Бердичевский Миха Иосиф

— писатель; род. в 1865 г. в Бершади (Подольской губ.) в семье раввина-хасида, получил обычное религиозное воспитание в хедере, затем в воложинском иешиботе, краткой историей которого Б. дебютировал в литературе (Haassif, III, 231—42). Иешиботу же посвящена его следующая работа (Hakerem, 63—77), в которой он восторженно отзывается о чрезвычайном прилежании иешиботников, их энтузиазме и беззаветной преданности науке. Будучи в иешиботе, Б. усиленно занимался самообразованием, а затем поступил в Бреславльский университет.

Европейская жизнь и культура произвели переворот в его мировоззрении.

Его брошюра "Reschut ha-jachid" — Die Ansichten eines Einzelnen uber das Allgemeine — (появилась в ежегоднике Ozar Hassifrut) проникнута чувством растерянности от нахлынувших на него новых впечатлений и идей, разрушивших в авторе старые понятия и идеалы.

Сдав докторский экзамен, Б. поселился в Берлине, где всецело отдался литературе.

Когда Ахад-Гаам, основав в конце 1896 г. журнал Haschiloach, указал, что задачи последнего — уделять внимание исключительно вопросам еврейства и иудаизма, Б. в открытом письме к Ахад-Гааму (Haschiloach, I, 154) заявил, что эти рамки слишком тесны для "молодых". "Раз мы строго устанавливаем границы и условливаемся говорить только о иудаизме, тем самым подчеркивается, что вся жизнь вне этой границы — нечто совершенно другое, резко отличающееся от всего, что здесь внутри... Тем, что мы жизнь разрезаем на две половины, на "нашу" и "не нашу", мы усиливаем и без того глубокий душевный раскол в сердцах своей молодежи.

Нельзя отделять национальное от человеческого и предназначать еврейскую литературу исключительно для наших национальных потребностей, а за общечеловеческими отсылать к другим литературам". Эти взгляды нашли дальнейшее развитие в нашумевших четырех публицистических сборниках Б. (в издании кружка "Zeirim", 1899): "Al eim ha-derech" ("На перепутье"), "Erachin" ("Ценности"), "Al ha-perek" ("На рубеже") и "Nemuschoth" ("Отсталые"). В этих сборниках, пропитанных духом воззрений Ницше, последователем которого Б. себя объявляет, автор бросает вызов наследию отцов, тысячелетнему иудаизму.

Б. находит, что уже свыше 2000 лет иудаизм поглотил еврейство, т. е. что религия и мораль подавили стремления к здоровой естественной жизни; бесплотная духовность, схоластическая мудрость превратили народ в мумию, умертвили в нем самое драгоценное в жизни — чувство красоты и тесную связь с природой.

Чтобы снова стать живыми людьми, живой нацией, следует произвести "переоценку ценностей", создать "новые скрижали", зажить реальной земной жизнью и подчинить иудаизм еврейству.

В 1900 г. издательство "Тушия" выпустило два сборника очерков и рассказов Б. "Mibait u-michuz" ("Снаружи и внутри") и "Meiri haktana" ("Из моего городка"), и две повести: "Urwa parach" ("Чепуха") и "Machnaim" ("Два лагеря"). В обеих повестях и в целом ряде мелких рассказов Б. рисует именно таких духовно расколотых людей, о каких он писал в открытом письме к Ахад-Гааму, и дает галерею духовно искалеченных интеллигентов, терзаемых постоянной внутренней борьбой.

Их душевная трагедия — мучительные поиски внутреннего равновесия, утраченного ими благодаря тому, что они не могут побороть и слить в одно целое два разных мира — еврейской и арийской культуры.

В противовес этим дряблым, безвольным людям, Б. рисует в появившемся в том же году "Sefer chasidim" ("Книга хасидов") цельный, гармоничный мир хасидизма, в сфере которого он проводил свои юные годы. Еще рельефнее Б. подчеркивает этот контраст в сборнике "Mischene olamoth" ("Из двух миров"), где он, наряду с неспособными к деятельной жизни героями рисует верующих в себя и в свои силы людей, как в рассказе "Hafsaka" ("Перерыв"; русский перевод в "Восх.", 1903, V). В последовавших затем публицистических сборниках: "Din udbarim" ("Полемика и критика", 1902), "Maamarot" ("Беседы", 1903), "Bachomar u- baruach" ("Духом и материей") и "Mijemei ha-maase" ("Деловые дни") — Б. проводит те же идеи и взгляды.

Собранные в появившейся в 1909 г. книге "Me-haabar ha-karob" ("Из близкого прошлого"), 24 рассказа объединены чувством меланхолии и грусти по ушедшем "близком прошлом", причем автор выводит галерею героев из этого периода.

Кроме перечисленных сочинений, Б. является автором труда "Ueber den Zusammenhang zwischen Ethik und Aesthetik" в "Berner Studien zur Philosophie" (1897) и многочисленного ряда статей (публицистических и критических), рассеянных по разным изданиям.

В настоящее время (1909) Б. живет в Бреславле.

Творчество Б. — одно из наиболее сложных и оригинальных в новейшей еврейской литературе.

Через все многочисленные произведения Б. красной нитью проходит чувство тоски по цельной жизни и по красивой и сильной индивидуальности.

Для Б. человеческое существо есть самодовлеющее нравственное начало, высший критерий всего истинно прекрасного и божественного на земле. "Человек есть око мира", он — единственный носитель и источник ценностей;

Б. потому так увлекается идеями Ницше, что ему, как и немецкому поэту-философу, импонирует лишь то, что сильно, могуче и прекрасно; глубоко любя человека, он хочет видеть его гордым, владеющим "силой, счастьем и свободой"; если же человек таким стать не может, то пусть лучше погибнет.

Эта своеобразная любовь к человеку приводит Б. к неприемлемости мира с его порабощением личности, и он становится певцом "скорби жизни" (ha-izabon sehe bachajim). Пропасть между существующим и должным, противоречие между внутренним миром и внешними условиями, душевные муки и скорбь современного человека, который вечно видит перед собой неразрешенную загадку своего существования — носят у Б. ярко национальную окраску.

Протест против подавления личности и подчинения ее внешним нормам направлен у Б. на старые нормы, регламентирующие еврейскую жизнь. Застыв в своих исторических наслоениях, иудаизм, по мнению Б., своей тяжестью придавил в еврейской личности единственное, что имеет абсолютную ценность — творческий человеческий дух. Что для предшествовавших поколений было творчеством, то для настоящего стало сухим, повелевающим законом; "культура, превратившаяся в обязанность, в долг, перестает быть национальной ценностью", и с тех пор, как еврейская культура превратилась в культ книги, господствующей над человеком, образовалась глубокая брешь в еврейской жизни, потому что "и жизнь, и человек стоят выше книги, и душа человеческая имеет преимущество над книгой; душа, ее предчувствия, стремления и воля, все, что наполняет наш внутренний мир, что живет внутри нас — вот первичная сущность, книга же есть только тень этой сущности, слабое ее отражение" ("На распутье", 39). И потому, что евреи — рабы своих традиций, своего прошлого, и живут по унаследованным, застывшим в законы идеям, ни один народ в мире не дает, по мнению Б., такой массы людей с раздвоенной душой, являющихся жертвами рокового столкновения старого с новым, как еврейский народ. "У нас только книги, — книг без счета, но они не дают нам доступной всем духовной пищи, и мы принуждены искать ее в другом месте. Все, чем мы обладаем, как культурные люди, получено извне. Душой и телом мы погрузились в чужие культуры, чужие идеалы и дела" ("Отсталые", 78). Старый иудаизм отгородил еврея от жизни, и теперь особенно мучительным стал вопрос: "Можно ли быть одновременно евреями и цельными людьми со всеми нашими делами чувствами и культурными потребностями?" И для того, чтобы еврейская культура стала человеческой культурой, необходимо, по мнению Б., воздвигнуть новое здание, вырастить новое поколение свободных цельных людей, а не стараться подкрашивать старые выцветшие ценности.

Отсутствие в современной жизни таких цельных и внутренне свободных личностей делает Б. романтиком, и он, желая нарисовать живущего в полной гармонии с собой человека, становится певцом хасидизма, в котором находит "полную внутреннюю свободу". Хасидизм, по мнению Б., создал мистерию духа, разбившего скорлупу мертвящих законов во имя закона внутренней свободы; "в то время, как во всем традиционном еврействе личность должна была подчиниться вещи, в хасидизме, ставящем поэтическое творчество выше логического мышления, наоборот, все было подчинено личности: она одна являлась творческой, и только от нее все вещи получали свою сущность" (ст. "Хасидизм", "Восх.", 1902, VI, 6); Б. признает, однако, что хасидизм, объединявший у его адептов в одно целое мысли, чувства и волю и придававший им законченную духовную красоту, не может удовлетворить современную сознательную личность.

Всякая эпоха рождает своих людей, не похожих на людей предыдущего периода, и Б. уверен, что появление нового, цельного человека следует ожидать у евреев раньше, чем среди других народов: "Нам легче снять с себя старые цепи и начать жить новой жизнью.

Быть может, мы легче можем усвоить себе новые мысли, новые ценности и новую жизнь. Это и есть та великая мечта, которая мне грезится... Это мой идеал и цель моей тоски и моих стремлений... я мечтаю о человеке, о новом человеке и его возникновении впервые среди евреев.

Ведь затем и существует человек, чтобы вечно обновляться". — Бердичевского, как художника, довольно трудно отнести к какой-либо определенной литературной группе.

Реальные произведения чередуются у него с символико-романтическими, так как в его творчестве доминируют два разнородных элемента современной жизни: чувство жалости к задыхающемуся в тине житейской прозы человеку и тоска по свободе духа, воплощенной в гармоничной личности.

Изображая жизнь таковой, как она есть, Б. реалист, и в рассказах вроде "Hassik haacharon", "Chana", "Jakob Nota" или "Jonatan" он искусно рисует в нескольких штрихах живых, реальных людей. Однако в то же время Б. порицает реалистов за то, что "все у них просто и понятно и задача искусства у них сводится к умению схватывать вещи с их внешней, видимой стороны, не понимая, что главная сила поэзии в незримо-сокровенном" (Haschiloach, II, 462). Романтиком-символистом Б. становится, когда он от существующего переходит к желательному и является певцом мечты. Здесь лирический талант Б. достигает особенной силы, и такие вещи, как "Nischmat chassidim", "Jom ha-din", "Schnei olamot", "Rikudim" и др. относятся к лучшим страницам новоеврейской литературы. — Б. весьма неровен в своем творчестве.

Он не всегда справляется с обилием образов и полетом фантазии, и рельефные сочные образы, яркие оригинальные мысли у него часто чередуются с ненужными отступлениями и риторическими рассуждениями.

Творчество Б. действовало благотворным образом на новейшую еврейскую литературу.

Его неподдельный пафос, его бурный протест против порабощения личности, его бодрый призыв к идеалу и вера в его конечное торжество — захватывали даже тех, которые со многими выводами Б. не могли согласиться. — Ср.: Sefer Zikaron (1889); I. Klausner, в Sefer Haschanah, II; И. Мельник, "Новые веяния" ("Восход", 1901, XI — XII); М. Лилиенблюм Al Hatahapuchot (Achiassaf, 1900); W. Zeitlin, Bibl. hebr.; J. E., III. C. Цинберг. {Евр. энц.} Бердичевский, Миха Иосиф [1865—1921] — еврейский писатель, один из наиболее оригинальных представителей новейшей гебраистской литературы.

Б. писал романы, новеллы, народные сказания, хасидские легенды, философские и критические этюды и публицистические статьи.

В своих произведениях, имеющих большую культурно-историческую ценность, он горячо боролся против традиционного юдаизма, в особенности против концепции духовного сионизма Ахад-Гаама. Этому беспочвенному идеализму, отвлекавшемуся от реальных условий еврейской жизни, Б. противопоставлял революционизирующее творчество религиозных отступников и реформаторов на протяжении всей еврейской истории, начиная с "лжепророков", кончая представителями демократического и жизнерадостного хасидизма.

Б. звал к переоценке всех ценностей прошлого, страстно протестовал против "книжников" и "книжничества", ратовал за крепкого и бодрого человека из трудовых слоев, Идея массового творчества у него своеобразно сочеталась с идеей ницшеанского "сверхчеловека". В последний период своей жизни Б. приблизился к фольклору, в особенности к хасидскому.

Но и в нем Б. больше всего интересовало не узконациональное, а общечеловеческое в связи с идеей торжествующей демократии.

Б. также писал на еврейском яз. (идиш), любовно относился к нему и горячо защищал его исконные права, утверждая, что "идиш" — "мать еврейской души", древнееврейский язык, — "отец". Однако оторванность Б. от еврейской массы (он жил за границей) помешала ему "срастись" с ее яз. Библиография: I. Произведения Б. на древнееврейском вышли в изд. Штибеля в 25 тт.; на еврейском яз. — в 6 томиках. II. Вал-Махшовес, Как Б. пишет по-еврейски, сб. "Schriften", III; Нигер Ш., "Zukunft", 1921; Xашин А., "Bicher — Welt", III, 1922. {Лит. энц.}