра Никит., Бортеневым.

Романовых обвинили в хранении отравного зелья. Едва ли дело в зелье; существуют указания совершенно на другое; но пока еще дело неясно.

Зелье нашли у Александра Романова.

Романовых и их родственников допрашивали, иных даже пытали.

В 1601 г. состоялся приговор о ссылке Романовых и их родственников, причем Федор Никитич постригся под именем Филарета в Сийском монастыре; жену его тоже постригли под именем Марфы и сослали в заонежские погосты, детей их, Михаила и сестру его, после умершую, с семьей их родственника кн. Б. Черкасского и теткой Анастасией Никитичной — в Белоозеро; других разослали по разным городам и волостям.

Подозрение падало и на других лиц: князьям В. Шуйскому и Мстиславскому запрещено было жениться; лиц, посещавших Шуйских, допрашивали; мать царевича Димитрия, Марфа, была послана подалее.

В 1601 г. страшное бедствие посетило Россию: начался голод. От сильных дождей, продолжавшихся все лето, хлеб не созрел, а на Успенье случился мороз, и рожь, и овес погибли.

Люди мерли от голода, питаясь чем попало, ели, говорят, даже человеческое мясо. Царь раздавал милостыню, приказал продавать хлеб по низкой цене, призывал на казенные работы: строили каменные палаты в Кремле, как раньше, с целью дать работу бедным; построена была в Москве Ивановская колокольня (1600 г.). Все эти меры оказались недействительными: в Москву скопилось так много народу, что помочь не было возможности; смертность увеличилась; начался мор — холера.

Царь послал отыскивать запасы от прежних годов; привезли их в Москву и в другие города, привезли хлеб из-за границы; но бедствия прекратились только с урожаем 1604 г. В одной Москве умерло, говорят, до 500 тыс. чел. В этот голод многие служилые люди распустили своих холопей, многие бежали сами; если прибавить еще холопей опальных бояр, которые тоже разбежались, то получим массу бездомовников.

Из них начали образовываться шайки, которые грабили под самой Москвой и даже убили царского воеводу Басманова; но атаман их Хлопко был взять в плен и повешен.

Посреди этих бедствий и возрастающего ропота разнесся слух, будто Димитрий жив; если эти слухи прежде и носились, то как-то неопределенно, а в начале 1604 г. в Москве уже достоверно знали, что человек, называющийся этим именем, явился в Польше.

Первые известия о нем получены были с разных сторон: в Ивангороде было перехвачено письмо о предполагаемом походе; а Семен Годунов, настигнутый казаками у Саратова, от них услышал весть о Димитрии.

Можно думать, что в Московском государстве было немало людей, враждебных царю и желавших успеха врагу Годунова.

Кто он был, и кто поддержал его первые шаги, до сих пор неизвестно;

Соловьев высказывал предположение, что он верил в свое царственное происхождение.

Предположение это согласно и с характером, и с образом действий будущего царя. Он появился монахом у кн. К. К. Острожского, от него перешел к протестантам Гойским, и оттуда к кн. Ад. Вишневецкому, которому и объявил себя. Кн. Адам через брата своего Константина, женатого на дочери Юр. Мнишка, воеводы сандомирского, ввел его к этому пану, в дочь которого, Марину, он и влюбился.

У Мнишка он начал набирать рать из шляхты, вошел в сношения с запорожцами и донцами.

Когда он приехал в Краков, им овладели ксендзы, а в особенности иезуиты; еще прежде у Мнишка слышал он, что без помощи ксендзов ничего не сделает, и потому вошел в сношения с нунцием.

Получив его обещание принять католицизм, нунций представил его королю, который дал ему помощь деньгами, обещав не мешать набирать рать; но деятельной помощи не обещал: она зависела от сейма. Затем (17 апреля) Лжедимитрий перешел в католицизм, но, кажется, никогда серьезно не смотрел на этот переход.

За помощь он обещал Польше отдать Смоленск, Северскую землю и ввести католицизм в России.

Когда же, возвратясь к Мнишку, он посватался за Марину, то должен был обещать и ей большую сумму, Новгород и Псков. Мнишек набрал тысячи три, явились запорожцы и донцы с атаманом Корелою, всего около 7000 вступило в русские пределы.

Начиная с пограничного Моровска, сдавались города северские, кроме Новгорода, который отстаивал П. Ф. Басманов.

Хотя повстанцам удалось разбить Мстиславского, но поляки, не получая денег, начали оставлять войско.

Борис послал князя В. Шуйского, который разбил повстанцев под Добрыничем (Севского уезда Орловской губернии); но воеводы медлили, осаждали Рыльск, Кромы, а враг Годунова усилился.

Царь прислал выговор; "вся рать оскорбеша, и многие начаша думати, как бы царя Бориса избыти", говорит летописец.

Недовольство послышалось и в других городах: роптали в Смоленске.

Посреди этих обстоятельств, 13 апреля 1605 г. царь Борис внезапно скончался (он пострижен под именем Боголепа).

Говорили, что он отравился.

Тело его, похороненное в Архангельском соборе, при Расстриге было перевезено в Варсонофьев монастырь (бывший на Сретенке), а при Шуйском в Троицкую лавру, где и до сих пор покоится вместе с остальными членами семьи. Сын его Федор и жена Мария были удушены после измены Басманова; дочь Ксения, сначала оставшаяся во дворце, после была пострижена под именем Ольги (ум. в 1622 г.). Замечательное суждение о Борисе находим мы у князя Катырева-Ростовского, не очень его любившего: "Муж зело чюден, в рассуждении ума доволен и сладкоречив, вельми благоверен и нищелюбив и строителен зело, о державе своей много попечения имея и многая дивная о себе творяше, едино же имея неисправление и от Бога отлучение — ко врачем (т. е. гадателям) сердечное прилежание и ко властолюбию несытое желание и на преже бывших ему по убиении имея дерзновение, от сего же возмездие восприят" (в хронографе, известном под именем Кубасовского).

Новый летописец (в трех списках: Ник. лет., О мят., Нов. лет.; последний изд. кн. Оболенским). — "Житие царя Феодора" (Ник., VIІ). — Пск. (Полное Собрание Русских Летописей, IV). — Палицын. — "Хронографы" (в "Изборнике" Попова). — "Памятники древней письменности, относящиеся к Смутному времени" ("Русская Истор. Библиотека", ХIII) и др. — Иностранцы: Масса (в изд. Арх. Ком.), Буссов, Маржерет (в "Сказ. Соврем. о Дмитрии Самозванце", где Буссов назван Бером), Петрей (в Чтен. Общ. Ист., 1865—67), Смит (в русском переводе; изд. 1893 г.) и др. — Акты: "Собр. Грам.", II, "Акты Эксп.", I, "Акт ист.", I, "Доп. к Акт. ист.", І, "Пам. Дипл. снош.", I. — Пособия: Миллер ("Ежем. Сочин.", 1761 г.), Щербатов, VI, Карамзин, X, XI, Арцыбашев, кн. V, Соловьев, VII, VIII, Бутурлин: "История Смутного времени", І, Костомаров: "Смутное время", I, СПб., 1868 г.; Павлов: "Об историческом значении царствования Бориса Годунова", М., 1850; С. Ф. Платонов, "Древнерусские сказания и повести о Смутном времени" (СПб., 1888 г.); указания на источники в моей статье: "Обзор событий от смерти царя Иоанна" ("Журнал министерства народного просвещения", 1887 г., №№ 7, 8). К. Н. Бестужев-Рюмин. Предшествующий обстоятельный очерк деятельности Бориса Федоровича Годунова был составлен покойным академиком К. Н. Бестужевым-Рюминым в 80-х годах и пересмотрен им в середине 90-х годов. Пересмотр коснулся, главным образом, тех мест, где речь шла о названном царевиче Димитрии.

Покойный ученый, как известно, в конце своей жизни стал допускать возможность того, что под именем Димитрия царствовал в 1605—1606 гг. настоящий сын Грозного, спасенный от покушения в Угличе.

Сообразно с этим воззрением и был редактирован К. Н. Бестужевым-Рюминым конец его статьи, причем само слово "самозванец", несколько раз употребленное раньше, было им уничтожено.

Прошло всего несколько лет, и в текст статьи ее автор, если бы он был жив, мог бы внести новые перемены, в зависимости от новых научных находок и работ. За его смертью возможные дополнения предлагаются в нижеследующем особом очерке.

Совершенно справедливо сомневался К. Н. Бестужев-Рюмин в том, что Грозный завещал опеку над его сыном Феодором "пятигласной" думе, в которой принимал участие и Б. Годунов.

Годунов не играл видной роли до предсмертной болезни Н. Р. Юрьева, т. е., до конца 1584 года, и, по вероятнейшему свидетельству Льва Сапеги, московская смута, бывшая в апреле 1584 г., разыгралась между Богданом Бельским с одной стороны и Н. Р. Юрьевым, Мстиславским и Шуйским — с другой стороны.

Только тогда, когда умиравший Никита Романович вверил Борису попечение о своей семье и взял с него какую-то "клятву" на верность "завещательного союза дружбы" с молодыми Романовыми, Борис стал во главе боярского круга, в котором важное значение имели и дьяки Щелкаловы.

Поддержанный этим кругом, Годунов "осилил" Мстиславских, Шуйских, Головиных и к лету 1587 г. стал сильнейшим человеком во дворце и государстве.

Он не только титуловался "правителем" царства, но получил "правительство" и формально, в целом ряде приговоров думы, которыми ему было усвоено право участвовать в сношениях с иностранными дворами в качестве высшего правительственного лица. Такие приговоры состоялись в 1588—1589 гг. и превратили Бориса в регента государства; а сложный этикет, заведенный Борисом при его собственном "дворе", и окончательно закрепил за ним исключительное правительственное положение.

Борис принимал послов, как принимал их государь, и переписывался с иностранными правительствами, как официальный руководитель московской политики.

Последнее десятилетие царствования Феодора Иоанновича, таким образом, было временем формального правления Бориса, а не одного только его придворного фавора.

Не трудно, поэтому, представить себе, какими средствами правительственного влияния мог располагать Борис, когда открылась в Москве борьба за престол в 1598 г., после кончины царя Феодора Иоанновича и отречения от царства его вдовы. По официальному свидетельству, не было даже и попыток искать кого-либо в государи мимо Бориса, предложенного патриархом Иовом на первом же собрании земского собора.

Частные московские известия говорят о том, что Борис был избран единодушно, с одной стороны потому, что народ видел его разумное правление, а с другой — потому, что он умел устроить свое избрание одних ульстив, других подкупив, третьих застращав.

Одна же летопись XVII века прямо заявляет, что князья Шуйские "единые" не хотели избрания Бориса.

К этим старым сообщениям в последние годы присоединились новые данные об обстоятельствах избрания Бориса.

Прежде всего, остроумные изыскания проф. Ключевского открыли действительный состав московского представительства в XVI веке и показали, что состав земского собора 1598 г. следует считать правильным и полным.

Это устранило вопрос о грубой подтасовке состава избирательного собора "рачителями" Бориса.

Затем польские письма Андрея Сапеги к Радзивилу и немецкие письма, относящиеся к 1598 г. и изданные в недавние годы (гг. Прохаскою и Щербачевым), дали неожиданно ценные сведения об избирательной борьбе 1598 г., Сопоставляя их данные с тем, что было известно ранее, мы убеждаемся, что противниками Бориса в избирательной кампании были не Шуйские, а Романовы и Б. Бельский, и что борьба за престол велась не только в первые недели после кончины царя Феодора, но и в продолжение всей весны 1598 г., уже после того, как Борис был наречен царем. Когда не удалось направить выбор земского собора на другое лицо, помимо Годунова, противники Бориса вспомнили о существовании бывшего когда-то во власти "великого князя всея Руси" Симеона Бекбулатовича и выдвинули его имя против Бориса.

Последствием этой интриги была новая редакция присяги на верность Борису: в текст ее было вставлено обязательство не хотеть на царство "царя" Симеона Бекбулатова.

Опалы, постигшие Романовых и Бельского в первые годы царствования Бориса, как теперь оказывается, могут быть поставлены в прямую связь с перипетиями избирательной борьбы 1598 г. Устраняя этих бояр, Борис избавлялся от тех, в ком должен был видеть не только недоброхотов его царству, но и соперников, притязавших на власть, доставшуюся Борису.

Большое значение Романовых во дворце Грозного и популярность их в московском обществе могли их сделать или представить опасными для Годунова; равным образом опасным казался и Бельский, благодаря своей смелости и решительности не раз возбуждавший смуту. Ссора и разрыв с Романовыми (и еще ранее со Щелкаловыми) поставили Бориса и его родню в опасное положение тем, что лишили их партии в боярстве.

Годуновы стали одиноки и потому слабы. Старая княжеская знать не признавала их за своих, потому что придворная и чиновная карьера Годуновского рода создана была опричнинскими порядками московского дворца, направленными на погибель этой старой знати. Придворная же знать новейшей формации, в которой первенствовал род "Никитичей" Романовых, и с которой был дружен правитель Годунов, отшатнулась от него, когда он овладел престолом, и еще более, когда он начал воздвигать гонение на своих былых друзей.

Пока был жив Борис, его правительственный авторитет и личные таланты удерживали еще в повиновении ему московское общество, и Годуновы держались на верху порядка; умер Борис, — и они все легко были устранены более организованными и более популярными кругами знати. Такова была печальная судьба первого избранного государя московского и его "династии", угасшей на втором представителе, юноше Феодоре Борисовиче.

Не более прочна была и та правительственная система, какую усвоил себе Борис. В настоящее время уже определен тот многосторонний кризис, который переживало во второй половине XVI века Московское государство и общество.

Столкновения старой родовой знати с московскими государями, случавшиеся при деде и отце Иоанна Грозного, приняли при самом Грозном особенно острый характер.

Царь воздвиг на своих бояр-князей систематическое гонение, имевшее целью лишить их административного преобладания и родовых земель.

В новом опричном дворе государя появились новые слуги, не столь родовитые, или же отказавшиеся от родовых традиций, а на княжеских землях явились новые землевладельцы без старых землевладельческих льгот. Старая же знать, лишенная служебного первенства и наследственных земель, гибла от казней, беднела в опалах и была выселяема на окраины государства.

Новый порядок, водворяемый систематически и с большою жестокостью, носил характер не реформы, а переворота, и имел последствием чрезвычайное раздражение всех от него потерпевших; но вместе с тем он привел к цели, т. е. к падению старой аристократии и к полному торжеству власти.

В московском дворце образовалась новая послушная и дисциплинированная придворная знать, состоявшая из родни и свойственников государей.

Романовы и Годуновы были виднейшими представителями именно этой знати. С другой стороны, ряд явлений в сфере землевладения и земельного хозяйства потряс благосостояние государственного центра.

Правительство в XVI веке систематически передавало здесь, в целях обеспечения служилого класса, правительственные земли в частное обладание служилых людей. При этом тяглое население этих земель попадало в частную зависимость, выход из которой не всегда бывал возможен, и примирение с которой не всегда было легко. В то же время победы Грозного открыли для русской колонизации новые пространства чернозема от Оки до Суры и даже далее на восток.

Рабочее население, побуждаемое к выселению тисками частной зависимости, зная о "новых землицах", с особою легкостью устремлялось из центра на восток и юг. Особенно с 1570—1571 гг. для самих москвичей стал заметен массовый отлив рабочих сил из центральных местностей страны.

Официальные данные того времени свидетельствовали об исчезновении тяглого народа и полном запустении земельных хозяйств на значительных пространствах, и правительство в 1584 году торжественно признало, что земля "в пустошь изнурилась" и "в запустение пришла". С пустоши не было ни служб, ни платежей, и Грозный поэтому оказался без сил и без средств продолжать войну за Ливонию.

С запустелых усадеб не было дохода, и землевладельцы поэтому стали чувствовать острую нужду не только в хлебе и деньгах, но и в рабочих руках. Все меры были пущены ими в ход для того, чтобы удержать на месте бывших за ними крестьян и дворовых "людей", холопов.

К исходу XVI столетия вопрос о мерах и способах прикрепления крестьян и холопов стал одним из самых жгучих вопросов эпохи, не только потому, что одни владельцы стремились уничтожить, во чтобы то ни стало, традиционное право выхода, но и потому, что другие думали, не отменяя этого права, злоупотреблять им и возить крестьян, незаконно и законно, из чужих владений на свои земли. Если от опричнины терпела гонимая знать и насильно переселяемые землевладельцы, то от передачи правительственных земель в частные руки терпело тяглое население, а от выхода тяглых и зависимых людей на новые земли страдали разоряемые этим мелкие служилые владельцы; попытки же закрепить принудительно рабочий люд на местах вызывали недовольство трудовой массы. Все слои населения, словом, были в недовольстве и брожении, питая один к другому враждебные чувства.

Страна находилась на пути к междоусобиям и смутам.

Неудачный исход войны за Ливонию еще более осложнял положение: силы правительства были подорваны, многие области, бывшие театром военных действий, были разорены дотла. В такие-то минуты судьбы государства попали в руки Бориса, и на плечи "бодрого правителя" легла забота об успокоении страны.

Не он первый сознал значение переживаемого кризиса и не он первый начал с ним борьбу: соборные постановления 1580 и 1584 гг. уже указали на возникшие в стране затруднения и предположили некоторые меры для борьбы с ними. Когда Борис взял власть в свои руки, эти постановления могли ему указать, что надо было делать и о чем заботиться.

Надобно было восстановить средства и силы самого правительства, надорванные войною и кризисом, восстановить земледельческую культуру в опустевшем центре, устроить служилый люд на их обезлюдевших хозяйствах, облегчить податное бремя для платящей массы, смягчить общественное недовольство и вражду между различными слоями населения.

В таком направлении и действует Борис. Он — устроитель и успокоитель страны, хвалящийся своей гуманностью и мягким приемом обращения и действия; по словам его чиновников, он — защитник слабых и бедных, покровитель правосудия и справедливости; он — мудрый правитель, дарующий льготы и пожалования усталому народу.

Как ни риторично это самовосхваление, оно подтверждается отзывами независимых от Бориса и даже ему враждебных современников.

По их словам, деятельность Бориса скоро дала благие плоды: страна отдохнула и стала оправляться, "светло и радостно ликующе", правительственный режим при Борисе резко изменился к лучшему.

Однако положение дел было так сложно и запутанно, что его нельзя было привести в порядок одною кротостью и мягкостью.

Интересы общественных групп разошлись так далеко и стали так враждебны одни другим, что их нельзя было ни помирить, ни одновременно удовлетворить.

В общественном антагонизме надобно было поддерживать одну какую-либо сторону — именно ту, стремление которой в данный момент совпало с интересами и желаниями правительства.

Неизбежна была напротив, борьба с теми общественными течениями, которые направлялись вразрез с видами или выгодами правительства.

Политика Бориса поэтому далеко не всегда могла быть примирительной.

Прежде всего, в отношении к старой знати Борис не считал возможным отступать от преданий Грозного и по-прежнему давил эту знать, давая ход людям худородным.

Об этом нам прямо говорят и иностранцы (Масса, Флетчер), и русские писатели (Ив. Тимофеев).

Такая тенденция могла только навлечь на Бориса "негодование чиноначальников", от которого, по мнению современников, он и погиб. С другой стороны, в обстоятельствах землевладельческого кризиса Борис несомненно стал на стороне терпевших от него землевладельцев, то есть, того простого служилого люда, который служил с мелких вотчин и поместий и составлял основную силу московской армии. Этот класс терял людей, вывозимых из него крупными и льготными землевладельцами;

Борис принял ряд мер против такой крестьянской "возки" и вообще стремился к закреплению зависимого люда на местах.

Служилый класс терял и земли, уходившие главным образом за монастыри;

Борис держался правила о неотчуждении служилых земель в неслужилые руки. Так обстоятельства ставили Бориса против старой знати и против льготных землевладельцев, а в то же время и против крепостной бродящей массы, не оседавшей послушно во владельческих хозяйствах.

Это были верх и низ московского общества, которые потом и восстали против Бориса и его семьи во имя Димитрия, вместе с Самозванцем.

Друзья и поклонники Бориса были в средних слоях населения: простой служилый человек и свободный тяглый человек — вот кто ценил "разум" и "правосудие" Бориса, видел его "ласку" и "крепкое правление" к людям и, по словам одного иностранца, взирал на Бориса "как на бога", потому что был ему обязан милостями, льготами и "повольностью в торгех". Если бы средние слои населения при Борисе уже владели такою организациею, какую они выработали себе в Смутную эпоху, к 1613 году, то его власть покоилась бы на надежном основании.

Но до Смуты такой организации еще не существовало, и Борис с его домом пал, когда на него встали верхние и низшие слои населения: старая знать по политической неприязни и крепостная масса по недовольству всем общественным порядком.

Письма К. Н. Бестужева-Рюмина о Смутном времени, СПб., 1898. — Le P. Pierling. S. J., La Russie et le Saint-Siege, т. IІ, 1897; т. III, 1901. — Archivum Domus Sapiehanae, еd. D-r А. Prochaska. Lw?w, 1892. — С. Ф. Платонов, "Очерки по истории Смуты в Моск. государстве XVI—XVII вв.". — В. О. Ключевский, "Состав представительства на земских соборах древней Руси" (в "Русской Мысли", 1890, январь; 1891, январь; 1892, январь).

С. П—в. {Половцов}